4
Иными красками, отличными от беспощадной резкости сатирических красок "Ревизора", рисует Гоголь образ Подколесина. В нем нет ничего резко выраженного, привлекающего внимание. Как раз именно отсутствие какой-либо "страсти", душевная бесцветность и пассивность Подколесина и являются основной чертой его характера. Это, конечно, не давало права на такую трактовку роли, которая, как это было в исполнении П. Гайдебурова, делала Подколесина чуть ли не "положительным" героем, "лучом света на общем безнадежном фоне будничности, пошлости, алчности и тупоумия", как он воспринимался в постановке Передвижного театра в 1916 году1. Эти "привлекательные качества" образа Подколесина в его трактовке П. Гайдебуровым отмечал в своей рецензии и С. Венгеров; а постановщик спектакля А. Брянцев писал о том, что "в смешных поступках Подколесина таится глубокий трагизм русской души. Недаром один из зрителей наших назвал Подколесина русским Гамлетом"2. Подобное истолкование образа Подколесина, как выражение трагедии "русской души", ничего общего не имело с гоголевским замыслом. У Гоголя Подколесин не испытывает никакой трагедии: его нерешительность, его страх перед переменой в жизни продиктованы инертностью, привычкой к неизменности и спокойствию своего существования. Подколесин прежде всего боится изменить привычный порядок вещей, поступиться своими эгоистическими интересами, отказаться от привычного комфорта: даже самая мысль о семье в его ленивом и пошлом сознании рисуется как устрашающее нарушение бесцельного и сонного существования. Гоголь отнюдь не отмечает в нем каких-либо умственных запросов, а тем более "страданий". Подколесин столь же пуст и самодовольно эгоистичен, как и остальные герои комедий Гоголя.
При всей своей ограниченности Подколесин твердо уверен в одном: в могуществе чина, в незыблемости существующего порядка. Поэтому он особенно гордится своим чином "надворного советника" и с презрением относится к канцелярской "мелюзге": "Я того мнения, что черный фрак как-то солиднее. Цветные больше идут секретарям, титулярным и прочей мелюзге, молокососно что-то. Те, которые чином повыше, должны больше наблюдать, как говорится, этого... вот позабыл слово. И хорошее слово, да позабыл". Он чрезвычайно обеспокоен тем, как бы не уронить себя, показать значение своего чина. На самые заманчивые предложения свахи он повторяет только одно: "Да ведь я-то потому тебя спрашивал, что я надворный советник, так мне, понимаешь...".
Он не способен преодолевать затруднения, безумно боится их, страшится всего, что хоть сколько-нибудь может нарушить его покой, вырвать из привычных ему будней. Это эгоизм, доведенный до высшей степени, до своей противоположности, когда человек сам становится жертвой своей нерешительности и пассивности.
Своеобразное истолкование образа Подколесина дано было Э. Гариным, исполнявшим эту роль в кинофильме "Женитьба", поставленном на Ленинградской кинофабрике в 1935 году. Подколесин изображен здесь болезненно-патологическим, забитым, несчастным человеком, психастеником, чем-то вроде Акакия Акакиевича. По словам рецензента (Б. Эйхенбаума), "это что-то вроде Акакия Акакиевича. Худой, забитый, потерявший всякую волю, живущий в каком-то своем фантастически замкнутом мирке человек, но в то же время это человек, а не простой комический персонаж"3. Несмотря на всю талантливость и тонкость игры Гарина, самое понимание образа Подколесина мало общего имело с тем, каким он показан у Гоголя. Подобные попытки "очеловечения" отрицательных образов Гоголя подменяют социальную и психологическую их сущность, атрофируют их сатирическую направленность.
Белинский в своем отзыве о "Женитьбе" дал глубокую характеристику ее основных образов, раскрыл характеры Подколесина и Кочкарева. Он подчеркивает в характере Подколесина не только то, что тот "просто вялый и нерешительный человек с слабой волею, которым может всякий управлять", но и разрыв между словом и делом, отсутствие решимости для претворения своих желаний и намерений на практике: "Пока вопрос идет о намерении, Подколесин решителен до героизма, но чуть коснулось исполнения - он трусит". Это и позволяет Белинскому констатировать, что в "характере Подколесина автор подметил и выразил черту общую, следовательно, идею"4.
"Кочкарев - добрый и пустой малый, нахал и разбитная голова. Он скоро знакомится, скоро дружится и сейчас на ты. Горе тому, кто удостоится его дружбы!"5. Однако Кочкарев далеко не просто "добрый и пустой малый". Это образ широкого наполнения, сочетающий черты самонадеянного бахвальства и пустоты поручика Пирогова с злонамеренной "деятельностью" и наглостью. Его кипучая деятельность, по существу, призрачна и эфемерна. Она не имеет цели, она вызвана прежде всего отсутствием какого-либо своего интереса, своего дела у Кочкарева. Тщеславие и напористость Кочкарева - проявление его внутренней пустоты и цинизма. Кочкарев лишь иная разновидность паразитического существования, эгоистической ограниченности. Он поступает более откровенно и цинично, чем остальные, усвоив себе и широко использовав в своих интересах черты окружающего его общества - наглость, бесцеремонность, ложь. Он потому и верховодит в обществе, что прекрасно знает его нравы и неписаные законы.
Беспринципность, полная аморальность и цинизм Кочкарева, пожалуй, полнее всего проявляются в его чистосердечном признании в том, что нет ничего зазорного, если даже плюнут ему в глаза: "Да что же за беда? Ведь иным плевали несколько раз, ей-богу! Я знаю тоже одного: прекраснейший собой мужчина, румянец во всю щеку; до тех пор егозил и надоедал своему начальству о прибавке жалованья, что тот наконец не вынес - плюнул в самое лицо, ей-богу! "Вот тебе", говорит, "твоя прибавка, отвяжись, сатана!" А жалованья, однако же, все-таки прибавил. Так что ж из того, что плюнет? Если бы, другое дело, был далеко платок, а то ведь он тут же в кармане - взял да и вытер".
Галерея женихов своей пустотой, душевным ничтожеством во многом напоминает чиновничий мирок в "Ревизоре". Но показаны они не в своих служебных отношениях, а в частной, домашней жизни. И здесь они проявляют тоже ничтожество своей натуры, эгоизм и жадность. "Положительный" Иван Павлович Яичница, ближайший предшественник Собакевича, при всей своей грубости и тупоголовости весьма практичен и предусмотрителен в деловых отношениях. для него столь же ответственное, чисто практическое, материальное дело. Поэтому он по-деловому и подходит к ней. Он и реестрик приданого проверит, и убедится самолично, действительно ли дом, отдаваемый за невестой, на каменном фундаменте, и столовое серебро перечтет. Даже физическая солидность невесты, ее полнотелая пышность принимается им в расчет. На требование Анучкина, чтобы невеста знала французский язык, Яичница отвечает: "Ну, об этом заботься кто другой. А я пойду да обсмотрю со двора дом и флигеля: если только все, как следует, так сего же вечера добьюсь дела".
Если для делового Яичницы невеста лишь неизбежное приложение к приданому и ему безразлично, какова она, то для отставного пехотного офицера Анучкина особенно существенно, говорит ли она по-французски, отнюдь не потому, что сам Анучкин знаток французского языка: "Вы думаете,- отвечает он Жевакину,- я говорю по-французски? Нет, я не имел счастия воспользоваться таким воспитанием. Мой отец был мерзавец, скотина. Он и не думал меня выучить французскому языку...".
"всё уж будет не то". Здесь сказалось мелкое тщеславие, стремление чувствовать себя в том высшем кругу, в котором все достоинства человека измеряются тем, насколько бойко он болтает по-французски. Для предприимчивого Яичницы главное - капитал, для тщеславного Анучкина - знание невестой французского языка. "Анучкин,- по словам Белинского,- человек, живущий и бредящий одним - высшим обществом, которого он никогда и во сне не видывал и с которым у него нет ничего общего"6. В лице Анучкина Гоголь осмеял тех тупых и пошлых представителей офицерской среды, которых он с таким ядовитым сарказмом изобразил в поручике Пирогове. Типичность анучкиных подтвердил в своем отзыве Белинский: "Барышни, французский язык и обхождение высшего общества - в этом для него и смысл жизни, и кроме этого для него ничего не существует. Много попадается Анучкиных на белом свете: они-то громче всех хлопают актерам и вызывают их; они-то восхищаются всяким плоским и грубым двусмыслием в водевиле и осуждают пьесы за неприличный тон; они-то не любят ни на сцене, ни в книгах людей низкого звания и грубых выражений"7.
Не менее типичен и отставной моряк Жевакин. "Жевакин - не кривляка, не шут,- сказал о нем Белинский,- это старый селадон, а потому щеголь, несмотря на свой старинный мундир. Куда бы ни занесла его судьба, хоть в Китай, не только в Сицилию,--он везде заметит одно только: "розанчики этакие"8. Пожалуй, один лишь Жевакин помимо возможности выгодной женитьбы интересуется самой невестой, но и его интерес относится лишь к наружности. Для него милы равно все женщины-"лакомый кусочек", "розанчики".
Следует отметить и великолепный по яркости жизненных красок образ свахи Феклы Ивановны, послуживший прототипом для многих образов комедий А. Н. Островского. Этот образ высоко оценил Белинский. "Лицо свахи в "Женитьбе",- писал он,- есть одно из самых живых и типических созданий Гоголя... Это баба, наметавшаяся в своем ремесле; ее не расстроит никакое обстоятельство, не смутит никакое возражение; у нее готов ответ на всякий вопрос"9 купцу. Негодуя на вмешательство Кочкарева, она без стеснения характеризует свою профессию: "У людей только чтобы хлеб отымать, безбожник такой! В такую дрянь вмешался".
Таким образом, мы видим, что особенность персонажей Гоголя состоит в том, что они наделены точными социальными признаками, характеры их психологически оправданы и в то же время сатирически заострены. Именно поэтому ставить комедии Гоголя в чисто бытовом, натуралистическом плане (что было свойственно спектаклям большинства театров в прошлом), так же как решать их внешне, по-сути формально (как получилось у Мейерхольда в постановке "Ревизора", когда при внешне сатирической форме пропадало психологическое обоснование характеров),- нельзя, так как в обоих этих случаях одинаково обедняется внутреннее содержание творений Гоголя.
Чем выше и прекраснее был для Гоголя идеал человека, тем требовательнее и беспощаднее он относился ко всему тому безобразному и уродливому, что унижало и искажало личность человека. Во имя этого нравственного идеала изобличал он "скопище уродов", с необычайной зоркостью и гневным презрением показал "пошлость пошлого человека", что, по признанию самого писателя, считал в его творчестве самым главным Пушкин. Гоголь показывал эту "пошлость", эту утрату человеческого в человеке крупным планом, словно сдирая грубую кору, наросшую на людях. Его персонажи при всей психологической и бытовой точности и проникновенности их изображения всегда кажутся гиперболически подчеркнутыми, типически обобщенными.
Он не разменивается на бытовизм и при всей, казалось бы, скрупулезной рисовке быта делает этот быт, эти "мелочи" почти фантасмагорическими в своей сатирической подчеркнутости и беспощадности обличения.
Незначительные подробности, бытовые сцены, бессодержательные реплики персонажей - все вместе сливаются в необычайно конкретный и в то же время типический образ. Герои Гоголя зрительно представимы, почти осязаемы в своей "вещности", в своей сверхпошлости поступков, слов, жестов, наружности. Городничий, Хлестаков, Подколесин, Кочкарев, Агафья Тихоновна и другие герои его пьес наделены совершенно точной социальной, сословной, профессиональной характеристикой, включены в исторически определенную эпоху, в конкретную социальную и бытовую среду, показанную с величайшей тщательностью. И в то же время это образы общечеловеческие, обладающие широчайшим содержанием, почти символической многозначностью, сохранившие свое непреходящее значение. В этом "секрет" мастерства Гоголя, гениальная сила его творчества, которое не может поэтому рассматриваться лишь применительно к его времени.
1 (См. "Обозрение театров", 1916, 3 августа.)
2 ("Записки Передвижного общедоступного театра", 1919, вып. 24/25.)
3 (Б. Эйхенбаум, "Женитьба" Гоголя в кино. - "Известия ВЦИК", 1935, 12 июня.)
4 (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574.)
5 ()
6 (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574-575.)
7 (Там же, стр. 575.)
8 (В. Г. Белинский, т. VI, стр. 574-575.)
9 ( В. Г. Белииский, т. VI, стр. 576.)