53.
Г. И. ВЫСОЦКОМУ.
1827-й год март 19-е число. Нежин.
Итак ты всё-таки любишь меня, добрый, бесценный друг. — Ты оторвал часть времени тебе драгоценного, чтобы порадовать того, который кипит неизъяснимою, жаркою к тебе привязанностью. Твое письмо блеснуло для меня звездою радости. — Из стороны чуждой льдистого севера, но где также, как и здесь воображение греет нас, (где уже осуществилась — в мечте — жизнь будущая для меня), мне казалось, я услышал родные звуки сердца, меня понимающего — это было письмо твое.
Много времени кануло со дня нашего разрознения; лета кипучего возраста охлаждались беспрерывно изменчивою неверностью счастия настоящего. Я холодал постепенно и разучался принимать жарко к себе всё сбывающееся. Без радости и без горя, в глубоком раздумьи стоял я над дорогою жизни, безмолвно обсматривая будущее. — С минут твоего выбытия в душе моей залегла пустота, какое-то безжизненное чувство. И вот ты меня высвободил из моего мертвого усыпления. Я теперь всё тот же как прежде веселый, преданный тебе, с виду холодный, но в сердце пламенный к чувствам дружбы.
морем. Короче я делаюсь ты. — Часто, говорю, среди самых удовольствий я впадаю в странное забытие, вспоминаю о тебе и сокрытая горечь ярко проскакивает на лице и освещает его печальное движение, несмотря что в пансионе у нас теперь весело. Все возможные удовольствия, забавы, занятия доставленны нам, и этим всем мы одолженны нашему инспектору. Я не знаю, можно ли достойно выхвалить этого редкого человека. Он обходится со всеми нами совершенно как с друзьями своими, заступается за нас против притязаний конференции нашей и профессоров-школяров. И, признаюсь, ежели бы не он, то у меня недостало бы терпения здесь окончить курс — теперь по крайней мере могу твердо выдержать эту жестокую пытку, эти 14 месяцев. Масленную мы провели прекрасно. — Четыре дни сряду был у нас театр, играли превосходно все. — Все бывшие из посетителей, людей бывалых, говорили, что ни на одном провинциальном театре не удавалось видеть такого прекрасного спектакля. — Декорации (4 перемены) сделаны были мастерски и даже великолепно. Прекрасный ландшафт на занавеси довершал прелесть. Освещение залы было блистательное. Музыка также отличилась; наших было 10 человек, но они приятно заменили большой оркестр и были устроены в самом выгодном, в громком месте. Разыграли четыре увертюры Росини, 2 Моцарта, одну Вебера, одну сочинения Севрюгина и друг. Пьесы, представленные нами, были следующие: Недоросль, соч. Фонвизина, , комедия Я. Княжнина, Береговое право, Коцебу, и в добавок еще одну французскую, соч. Флориана, и еще не насытились: к Светлому празднику заготовляем еще несколько пьес. Эти занятия однако ж много развлекли меня, и я почти позабыл было всё грустное. Но надолго ли? пришел пост, а с ним убийственная тоска. — Никаких совершенно новостей, ничего любопытного вовсе не случалось. Скажу тебе только, что ожидаем со дня на день нового нашего директора Ясновского. Какой он? не знаем. — Говорят: добренькой... — Что барон фон-Фонтик, табачный таможенный пристав, иначе заводчик кунжутного масла, служивший только что перед этим всем драгунским юнкерам подрядчиком в торговле, пьяный подрался с Канчотихою, судились в земском суде. Но наконец батюшка фона, узнавши об его проказах, прислал за ним крытую кибитку, чтобы притащить свое чудо в Прилуку и поместить его в хозяйственные форпосты. Но Девинье объявил, что он «никогда не занимался таковою презренною наукою, какова политическая экономия», а непременно хочет ехать в Московский университет, и вот слова его присланному: «скажи дураку папиньке, что я лучше его знаю, что должно мне делать». Но наконец побивши Лауру и разнесши по всем Магеркам страх и опустошение, отправился во-свояси. Вообрази, что и это утешение отняли у нас. О Данилевском ничего не могу сказать, не знаю даже, где он. Спиридон, т. е. Федор Бороздин, точно в гусарах и отличный гусар из самого негодного попа. Кто бы думал? — Сам генерал его уважает. — Баранов находится в собственном благоприобретенном и родовом своем поместье; преосторожно, прехитро, преинтересно ловит мух, сажает в баночку, обшивает полотном, запечатывает фамильным потомственным гербом и рассматривает при лунном свете. — Демиров-Мишковский здравствует, духом бодр (знает подкреплять его), всегда дежурит у нас и всегда иллюминован красными огнями, за которую однако же иллюминацию открывают ему обширный путь из гимназии во все закоулки многолюдного мира. — В Нежине теперь беспрестанные движения между греками; шумят, спорят в магистрате, хотят нового образа правления и прошедшую субботу мятежные сенаторы самовольно свергнули архонта Бафу, а на его место и в сенаторское достоинство возвели до того неизвестного Афендулю. — Базиль уже заключил с ним мирный трактат и открыл греческую лавку. Впрочем у нас всё идет своим чередом. Об себе скажу, что я пролежал целую неделю больным, и был болен весьма опасно, даже отчаивался об выздоровлении и теперь только начинаю учиться ходить, падаю от слабости. — Но пред тобою виноват, что долго не писал, и сажусь за стол... Это меня порадовало, я разговорился с тобою и уже думаю, что сижу у тебя, что это вечером; мы пьем чай и не наговоримся о проведенном дне, богатом разнообразными событиями... мечта! Я в Нежине и еще в лазарете... Ты видел Герарда, сделай милость, напиши, где он теперь; он был когда-то из числа немногих друзей моих, не забыл ли он меня? так ли привязан, как прежде? и зачем он ко мне не напишет? Укори его пожалуста, сделай ему самый строгой выговор, скажи, что стыдно, неблагодарно забывать тех, которые жарко его любят, которых связало товарищество дружбою. Ежели бы я знал, где он, я бы писал к нему, но... видно, так уже в свете... Из всех друзей моих один ты не изменил мне, это меня утешает более всего, я теперь счастлив. — Об одном только молю я бога, об одном думаю: чтобы скорее нам сблизиться. Кстати ты еще о много-чем не известил меня касательно жизни петербургской: каковы там цены, в чем именно дороговизна, всё это с нетерпением хочу я узнать и заранее сообразоваться с своими предположениями. Каковы там квартиры? что нужно платить в год за две или три хорошенькие комнаты, в какой части города дороже, где дешевле, что стоит в год протопление их и проч. и проч. Да, и позабыл было совсем: как значительны жалованья и сколько ты получаешь? Сколько часов ты бываешь в присутствии и когда возвращаешься домой? — Извини, что я тебя забрасываю кучею вопросов, мне ужасно как хочется скорее узнать всё, а до того времени не забудь старого твоего друга, который всегда, во все времена, во всех местах, где бы ни был, везде живет духом с тобою и только возле тебя находит отдохновение. По крайней мере люби меня так, как я тебя. Этого для меня довольно!
Твой друг Н. Гоголь.
с каковым он имеет честь пребыть к тебе, просил однако же напомнить, чтобы ты ему прислал давно обещанного столичного кованого кабанця. — Видел я на сих днях Романовича Николая. Он теперь в Нарвском гусарском полку и смотреть на нас не хочет, гордо потряхивает саблею и беспрестанно посматривает на юнкерские позументы. — Ваш кандидат Садовничий осрамился: приехавши сюда, подавал прошение о принятии его в писцы правления, ему отказали и теперь он до сих пор шатается у Билевича. — Теперь у нас происходят забавные истории и анекдоты с Иваном Григорьевичем Кулжинским. Он теперь напечатал свое сочинение под названием Малороссийская деревня. Этот литературный урод причиною всех его бедствий: когда он только проходит через класс, тотчас ему читают отрывки из Малороссийской деревни, и почтенный князь бесится, сколько есть духу; когда он бывает в театре, то кто-нибудь из наших объявляет громогласно о представлении новой пьесы; ее заглавие: Малороссийская деревня или Закон дуракам не писан, комедия-водевиль. Несколько раз прибегая к покровительству и защите конференции и наконец видя, что его жалобы худо чествуют, решился унизительно и смиренно просить нашей милости не рушить стихотворное его спокойствие и не срамить печатный бред его, а особливо не запирать его в канцелярии с майором Шишкиным, как до сего делано.
Григоров, Божко, Миллер, Кукольник, Николай Бороздин, Власенко, Базиль, Вановский и все наши совершенно кланяются тебе, благодарят, что не забываешь их.
Кланяйся от меня Любичу, что-то, я думаю, его муза поделывает, то-то раздолье. Сколько в Петербурге домов, памятников, иллюминаций, пожаров, наводнений, тезоименитств, а виды с Васильевского острова!..
— Я знаю, что никогда не охладишься в своей дружбе, и радостно и весело отправляю письмо мое...
Примечания
Впервые опубликовано в брошюре П. В. Владимирова „Из ученических лет Гоголя“ (Киев, 1890).
— , Федор Емельянович, учитель музыки (1822—1838), упомянут в шуточном послании Гоголя 1837 г., рядом с профессором политических наук Билевичем и учителем фехтования Урсо.
— „Девинье“ — одно из прозвищ Риттера; „Лаура“ — прозвище Персидского, Константина Андреевича, учителя грамматики.
— Магерки — предместье Нежина. С Магерками связан ряд эротических похождений нежинских гимназистов („Москвитянин“ 1854, № 6, смесь; Восп. Артынова, „Русский Архив“ 1877, кн III, стр. 191; Гербель, стр. 197).
— был в это время в Московском благородном пансионе.
— Спиридон — прозвище Бороздина Федора Корниловича, школьного товарища Гоголя, на которого Гоголь нарисовал карикатуру и написал акростих („Спиридон“. См. „Материалы“ Шенрока, I, стр. 87).
— В Нежине теперь беспрестанные движения между греками— Нежинские греки пользовались рядом привилегий еще со времен Богдана Хмельницкого (см. исторический очерк И. Сребницкого „Нежин“; Гербель, стр. 11—26). Об ироническом отношении юного Гоголя к магистратским делам греков см. в плане сатиры „Нечто о Нежине или дуракам закон не писан“.
— Об Афендуле и Бафе
— Базиль — Базили, Константин Михайлович (1809—1884), школьный товарищ Гоголя выпуска 1829 г., родом грек. В начале 30-х годов Базили служил по дипломатической части, с 1839 г. — консул в Сирии. Оставил ряд печатных трудов, посвященных Греции и Востоку. Дружба Базили с Гоголем началась в нежинской Гимназии; встречаем Базили и в Петербурге в кружке бывших нежинцев. О Базили см. Гербель, стр. 326—336 и VIII—IX.
— — один из товарищей Гоголя.
— Лопухайский — так в шутку назван Лопушевский, Антон Васильевич (умер в 1841 г.), преподававший арифметику в Гимназии высших наук с 1823 по 1834 год; с 1830 г. преподавал также французский язык (Гербель, стр. 280—282).
— Романович, Николай Федорович, — товарищ Гоголя по Гимназии высших наук. Кончил курс вместе с Высоцким (в 1826 г.). Впоследствии — офицер (Гербель, стр. СХХХ).
— Садовничий— однокурсник Высоцкого (Гербель, стр. СХХХ).
— Билевич„дело о вольнодумстве“ в Гимназии высших наук.
— , Иван Григорьевич (1803—1884). С 1825 по 1829 г. преподавал латинский яз. в Гимназии высших наук. Оставил автобиографию (см. Гербель, стр. 269—274), в которой отрицательно расценивает свои литературные произведения. Оставил также „Воспоминания учителя“, в которых говорится и о Гоголе („Москвитянин“ 1854, VI, смесь). О нем см. М. Сперанский. „Один из учителей Гоголя (И. Г. Кулжинский)“. Нежин, 1906.
— Шишкин, Сила Иванович, — с 1826 по 1834 г. был помощником инспектора в Гимназии высших наук (Гербель, стр. CXXVIII).
— Григоров, Николай Петрович, — однокурсник Гоголя (Гербель, стр. CXXXI).
— Кукольник—1868) — известный поэт-драматург и беллетрист 1830—1840-х годов. Все отзывы Гоголя о Кукольнике в ученические годы проникнуты насмешливым, скептическим отношением. Гоголь постоянно подчеркивает склонность Кукольника к позе, к театральным эффектам (отсюда прозвище „Возвышенный“, данное Гоголем Кукольнику). Ироническое отношение к Кукольнику Гоголь сохранил и впоследствии (см. № 131).
— Николай Бороздин — Бороздин, Николай Корнилович, брат Федора Бороздина (см. выше), окончил Гимназию высших наук в 1827 г. Впоследствии служил в министерстве иностранных дел (Гербель, стр. СХХХ).
— О сведений не сохранилось.
— Ванновский
— Любич-Романович, Василий Игнатьевич (1805—1888) — школьный товарищ Гоголя выпуска 1826 г., поэт, переводчик Байрона и Мицкевича. Служил в министерствах юстиции и иностранных дел. О нем — см. Гербель, 413—416. Его воспоминания о Гоголе (малодостоверные) записаны и опубликованы М. В. Шевляковым („Исторический Вестник“ 1892, № 12).