219. А. В. ГОГОЛЬ — В. С. АКСАКОВОЙ
<Полтава.> 24 марта <1853 г.>
...Вчера к вечеру мы приехали в Полтаву и заехали прямо на почту, что мы всегда делаем. Нашли Ваше письмо, и еще нас очень удивило: кто-то присылает нам деньги 2000 асс., пишет, что он у нас в долгу, что ему помогал брат, что он по мере возможности будет нам уплачивать. Письмо из Москвы и без подписи. Это меня очень беспокоит: может быть, это какой-нибудь небогатый человек себя лишает необходимого. И что за идея платить нам? Если брат и давал, так ничуть не с тем, чтобы ему возвращали, притом же он и не мог так много давать. Это меня очень беспокоит. Или, может, кто-нибудь полагал, что мы нуждаемся, и вздумал помочь нам под этим предлогом. Во всяком случае, это очень неприятно, притом же мы теперь, слава богу, не нуждаемся. Очень бы желала узнать, от кого это, чтобы как-нибудь остановить хоть на будущее время. Маменька хочет писать об этом к Степану Петровичу, но я думаю, что это трудно будет сделать — почерк переменен заметно, и разные на конверте и в письме. Не правда ли, как это странно?1
(которые привез еще брат), написанный кем-то из вас, где «Чоботы». Он его отдал нашей приятельнице Надежде Лукьяновичевой, которая и перекладывала несколько песен и для него списала. Кажется, она теперь у Степана Петровича, и у него Вы можете взять <...>
Если это для того, чтобы еще более запутать, а то бы по этому легко можно было отыскать. Напишите, что Вы об этом думаете, и не догадаетесь ли Вы, кто это.
Вы меня просите записывать всё, что я помню о брате, но это для меня довольно трудно: мы с ним были так мало. Из рассказов маменьки я замечаю, что и она почти ничего не помнит. В детстве я только помню, что он нас учил истории и грамматике, рассказывая нам и потом заставляя повторять меня, а потом Лизу; но книги он нам никогда и не показывал, часто шутил с нами, особенно с Лизой, сажал ее верхом на большую собаку, меня заставлял причесываться à la chinoise*, от чего я ужасно плакала. Впрочем, он обо мне был тогда высокого мнения; теперь я это прочла в двух его письмах, писанных в то время. Как жаль, что я не оправдала его ожиданий и даже не подозревала этого. Потом, когда он нас вез в институт, заставлял нас переводить и был доволен всякой галиматьей и приносил подарки всякий раз, когда выходил из дому (это было в Петербурге; мы у него пробыли недели 2 или 3 — до вступления в институт). Накануне нашего вступления поздно вечером, когда мы уже спали, разбудил нас, чтобы завить нам волосы, но букли были неудачны, особенно мои, и в институт я явилась всклокоченная сильно. Удивительно, какая у него была нежная заботливость о нас, а мы так не умели ценить этого, никогда не хотели ему говорить уроков, когда он преподавал историю в нашем институте; вообразили себе, что брату стыдно говорить урок при всех. Этим, верно, я его огорчала; когда я его спрашивала, отчего он уезжает за границу и не хочет учить у нас, то он нарочно нам сказал, что оттого, что мы не хотим у него учиться. Не помню, показывали ли мы Вам его письма из-за границы в институт. Жаль, что теперь их осталось очень мало — несколько у Лизы — и много потеряно, а они были очень милы. Потом в Москве, я думаю, что я Вам говорила, как он раз хотел резать мое платье за то, что я сказала, что меня оно занимает, и как я с трудом его отстояла только тем, что легла на него. Он нам всегда говорил, что стыдно заниматься и говорить о платьях, и в самом деле я привыкла так думать, так что мне всегда было совестно за других, которые говорили о таком вздоре. Но конец бумаге! Когда буду что-нибудь припоминать, то постараюсь описывать Вам, но разговаривать было бы гораздо легче. Но что же делать, надо преодолеть свою конфузию2...
Автограф. ЦГЛА. Фонд Аксаковых (№ 10, оп. 2, ед. хр. 3, лл. 5—6).
1 «Семейной хронике Гоголя» ошибочно принял эту сумму, полученную М. И. Гоголь от неизвестного должника Гоголя, за деньги, высланные Погодиным для приобретения автографов писателя. Ошибка эта становится очевидной при сопоставлении дат (между присылкой обеих сумм промежуток более чем в полгода) и размера самих сумм (1000 и 2000 руб.). Расчетливому Погодину совершенно незачем было присылать деньги анонимно, так как это нисколько не содействовало бы его плану приобретения рукописей.
М. И. Гоголь писала 27 марта 1853 г. С. П. Шевыреву из Полтавы: «Получа объявление, что есть на почте мне деньги 572 рубля серебром, полагала, что должны быть от Вас, зная доброту Вашего сердца — вообразя, что, может быть, мы очень нуждаемся, взяли из суммы, положенной нами по поданной Вами же нам прекрасной идее содержать из процентов той суммы одного студента на имя моего сына, признаюсь, была недовольна и хотела просить Вас не делать этого, но, к удивлению моему, получаю при письме от неизвестного мне, будто возвращающего долг моего сына, услужившего ему в нужде; если это точно справедливо, то мой сын имел большое удовольствие, служа ему в нужде своими трудовыми деньгами и не воображая о возврате их. Повидимому, эта особа, имеющая прекрасную душу, не хотела принять без возврату, и я боюсь, чтоб не лишала себя нужного, посылая нам. Посылаю Вам для прочету письмо, которое прошу Вас покорнейше возвратить мне, и убедительнейше прошу, нельзя ли будет отыскать его и просить его, ради бога, не присылать нам более, если он недостаточен и, может быть, семейный человек <...> На пакете написано было: „Жительствую в Старой Конюшенной, у Власия, в доме Сильвестрова“, — кажется для большей запутанности» (неизд. — ГПБ, ф. С. П. Шевырева). В более позднем письме к С. П. Шевыреву М. И. Гоголь сообщала: «Внук мой пишет, что догадывается, кто прислал долг моего сына, как он писал». Сведений о том, кто именно прислал деньги М. И. Гоголь, мы не имеем.
2 1 апреля 1853 г. Е. В. Быкова писала В. С. Аксаковой:
«Вы желаете знать, какие песни я посылала Наденьке, но если брат Вам отдал все, положенные у нас <на музыку> (Надей Лукьянович), то в том числе Вы найдете и их, впрочем, если я вспомню, то назову: 1) „Ой у поли могила...“; 2) „Чи ты, моя маты, мене на мисти купила“; 3) „Ой, ходыв казак сим раз по Дону“; 4) „Ой, на хоры да жинцы жнут“; прочие никак не припомню; если же у Вас их нет, то я, если поеду в Малороссию, то оттуда могу Вам прислать. Очень жаль, что я не могу исполнить Вашего желания, моя дорогая Верочка, насчет брата: я так мало помню его. Во время моего детства он всё жил в Петербурге и только приезжал, чтоб взять нас. Знаю только, что он мне казался самого веселого характера и шалуном; он часто шутил со мной, даже письма его к нам в институт доказывают, что он слишком переменился, как воротился из Иерусалима. К сожалению, письма институтские сохранились только три: все просили нас прочесть и так зачитали их. Теперь же, когда он приезжал к нам последние разы, то так всегда был серьезен и больше молчалив и только со мной одной иногда шутил, но и то очень редко, и называл меня цыганкой. Когда поеду домой или что припомню с Анет, то напишу Вам» (неизд. —ЦГЛА, ф. 10, оп. 2, ед. хр. 4, лл. 22 об. — 23).
*