Плетнев П. А. - Шевыреву С. П., 24 марта 1847 г.

П. А. ПЛЕТНЕВ — С. П. ШЕВЫРЕВУ

<24 мар. 1847 г. СПб.>

Много печальных мыслей приходило мне в голову в продолжение молчания вашего, любезнейший Степан Петрович! Наконец я даже думал, что Гоголь, который в последнее время теснее соединил нас, сделался причиною и разрыва между нами. Но, слава богу! вы отозвались — и я нашел в вас, более, нежели когда нибудь, человека по моему сердцу. Всё, что вы ни сказали о Гоголе, меня утешает и трогает. Должна быть действительная и постоянная гармония между нашими душами, ежели одно и то же почувствовали они в деле, очень необыкновенном, при вопросе, очень затруднительном, под влиянием мнений, самых разнородных и многочисленных. Совершенно соглашаясь с вами во всем, что сказали вы мне о самом Гоголе и его книге, прибавлю здесь несколько слов в дополнение общего мнения нашего.

Гоголь, лицом к лицу увидев очарование христианского возвышения над земными отношениями нашими, подумал, что и мы все, его друзья, уже поднялись в эту же сферу и принимаем всё, так сказать, по термометру его собственной крови. Без сомнения вы верите, что, вызывая торжественно все толки на каждое слово в его сочинениях, Гоголь не руссовствовал, а смиренно подставил всем не только спину, но и лицо свое, которое теперь наперерыв и оскверняют критики наши оплеваниями. Мудрено ли, в состоянии такой терпимости и веры, для обретения и распространения святой истины — —? Пока, если не чувством, по крайней мере светлою мыслию не постигнешь, гдѐ теперь и что̀ такое Гоголь, до тех пор ничего такого нельзя сказать о книге его, чем бы не оскорбилась или истина, или религия, или нравственность, или даже чувство красоты. Надобно, как он и просит всех, прочитать его книгу вдруг всю, и не раз, а по крайней мере три: тогда (и то призванные к постижению высоких откровений) всё поймут в его книге, всё полюбят — и ничему не удивятся. Павлов не так поступил — да, кажется, и не способен поступить он иначе: он в книге Гоголя ищет смыслу, ухватясь, как полицейской сыщик за описание примет, за грамматику, логику и лексикон, тогда, как ему следовало бы прежде всего ухватиться за сердце. Я готов всё простить Белинскому и Губеру с братиею, но не прощаю Павлову; потому что Гоголь, обратившись к нему с письмом как к достойному слов его, получил от него недостойный ответ. Что за идея, будто художник в некоторые минуты не смеет быть просто христианином! Гоголь говорит же им, что он напишет и второй том Мертвых душ. Уже ли кто рисовал только сцены из языческой мифологии, лишен права бросить и очерк ангела? За то, вместе с нравственностию и религиею, сколько обозначил он как гениальный писатель предметов литературных, патриотических и философских! Критика прошла всё это мимо. Его обзор наших поэтов есть для меня теперь лучшее руководство в истории отечественной литературы. Вы прекрасно сказали, что пускай наперед выскажутся все. Действительно, в этом шуму непристойно и бесполезно говорить благомыслящему человеку. После этих замечаний моих вы уже поймете, отчего не могу я приписать гордости всех советов, помещенных Гоголем в книге. Это, опять скажу, забвение смысла наших слов, происшедшее от высокости христианства, на которую вознеслась душа его. Путь, по которому прошел новый Гоголь, и весь процесс, совершившийся внутри его, ему так уже знаком, и в такой мере им прочувствован, что он забыл о нас, ни в чем в этом не участвовавших: он говорит с нами, как бы и мы поднялись уже в его сферу. То, что вы считаете за послание Пушкина к Гнедичу (как и я иногда думал), писано к государю. Раз, во время балу в Аничковом дворце, он долго не выходил, остановившись над Илиадой, которая попалась ему на глаза и которую он стал тут читать. При вступлении его заметили на его лице выражение серьезное. Это видел и Пушкин, который. возвратясь домой, и написал:

„С Гомером долго ты беседовал один“ и проч.

книге Никитенко вычеркнул.

Скоро ли отпечатаны будут прочитанные вами 19 лекций? Я с нетерпением жду их. Но еще нетерпеливее желаю читать воззрения ваши на Данта и Шекспира. Это два мира христианских времен.

и на источник. Тогда он объявил, что согласится без малейшего затруднения. К Бодянскому я уже подробно писал об его деле. Но не мог удержаться, чтобы не представить тут же министру снова об этом обстоятельстве. Он остался при своем, просовокупляя, что все мы должны радоваться строгому его исполнению закона, без чего в последствии времени при новом министре и столоначальники могли бы протискиваться в профессоры. Ему хочется упрочить не только закон, но и обычай давности, что без докторства нельзя и думать о перемещении на профессорство. Он говорит, что сам не дает большой цены форме, но здесь видит не форму, а существенное благо для университетов. После всего этого я должен был замолчать, утешаясь тем, что назначение Бодянского в исправляющие должность орд. проф. несколько улучшило финансовую часть его.

Прощайте. Обнимаю вас. Пересылайте мне немедленно всё ваше, что будет издано.

П.

Примечания

Печатается по подлиннику (бумаги Шевырева в ГПБ.) Пять строк после первого абзаца и строка после слов „распространения святой истины“ — в подлиннике густо зачеркнуты. Ответ Шевырева — от 13 мая 1847 г. (Переписка Грота с Плетневым, III, с. 727 и 728).

„Выбранными местами“, Шевырев 20-го марта 1847 г. пишет Плетневу: „Самая книга для меня — переход Гоголя к какой-то высшей точке, переход во многом неуклюжий и странный, но тем не менее замечательный и в психологическом и в литературном отношении. Много светлых, новых, свежих мыслей о церкви, о народе, о литературе“ (Переписка Грота с Плетневым, III, с. 721 и 722). Плетнев отвечал на это настоящим письмом, имея основание радоваться единомыслию Шевырева с ним. Но вместе с тем бесспорно, что Шевырев сначала гораздо осторожнее, чем Плетнев, отозвался о книге Гоголя. Он, конечно, гораздо ближе к сердцу принимал протесты Аксакова и др. и жалобы обиженного Гоголем М. П. Погодина. Лишь впоследствии, дав „наперед высказаться всем“, он выступит с определенной защитой „Выбранных мест“ от нападок „западников“ в первой книжке „Москвитянина“ за 1848 г. Но в настоящий момент еще чувствуется некоторое расхождение Плетнева и Шевырева в оценке книги Гоголя. „Какая гордость во всех советах которые он дает!“ — восклицает Шевырев. Может быть, подобные упреки Гоголю и заставили Плетнева вспомнить Руссо и его „Исповедь“ и написать. Шевыреву: „он не руссовствовал“. „Как мог он так истолковать послание Пушкина к Гнедичу! Толкование даже неприличное если вникнуть во всё послание“ — снова возмущается Шевырев. И Плетневу приходится передавать своим словами не пропущенный Никитенкой отрывок из „Выбранных мест“, где Гоголь подробно рассказывает об обстоятельствах, при которых Пушкиным было написано стихотворение „К Н.***“ („С Гомером долго ты беседовал один“), и утверждает, что стихотворение обращено к царю Николаю I, отвергая установившееся, с его же слов, в то время мнение, что стихотворение посвящено Гнедичу и в содержании своем его имеет в виду (Из письма: „О лиризме наших поэтов“. Соч., т. IV, с. 44 и 45.) Стихотворение Пушкина „К Н.***“ впервые было опубликовано в посмертном издании сочинений 1841 г., т. IX., с. 159. В настоящее время можно считать установленным, что стихотворение Пушкина „К Н.***“ относится именно к Гнедичу и представляет собою ответ Пушкина на послание Гнедича к нему; в этом убеждает особенно история текста стихотворения (см. Н. Ф. Бельчиков, „Пушкин и Гнедич в 1832 г.“ в сб. „Пушкин“ — Пушкинской комиссии Общества любителей российской словесности, под ред. Н. К. Пиксанова, Сб. I., М., 1924). Гоголь же в письме к Шевыреву (от 27 апреля 1847 г.) настаивал на своем толковании стихотворения и приложил к письму выписку из своей статьи, непропущенную цензурой, где и излагалась легенда неизвестного происхождения о посвящении стихотворения „К Н.***“ — Николаю I. Под выпиской он сделал приписку: „Слух о том, что это стихотворение Гнедичу, распустил я. С моих слов повторили это «Отечественные записки»“. Письмо это было впервые напечатано О. Ф. Миллером в „Русской Старине“, 1875, № 12. Шенрок, перепечатывая оттуда письмо и, видимо, не поняв в чем дело, напечатал приписку в совершенно обессмысленном виде: „Слух о том, что это стихотворение Гнедичу“ и т. д.

Из всех первых откликов на книгу Гоголя более всех возмутило Плетнева выступление Павлова. Ник. Фил. Павлов (1805—1864), популярный тогда писатель, был близок к славянофилам, и поэтому появление трех его „Писем к Гоголю“ в 28, 38 и 46 номерах „Московских Ведомостей“ за 1847 г. было такой же неожиданностью для многих друзей Гоголя, как и протесты С. Т. Аксакова. Письма Павлова, хотя и порицали „Выбранные места“ с позиций, близких к воззрениям самого Гоголя, были написаны талантливо, остроумно и были даже перепечатаны в „Современнике“ (1847, III, Смесь, 1—16 и IV, Смесь, 88—93). Плетнева, судя по настоящему письму, особенно возмущает основная мысль второго письма Павлова, которую словами самого автора можно формулировать так: „Отчего преимущественно на писателя возлагаете вы честь поучений такого рода? Чему же он станет поучать нас? Нравственности? Добродетели? Как нам вести себя на земле, чтобы спасти свою душу? А ему какое до этого дело? Он писатель!... Обязанность писателя-художника ограничивается художеством...“ (Цит. по „Русск. Архиву“, 1890, февраль, с. 299 и 300, где письма Павлова были снова перепечатаны. Здесь Павлов выступает как сторонник искусства, отгороженного от тенденции и идейности; позиция же Плетнева по вопросу об общественной роли художника выражена в его известном письме к Гоголю от 27 октября 1844 г. (Русск. Вестник, 1889, № 11).

К сожалению, нам неизвестно, о каком письме Гоголя Павлову говорит в своем письме Плетнев. Известно лишь, что на письма Павлова Гоголь реагировал довольно живо (Письма, III, с. 471—474 и 486—491).

„готов всё простить Белинскому и Губеру с братиею“, от которых он и не ждал пощады книге Гоголя. Вероятно, Плетнев не был бы так снисходителен, если бы был знаком с знаменитым зальцбруннским письмом Белинского Гоголю, но оно было написано позднее (15 июля 1847 г.), и Плетнев судил об отношении Белинского к „Выбранным местам“ по статье Белинского в „Современнике“ (1847, кн. 2). А про эту статью сам Белинский писал: „Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по лисьи“ (Письма, III, с. 184). Лишенный возможности открыто выразить свое возмущение книгой Гоголя, Белинский приветствовал всякое выступление против „Выбранных мест“ из какого бы лагеря оно ни исходило. Он одобрительно отозвался о „Письмах“ Павлова (Письма, III, с. 197), и назвал „отрадным явлением“ (Письма, III, с. 176) сравнительно незначительную статью о „Выбранных местах“ Эд. Ив. Губера (1814—1847), поэта, переводчика „Фауста“ и фельетониста СПб. Ведомостей (статья Губера помещена в „СПб. Ведомостях“, № 35 и перепечатана в „Материалах“ Шенрока, т. IV, с. 475 и 476). Критика Губера сводится к упрекам Гоголю в „измене своему призванию“ и в „самонадеянности“.

19 лекций по всемирной истории поэзии Шевырев читал в Москве публично в 1846—1847 г. Последние лекции были посвящены Дате и Шекспиру. Коссовича  в Русском Архиве 1877, III, с. 321—323, письмо Плетнева Коссовичу). (1808—1877), профессор истории и литературы славянских народов в московском университете, близкий знакомый Гоголя. В 1846 г. Бодянский был из экстра-ординарных профессоров переведен в „исправляющие должность ординарного профессора“, а не просто в ординарные профессора, так как не защищал докторской диссертации. Шевырев находил, что перевод в „исправляющие должность“ „обиден“, и просил Плетнева „замолвить слово“.

Раздел сайта: