5
Реализм Гоголя носил своеобразные черты, которые заслужили ему эпитет критического. Он был насыщен обличительной бичующей силой. “[...] дар выставлять явления жизни во всей полноте их реальности и их истинности”66 сочетался у Гоголя с сатирическим, отрицательным изображением современной ему крепостнической действительности. Именно поэтому Белинский, признавая выдающуюся роль Пушкина в истории развития русской литературы и русского языка и огромное влияние Пушкина на Гоголя, после появления “Мертвых душ” стал видеть в Гоголе “более важное значение для русского общества, чем в Пушкине”. Белинский писал, что “Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени; он также менее теряется в разнообразии создаваемых им объектов и более дает чувствовать присутствие своего субъективного духа, который должен быть солнцем, освещающим создания поэта нашего времени”67.
Сам Гоголь сближает по задачам, по стилю, по сатирической направленности свои произведения разных жанров: “Ревизор” и “Мертвые души”. В этих произведениях сосредоточены сила его сатирического изображения, острота его метода критического реализма. И действие их на защитников и охранителей существовавшего тогда крепостнического социального строя было однородное. “Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях; полицейские против меня; купцы против меня; литераторы против меня... Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший призрак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия”, — так передавал Гоголь в письме М. С. Щепкину68 впечатление, произведенное “Ревизором” на различные круги современного ему общества. Спустя полгода (12 ноября 1836 г.) он пишет В. А. Жуковскому о замысле “Мертвых душ”: “Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать с моими земляками. Терпение!.. Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами влажными от слез, произнесут примирение моей тени”69.
Вероятно, под влиянием статей Белинского о сущности гоголевского художественного метода и стиля сам Гоголь пересматривает в начале 40-х годов свое отношение к языку, стилю и художественному методу Пушкина. Однако решает этот вопрос Гоголь совсем не в том плане, как Белинский, хотя и отмечает свой отход от пушкинской художественной системы, от пушкинской поэтической школы и ее стиля.
В статье “В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность” Гоголь излагает свое понимание исторического развития русской литературы, русской художественной речи и современных задач, стоящих перед литературными деятелями. По мнению Гоголя, самородный ключ русской поэзии еще не бьет с полною силою. Струи его прорываются, пробиваются в народных песнях, а также в народных пословицах, полных иронии, насмешки, наглядности, меткости живописного соображения и поражающих действием своего “животрепещущего слова, которое проникает насквозь природу русского человека, задирая за все ее живое”70. Пушкин для Гоголя — это воплощение чистой поэзии во всем ее многообразии. “Все сочинения его — полный арсенал орудий поэта. Ступай туда, выбирай себе всяк по руке любое, и выходи с ним на битву; но сам поэт на битву с ним не вышел”71.
“Как ему говорить было о чем-нибудь потребном современному обществу в его современную минуту, когда хотелось откликнуться на все, что ни есть в мире, и когда всякий предмет равно звал его?”72 Отзываясь на все с необыкновенной чуткостью, верностью, художественным реализмом, Пушкин отозвался и на современную русскую жизнь: “[...] заглянет к мужику в избу — он русский весь с головы до ног: все черты нашей природы в нем отозвались, и все окинуто иногда одним словом, одним чутко найденным и метко прибранным прилагательным именем. Свойство это в нем разросталось постепенно, и он откликнулся бы потом целиком на всю русскую жизнь, так же, как откликался на всякую отдельную ее черту”73. По мысли Гоголя, Пушкин в последний период своей жизни все глубже и шире охватывал русскую жизнь, народную русскую речь. “Мысль о романе, который бы поведал простую, безыскусственную повесть прямо — русской жизни, занимала его в последнее время неотступно”74. Самую прозу упростил он до предела. «Сравнительно с “Капитанскою дочкою”, все наши романы и повести кажутся приторною размазнею». Тут “в первый раз выступили истиннорусские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственною пушкою, бестолковщина времени и простое величие простых людей [...]”75. “В последнее время, — рассуждает Гоголь об эволюции стиля Пушкина, — набрался он много русской жизни и говорил обо всем так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов ...”76
Таким образом, Пушкин не успел охватить в своем глубоко народном художественном слове всей русской жизни. По мнению Гоголя, Пушкин “хотел было изобразить в “Онегине” современного человека и разрешить какую-то современную задачу — и не мог”77. Самый пушкинский метод реалистического отражения и изображения полноты действительности Гоголю кажется вполне соответствующим образу Пушкина как поэта в идеальной, совершеннейшей его форме: “[...”78. У Пушкина “все — не только самая правда, но еще как бы лучше ее”79. В “Капитанской дочке” “чистота и безыскусственность взошли [...] на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственною и карикатурною”80. Показательно также утверждение Гоголя, что “влияние Пушкина, как поэта, на общество было ничтожно [...] Но влияние его было сильно на поэтов”81. Однако и эти поэты пушкинской школы в подавляющем большинстве своем не приблизились к обществу и его нуждам. “Всех соблазнила эта необыкновенная художественная отработка стихотворных созданий, которую показал Пушкин. Позабыв и общество и всякие современные связи с ним человека, и всякие требования земли своей, все жило в какой-то поэтической Элладе. Кроме Лермонтова, в котором “готовился будущий великий живописец русского быта”, из последователей Пушкина, по отзыву Гоголя, еще никто не двинулся вперед. “Еще никто не может вырваться из этого заколдованного, им очертанного круга и показать собственные силы. Еще даже не слышит никто, что вокруг него настало другое время, образовались стихии новой жизни и раздаются вопросы, которые дотоле не раздавались, а потому ни в ком из них еще нет самоцветности”82.
Гоголю ближе, чем эти “ученики” Пушкина, кажутся Крылов, а также Фонвизин и Грибоедов. Стиль Крылова тесно связан с пословицами. “Его притчи” — достояние народное и составляют книгу мудрости самого народа. Звери у него мыслят и поступают слишком по-русски [...]”83 В них воплощены русские характеры. “Словом — всюду у него Русь и пахнет Русью”84. У Крылова “предмет, как бы не имея словесной оболочки, выступает перед глаза сам собою, натурою перед глаза”85. Стиль Крылова тяготеет и к самобытной иронии.
“истинно-общественные” и глубоко народные русские комедии. “Наши комики двигнулись общественною причиною, а не собственною, восстали не против одного лица, но против целого множества злоупотреблений, против уклонения всего общества от прямой дороги. Общество сделали они как бы собственным своим телом; огнем негодования лирического зажглась беспощадная сила их насмешки”86.
“[...] нельзя повторять Пушкина, — заключает Гоголь. — Нет, не Пушкин или кто другой должен стать теперь в образец нам: другие уже времена пришли”87. Самая речь новых писателей “будет другая; она будет ближе и родственнее нашей русской душе: еще в ней слышнее выступят наши народные начала”88.
“Мертвые души”.