Глава 4
Русская действительность 30—40-х годов XIX века была ознаменована усилением правительственной реакции, наступившей после разгрома движения декабристов. Реакционно-правительственные круги стремились заглушить всякую критику, всякую попытку протеста. Однако, несмотря на реакцию и жестокие правительственные репрессии, передовая русская мысль продолжала развиваться. В эти трудные и сложные годы и складывался Гоголь как художник и мыслитель, одушевленный высокими и благородными идеалами служения родине и народу.
После выхода «Вечеров» Гоголь становится известным писателем. Он с увлечением отдается литературной работе, подготовляет к печати ряд повестей и статей, составивших впоследствии сборники «Миргород» и «Арабески», вышедшие в 1835 году. В эти же годы он завязывает новые литературные знакомства с М. П. Погодиным, С. Т. Аксаковым, С. П. Шевыревым, знатоком украинского фольклора М. А. Максимовичем.
«Земля и люди», хлопочет о получении кафедры истории в Киевском университете. В письме к Пушкину Гоголь сообщал о своих планах, связанных с переездом в Киев и занятиями историей: «Я восхищаюсь заранее, когда воображу, как закипят труды мои в Киеве. Там я выгружу из под спуда многие вещи, из которых я не все еще читал вам. Там кончу я историю Украйны и юга России и напишу Всеобщую историю, которой, в настоящем виде ее, до сих пор к сожалению не только на Руси, но даже и в Европе, нет» (X, 290).
Однако хлопоты Гоголя не увенчались успехом: министр просвещения Уваров предпочел более благонамеренную кандидатуру.
При поддержке Плетнева Гоголю удалось получить в июле 1834 года место адъюнкт-профессора по кафедре всеобщей истории в Петербургском университете.
К чтению университетских лекций Гоголь усиленно готовился. Первые лекции он читал с увлечением и произвел на студентов большое впечатление широтой и новизной поставленных проблем и поэтической манерой их изложения. На одной из его лекций присутствовали Пушкин и Жуковский.
Но вскоре Гоголь разочаровался в своем педагогическом призвании, перестал готовиться к лекциям, читал их вяло и в конце концов принужден был уйти из университета. Литературные интересы и планы все время выступали у него на первое место. «Я расплевался с университетом, и через месяц опять беззаботный козак, — сообщал он М. Погодину 6 декабря 1835 года. — Неузнанный я взошел на кафедру и неузнанный схожу с нее... решаюсь давать на театр...» (X, 378—379). Этой комедией был «Ревизор», ознаменовавший новый этап в творческом пути писателя.
Одним из результатов занятий Гоголя историей явились его статьи в «Арабесках», посвященные историческим темам («О средних веках», «О преподавании всеобщей истории», «Взгляд на составление Малороссии», «Ал-Мамун» и др.).
Исторические труды и материалы, собиравшиеся Гоголем для своих лекций, дошли до нас лишь в отрывках, но и они свидетельствуют о серьезности этих занятий, о широкой эрудиции Гоголя как в вопросах всемирной, в основном средневековой истории, так и в вопросах русской истории.
В статьях и фрагментах, входящих в «Арабески», поставлены разнообразные вопросы, но основная объединяющая их мысль — это мысль о своеобразии национальных культур и роли народа в их развитии.
В свое понимание исторического процесса Гоголь вкладывает идею теологического провиденциализма, рассматривая историю как смену форм, выражающих различные этапы религиозно-морального сознания народов. Стремясь возвыситься над эмпирическим представлением об историческом процессе, отказываясь видеть в истории смену царей и цепь не связанных между собою отдельных событий, Гоголь стремится найти общие закономерности исторического процесса. Но эти закономерности он видит не в условиях материального развития общества, а в развитии отвлеченной идеи, определяющей своеобразие исторических периодов. Жизнь каждого народа выражается для Гоголя в становлении «духа», присущего данному народу, в зависимости от общего развития «идеи» человечества. В этом отношении Гоголь примыкает к философии истории представителей идеалистического направления.
В статье «О преподавании всеобщей истории» Гоголь говорит не только о самих принципах преподавания, но и рисует общую картину развития Европы. Для нас представляет особый интерес характеристика им последнего этапа с конца XVIII по начало XIX века, свидетельствующая о признании им прогрессивной роли исторического развития и места в нем России.
Сборник «Арабески» Н. В. Гоголя.
Титульный лист первого издания. 1835.
Гоголь дает отрицательную оценку Наполеону и подчеркивает огромную роль России в освобождении всего мира от его военного деспотизма: «Им <англичанам> преграждает путь исполин XIX века, Наполеон, и уже действует другим орудием: совершенно военным деспотизмом; своими быстрыми движеньями оглушает Европу и налагает на нее железное свое протекторство. Напрасно гремит против него в английском парламенте Питт и составляет страшные союзы. Ничто не имеет духа ему противиться, пока он сам не набегает на гибель свою, вторгнувшись в Россию, где неведомые ему пространства, лютость климата и войска, образованные суворовскою тактикою, погубляют его. И Россия, сокрушившая этого исполина о неприступные твердыни свои, останавливается в грозном величии на своем огромном северо-востоке. Освобожденные государства получают прежний вид и прежние формы, утверждают снова союз и неприкосновенность владений. Просвещение, не останавливаемое ничем, начинает разливаться даже между низшим классом народа; паровые машины доводят мануфактурность до изумительного совершенства; будто невидимые духи помогают во всем человеку и делают силу его еще ужаснее и благодетельнее...» (VIII, 35).
Как видим, в этой характеристике начала XIX века Гоголь — сторонник исторического прогресса, развития «мануфактурности», он резко осуждает Наполеона и приветствует просвещение. Однако Гоголь не был достаточно последователен в своих прогрессивных взглядах. В своих политических суждениях Гоголь и тогда был ограничен предрассудками дворянской идеологии. Он сохраняет веру в положительную роль и в «надклассовый» характер монархии, которая якобы может ограничить и искоренить злоупотребления бюрократического аппарата и принести пользу народу. Свои взгляды на роль «просвещенного» государя он развивает в статье «Ал-Мамун», посвященной деятельности арабского государя-просветителя, который исполнен был «истинной жаждой просвещения». «Благородный Ал-Мамун истинно желал сделать счастливыми своих подданных. Он знал, что верный путеводитель к тому — науки, клонящиеся к развитию человека» (VIII, 78). Трагедия Ал-Мамуна и крушение его прогрессивных замыслов объясняются Гоголем незнанием жизни народа, отрывом от него: «Ал-Мамун... умер, не поняв своего народа, не понятый своим народом» (VIII, 81). В этом и «поучительный урок», который видит Гоголь в его царствовании.
кругозор писателя.
Непосредственным отражением интереса Гоголя к западноевропейской истории является незаконченная драма его «Альфред». Сохранилось первое действие этой драмы и начало второго, свидетельствующие о значительности и глубине замысла писателя. Работа над «Альфредом» относится к лету и осени 1835 года, т. е. к тому времени, когда Гоголь наиболее интенсивно занимался историей Западной Европы.
«Альфреда» «Тарасе Бульбе», обращается к тем историческим событиям, в которых с особенной яркостью и полнотой сказалась борьба народа за свою национальную независимость. В «Альфреде» показана критическая пора английской истории, когда почти вся Англия готова была отдаться под владычество датчан, теснивших саксов с севера и востока. Тогда на спасение страны выступил народ, возглавляемый королем Альфредом, с именем которого связан перелом в борьбе за независимость страны и преобразование Англии. Альфред повел борьбу с феодалами, предававшими национальные интересы, и, опираясь на свободных землевладельцев-кёрлов, нанес решающий удар иноземным завоевателям.
Замысел драмы Гоголя был сочувственно отмечен Чернышевским. «Идея драмы, — писал великий критик, — была, как видно, изображение борьбы между невежеством и своеволием вельмож, угнетающих народ, среди своих мелких интриг и раздоров забывающих о защите отечества, и Альфредом, распространителем просвещения и устроителем государственного порядка, смиряющим внешних и внутренних врагов. Все содержание отрывка наводит на мысль, что выбор сюжета был внушен Гоголю возможностью найти аналогию между Петром Великим и Альфредом, который у него невольно напоминает читателю о просветителе земли русской, положившем основание перевесу ее над соседями, прежде безнаказанно ее терзавшими. Его Альфред несомненно был бы символическим апотеозом Петра» (III, 527).
Чернышевский видел основной смысл драмы Гоголя в изображении конфликта между своеволием вельмож, отживающей силой феодалов и национальными интересами, которые в данных условиях исторического развития Англии в конце IX века представлены были королем-просветителем Альфредом, возглавившим борьбу за национальную независимость страны. Уже в самом начале первого действия Гоголь смело намечает в высказываниях представителей народа эту основную тему борьбы как с феодалами, стремившимися поработить свободных земледельцев — «сеорлов», так и с иноземными завоевателями: «От датчан дурно, а от наших еще хуже. Всякий тан подличает с датчанином, чтоб больше земли притянуть к себе. А если какой-нибудь сеорл, чтоб убежать этой проклятой чужеземной, собачьей власти, и поддастся в покровительство тану, думая, что если платить повинности, то уж лучше своему, чем чужому, — еще хуже: так закабалят его, что и бретон такого рабства не знал» (V, 176). Альфред показан Гоголем как просветитель, как монарх, отстаивающий интересы государства в противовес «феодальным обыкновениям» танов.
Наряду с верой в прогрессивное значение просвещенного государя, способного защитить интересы народа от грубого посягательства феодалов, в драме Гоголя важно отметить и ту роль, которую он отводит народу, показывая его основной решающей силой истории. Близость этой драмы Гоголя к пушкинской драматургии отметил Н. Г. Чернышевский, который писал: «...сколько можно судить по началу, в этой драме мы имели бы нечто подобное прекрасным „Сценам из рыцарских времен“ Пушкина. Простота языка и мастерство в безыскусственном ведении сцен, уменье живо выставлять характеры и черты быта не изменили Гоголю и в этом случае. Историческая верность строго выдержана» (III, 527—528). Эта высокая оценка Чернышевским незавершенной драмы Гоголя правильно определяет ее место в наследии писателя.15
литературе, укрепляло его на позициях реализма.
Пушкин для Гоголя был не только бесспорным литературным авторитетом, но и идейным руководителем. Об этом еще при жизни Пушкина писал сам Гоголь в своей статье о нем, помещенной в «Арабесках». Правда, по цензурным соображениям эти строки о Пушкине не попали в ее печатный текст. В черновой редакции имелась следующая характеристика роли Пушкина для молодого поколения, к которому принадлежал и сам Гоголь: «Он был каким-то идеалом молодых людей. Его смелые, всегда исполненные оригинальности, поступки и случаи жизни заучивались ими и повторялись, разумеется, как обыкновенно бывает, с прибавлениями и вариантами... И если сказать истину, то его стихи воспитали и образовали истинно-благородные чувства, несмотря на то, что старики и богомольные тетушки старались уверить, что они рассевают вольнодумство, потому только, что смелое благородство мыслей и выражений и отвага души были слишком противоположны их бездейственной вялой жизни, бесполезной и для них, и для государства» (VIII, 757).
П. В. Анненков приводит свидетельства того, как глубоко вникал Пушкин в творческие замыслы Гоголя, помогал ему находить верный путь, реалистически изобразить действительность. «В 1835 году, когда Гоголь знакомил петербургских друзей своих с первым из сих произведений <т. е. «Ревизором»> и довольно часто читал комедию на вечерах у разных лиц, Пушкин не уставал слушать его. Наклонность поэта к веселости... нашла здесь полное удовлетворение, как прежде в рассказе о ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем — и над обоими произведениями смех его был почти неистощим. Серьезную сторону в таланте Гоголя постигал он, однако ж, с замечательной верностью. Он считал одно время „Невский проспект“ лучшею повестью его. В ней находил он замечательный шаг от идиллической, комической и даже героической живописи малороссийского быта к более близкой нам действительности, которая под своею ровною поверхностию таит множество источников поэзии и разработка которой делается тем почетнее, чем она труднее. Взгляд Гоголя на способ создания, его манера представления лиц и образов прямо, без оговорок и умствований, совпадала с мыслями, какие имел Пушкин о сущности и достоинстве рассказа».16
«Несколько слов о Пушкине», помещенной в «Арабесках», Гоголь писал: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русской человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нем русская природа, русская душа, русский язык, русской характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла» (VIII, 50).
Пушкин потому стал «вполне национальным поэтом», — писал Гоголь, — что «погрузился в сердце России..., предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников...» (VIII, 52).
Именно на примере Пушкина Гоголь дал свое замечательное определение народности и национальной самобытности русской литературы, которое впоследствии неоднократно приводил Белинский. Это же понимание народности Гоголь положил и в основу своего собственного творчества. Словами, сказанными им о Пушкине, можно сказать и о нем самом: «Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами» (VIII, 51).
Именно здесь выдвинул Гоголь принцип реалистического изображения действительности, показ ее в повседневной правдивости, изображение не романтически условных персонажей, а типических явлений и характеров: «Никто не станет спорить, — писал он, — что дикий горец в своем воинственном костюме, вольный как воля, сам себе и судия и господин, гораздо ярче какого-нибудь заседателя, и несмотря на то, что он зарезал своего врага, притаясь в ущельи, или выжег целую деревню, однако же он более поражает, сильнее возбуждает в нас участие, нежели наш судья в истертом фраке, запачканном табаком, который невинным образом посредством справок и выправок пустил по миру множество всякого рода крепостных и свободных душ. Но тот и другой, они оба — явления, принадлежащие к нашему миру: они оба должны иметь право на наше внимание, хотя по естественной причине то, что мы реже видим, всегда сильнее поражает наше воображение, и предпочесть необыкновенному обыкновенное есть больше ничего, кроме нерасчет поэта — нерасчет перед его многочисленною публикою, а не перед собою» (VIII, 53).
Это изображение «обыкновенного», повседневно встречающегося в жизни и в то же время раскрывающего ее основные черты и закономерности, типического, и явилось программой самого Гоголя как писателя.
В эти годы Гоголь неоднократно выступал как критик и теоретик литературы. В 1836 году, привлеченный Пушкиным к участию в «Современнике», Гоголь в первом же номере журнала помещает статью «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», в которой развивает положения, во многом перекликающиеся со взглядами Пушкина и Белинского. В этой статье Гоголь прежде всего наносит решительный удар по реакционной журналистике тех лет, разоблачая ее беспринципность, невежественность и стремление к дешевому успеху. В критике Сенковского Гоголь видит «отсутствие своего мнения», в его беллетристических произведениях — ремесленное, бездарное подражание новейшим французским романистам. Выступая против монополии, захваченной в журналистике Сенковским, Булгариным и Гречем, Гоголь указывает, что борьба с этой монополией велась слишком робко и непоследовательно. С этой точки зрения он критикует и журнал «Московский наблюдатель», издававшийся кружком московских «любомудров».
Борясь с «литературным безверием и литературным невежеством», Гоголь выступает с защитой национальной традиции русской литературы, ее величайших представителей: «Нигде не встретишь, — писал он, — чтобы упоминались имена уже окончивших поприще писателей наших, которые глядят на нас в лучах славы с вышины своей... Никогда почти не стоят на журнальных страницах имена Державина, Ломоносова, Фонвизина, Богдановича, Батюшкова. Ничего о влиянии их, еще остающемся, еще заметном» (VIII, 173—174). Гоголь настаивает на внимании критики к развитию своей национальной литературы, указывая, что «писатели наши отлились совершенно в особенную форму» и «заключают в себе чисто русские элементы...» (VIII, 175).
«Библиотеки для чтения». В «Современнике» в 1837 году была помещена еще одна замечательная статья Гоголя «Петербургские записки» (первоначально предварявшаяся незаконченной статьей «Петербургская сцена в 1835/6 г.»). В «Петербургских записках» Гоголь выступал с резкой критикой безидейных переводных и подражательных мелодрам и водевилей, подчеркивая необходимость создания русской национальной драматургии, показа русской жизни и русских характеров, настаивая на высокой общественной роли театра. В пушкинском журнале был напечатан и ряд произведений Гоголя: «Коляска», «Утро чиновника» (заглавие изменено цензурой на «Утро делового человека») и повесть «Нос».
В мае 1835 года, получив отпуск, Гоголь выехал через Москву в Васильевку, где и пробыл до осени. В Москве у М. П. Погодина он читал первоначальную редакцию комедии «Женитьба» (под названием «Женихи»). Тогда же на обеде у Аксакова Гоголь впервые встретился с Белинским. Пребывание Гоголя в Москве показало, насколько он стал популярен в среде передовых читателей и любим ими. Тот же С. Т. Аксаков рассказывает, что «все люди, способные чувствовать искусство, были в полном восторге от Гоголя... Московские студенты все пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о новом великом таланте».17 Однако реакционная критика иначе отнеслась к Гоголю. Появление «Миргорода» и «Арабесок» встречено было злобными нападками и издевательством продажных и беспринципных критиков.
«О русской повести и повестях г. Гоголя», напечатанной в сентябре 1835 года в журнале «Телескоп», не только защитил Гоголя от нападок реакционной критики, но и провозгласил его «поэтом жизни действительной», поставив вместе с Пушкиным во главе русской литературы (II, 213).
Белинский первый раскрыл значение Гоголя как крупнейшего представителя нового, «реального направления» русской литературы. Гоголь, по его словам, изображает с необычайной правдивостью современную ему действительность, «совершенную истину жизни». «Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее: он рад выставить наружу все, что есть в ней прекрасного, человеческого и, в то же время, не скрывает нимало и ее безобразия» (II, 221). Эту глубокую и верную оценку творчества Гоголя Белинский развивал и в своих дальнейших статьях, решительно и настойчиво борясь за Гоголя-реалиста и за гоголевское направление в литературе, как направление, выражающее самые передовые тенденции своего времени. Статья Белинского имела огромное значение для писателя. По словам Анненкова, Гоголь «был доволен статьей, и более чем доволен, он был осчастливлен статьей».18
Сборник «Миргород», вышедший в 1835 году, явился новым этапом в идейном и творческом развитии Гоголя, утверждением реалистических принципов, намечавшихся писателем уже в «Вечерах». Гоголь назвал свой новый сборник: «Миргород. Повести, служащие продолжением „Вечеров на хуторе близ Диканьки“», подчеркивая этим связь их с «Вечерами». Однако, изображая в своих новых повестях Украину, Гоголь уже по-иному показывает ее. Белинский писал о новых повестях Гоголя, сравнивая их с «Вечерами»: «В них меньше этого упоения, этого лирического разгула, но больше глубины и верности в изображении жизни» (II, 230).
Если в «Вечерах» Гоголь во многом еще смотрел на жизнь сквозь призму народной романтики, поэтически воссоздавая народные предания, то такие повести «Миргорода», как «Старосветские помещики» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», знаменовали обращение писателя к отрицательным сторонам действительности, к реалистическому изображению жизни помещичьего дворянства во всей ее грубой и непривлекательной правде.
Основная идея повестей «Миргорода», выраженная в художественных образах, — разоблачение антинародной, паразитической сущности пошлых «существователей», прозябающих в своем уродливо-ничтожном мирке. Этому эгоистическому и мертвенному миру пошлости Гоголь противопоставляет в «Тарасе Бульбе» широкую картину народной жизни, богатырские и яркие черты народа как носителя подлинно человечных и высоких идеалов патриотизма, товарищества, героизма.
«Миргорода». Гоголь наглядно увидел распад и обреченность крепостнического натурального хозяйства. В своем письме из Васильевки от 20 июля 1832 года к И. И. Дмитриеву Гоголь дал верную и широкую картину разорения и нищеты крестьянства и безделья помещиков: «Чего бы, казалось, недоставало этому краю? Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные. Всему виною недостаток сообщения. Он усыпил и обленивил жителей. Помещики видят теперь сами, что с одним хлебом и винокурением нельзя значительно возвысить свои доходы. Начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики; но капиталов нет, счастливая мысль дремлет, наконец умирает, а они рыскают с горя за зайцами» (X, 239).
Гоголь пытался разобраться в причинах кризиса натурального помещичьего хозяйства, и если он не смог сделать из этого последовательных выводов, то, несомненно, что в повестях «Миргорода» и, прежде всего, в «Старосветских помещиках» он отразил эти черты современной ему действительности.
«Старосветские помещики» — грустная отходная патриархальному поместному укладу, хотя в то же время некоторым сторонам этой патриархальности Гоголь сочувствует, не принимая тех тенденций, которые приносили с собой новые капиталистические отношения. В простоте жизни трогательно наивных и добрых старичков, так преданно заботящихся друг о друге, писатель видит те черты, те человеческие качества, которые уже исчезли в современном обществе, знающем лишь корыстолюбие и эгоистические стремления.
Гоголь, однако, не идеализирует патриархального «старосветского» помещичьего уклада. Он показывает не только его бессмысленность, но и его историческую обреченность. Отсюда такое трезвое и реальное изображение жизни «старосветских помещиков», та грустная ироническая усмешка автора, которая чувствуется и в самой манере повествования.
Пустота, ограниченность, бессодержательность жизни «старосветских помещиков» подчеркнуты Гоголем в ее типических проявлениях. В правдивом и верном изображении увидел Белинский торжество реализма Гоголя, сумевшего охватить противоречивые стороны действительности, раскрыть «жизнь во всей ее полноте». «В том-то и состоит задача реальной поэзии, — писал он в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», — чтобы извлекать поэзию жизни из прозы жизни, и потрясать души верным изображением этой жизни. И как сильна и глубока поэзия г. Гоголя в своей наружной простоте и мелкости! Возьмите его „Старосветских помещиков“: что в них? Две пародии на человечество, в продолжении нескольких десятков лет, пьют и едят, и едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, и между тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, но без злости, и потом рыдаете с Палемоном о его Бавкиде...». И Белинский задает вопрос: «Отчего это?» и сам отвечает на него: «Оттого, что это очень просто и след<овательно> очень верно; оттого, что автор нашел поэзию и в этой пошлой и нелепой жизни, нашел человеческое чувство, двигавшее и оживлявшее его героев: это чувство — привычка» (II, 220).
Всей логикой образов Гоголь показывает, что жизнь «старосветских помещиков» — это жизнь без смысла, без мысли, жизнь, недостойная человека. Крохотный мирок Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны плотно отгорожен от всего окружающего, и сами они ведут тусклую и ничтожную жизнь, согреваемую лишь элементарным чувством привычки друг к другу.
Однако в «Старосветских помещиках» Гоголь показал не только пошлость и ничтожество мелкопоместной среды, но и те положительные человеческие задатки, которые, несмотря на убожество окружающей обстановки, еще теплятся в Афанасии Ивановиче и Пульхерии Ивановне. Это гуманное начало повести сказалось в том сочувствии, с которым писатель изображает своих героев, показывая в них то хорошее и человеческое, что вызывает чувство жалости и симпатии. Но мы жалеем их не потому, что они достойны жалости. Гоголь правдиво и иронически показал «пошлость» к неподвижность поместного уклада, тусклое и ленивое прозябание и духовное убожество своих «старосветских помещиков», их жизнь, заполненную едой и сном. Жалеем мы их потому, что человеческое начало в них находится в таком униженном и жалком состоянии. Проявление этого гуманного начала сказывается в бескорыстии и доброте Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, изображаемых Гоголем с мягким, сочувственным юмором, и, в особенности, в их трогательной и безграничной любви друг к другу.
Подлинно человечное начало пробивается сквозь уродливую оболочку, привитую средой, крепостническим укладом, которые задавили и заглушили это чувство, но не смогли его совершенно уничтожить.
Это гуманное начало противостоит меркантильному, эгоистическому, наглому и лживому миру столичного общества «модных фраков» и тем «низким малороссиянам», которые «выдираются из дегтярей, торгашей, наполняют, как саранча, палаты и присутственные места, дерут последнюю копейку с своих же земляков, наводняют Петербург ябедниками, наживают наконец капитал и торжественно прибавляют к фамилии своей, оканчивающейся на овъ» (II, 14, 15).
На смену старосветским помещикам приходит их наследник — «страшный реформатор». Найдя величайшее расстройство в хозяйственных делах, он решил навести порядок. Однако реформы его ограничились тем, что он «накупил шесть прекрасных англинских серпов, приколотил к каждой избе особенный номер и наконец так хорошо распорядился, что имение через шесть месяцев взято было в опеку» (II, 38). Таков новый порядок, который пришел на смену отжившей свой век старосветской усадьбе. Конец старосветского поместья глубоко печален: «Избы, почти совсем лежавшие на земле, развалились вовсе; мужики распьянствовались и стали большею частию числиться в бегах» (II, 38). Этой безрадостной картиной и завершается «идиллия», являющаяся по существу отходной «старосветской» патриархальности.
Гуманное начало повести высоко оценил Белинский, указав на сочетание в ней «простодушной любви» и «весело-добродушного смеха», с которым читатель воспринимает повесть Гоголя (V, 53).
«Старосветских помещиках» юмор Гоголя проникнут глубоким лиризмом. Это еще более раскрывает тему гуманизма, подчеркивая ту человеческую доброту, тот возвышенный пафос любви, которые противостоят корыстному и жестокому миру крепостнической действительности. Потому-то столько лиризма и в описаниях самой природы, усадьбы и даже внутреннего убранства простого, но уютного домика Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, их однообразного, бесхитростного быта. Все образы Гоголя рисуют эту тишину и покой, соответствующие душевному покою и миру его героев. Отсюда и авторская аналогия с античной идиллией Филемона и Бавкиды и весь тот солнечный и теплый колорит, в котором выдержано повествование.
«Старосветских помещиках» Гоголь уже наметил тот принцип раскрытия действительности в ее повседневности, в ее будничной обыденности и в то же время в ее типическом выражении, который в дальнейшем становится основой художественного метода писателя.
Реалистическое начало творчества Гоголя, правдивое и верное изображение им действительности, было подготовлено всей предшествовавшей традицией русской литературы. Не говоря уже о таком замечательном памятнике становления русского реализма, как «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, который обратил русскую литературу в целом к изображению коренных противоречий действительности, творчество Фонвизина, Новикова, Крылова, Грибоедова, Пушкина подготовило обращение Гоголя к реализму как основному методу его творчества. Гоголь развивал принципы того «сатирического направления», которое на протяжении последней четверти XVIII века вплотную подвело русскую литературу к критическому реализму. Сатира Фонвизина в «Недоросле» и «Бригадире», деятельность Новикова в «Трутне» и «Живописце», замечательные традиции реализма Крылова, Грибоедова и Пушкина во многом помогли Гоголю. Правдивая лепка образов помещиков-крепостников, жизненность языка комедий Фонвизина, прекрасно знакомых Гоголю со школьной скамьи, открывали возможности для создания таких остро комических, типических образов, как Иван Иванович и Иван Никифорович и герои «Мертвых душ». Острое сатирическое обличение пороков дворянского общества Новиковым на страницах «Трутня» и «Живописца» предваряло сатиру Гоголя, учило его точно и беспощадно направлять острие своей сатиры против социальных порядков его времени.
Непосредственным предшественником Гоголя в изображении поместной украинской жизни был писатель-разночинец В. Нарежный, который в своих романах «Два Ивана» и «Бурсак», вышедших в середине двадцатых годов, дал ряд метких, правдивых жанровых зарисовок украинского быта. Однако в романах Нарежного еще большое место занимали авантюрные приключения героев, а наивная морализация заслоняла в них показ подлинных противоречий действительности.
Если в «Старосветских помещиках» Гоголь еще смягчает свой приговор представителям уходящей дворянской патриархальности, то в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» он уже безжалостно срывает маску добропорядочности с этого общества. Трагикомические последствия ссоры двух «почтенных» миргородских друзей вырастают в широкое обобщение. «Повесть о том, как поссорился...» — это резкая и глубокая социальная сатира, разоблачающая самые безобразные проявления пошлости, показывающая, словно под микроскопом, злокачественную опухоль крепостнического общества.
«мир» русской дворянско-чиновничьей провинции: «Это мир случайностей, неразумности; это отрицание жизни, пошлая, грязная действительность» (V, 44). Эта «бессмысленная и глупо животная» (V, 46) жизнь показана Гоголем как широкое социальное обобщение. Иван Иванович и Иван Никифорович — «нравственные уроды», «пародия на человечество», по меткому определению Белинского. Гоголь самой манерой их изображения подчеркивает примитивность их натуры: «Иван Иванович худощав и высокого роста; Иван Никифорович немного ниже, но зато распространяется в толщину. Голова у Ивана Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича на редьку хвостом вверх» (II, 226). Эти человекоподобные редьки лишены каких-либо моральных принципов и душевных качеств. Лишь праздное любопытство, мелкая зависть, ничтожное честолюбие, нелепое и тупое упрямство — составляют содержание их жизни.
Белинский глубоко раскрыл обличительный смысл этой повести: «Иван Иванович и Иван Никифорович существа совершенно пустые, ничтожные и притом нравственно гадкие и отвратительные, ибо в них нет ничего человеческого...» (II, 226). Гоголь с беспощадной иронией показывает, как в праздной и тусклой жизни миргородских «панков», в мире пошлости и эгоизма их паразитического существования рождается бессмысленная ссора — результат всего уклада этой жизни.
Мелочность и пошлость провинциального помещичьего быта, отсутствие в нем каких-либо подлинно человеческих чувств и качеств показаны Гоголем средствами комически-панегирического повествования, особенно наглядно разоблачающего духовное ничтожество представителей чиновничье-дворянского мирка. Повествование о событиях миргородской жизни ведется Гоголем от лица рассказчика, с восхищением передающего самые незначительные детали знаменитой ссоры. Рассказчик прекрасно понимает ничтожество и душевную мелкость своих героев, но, прикидываясь простаком, с лукавым простодушием рассказывает о них, как о якобы «почтенных» и достойных уважения людях. По этому поводу Белинский писал: «Комизм или гумор г. Гоголя имеет свой, особенный характер: это гумор чисто русский, гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком. Г. Гоголь с важностию говорит о бекеше Ивана Ивановича, и иной простак не шутя подумает, что автор и в самом деле в отчаянии оттого, что у него нет такой прекрасной бекеши. Да, г. Гоголь очень мило прикидывается; и хотя надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии, но эта ирония чрезвычайно как идет к нему. Впрочем, это только манера, и истинный-то гумор г. Гоголя все-таки состоит в верном взгляде на жизнь, и прибавлю еще, нимало не зависит от карикатурности представляемой им жизни» (II, 226—227).
Белинский подчеркивает, что своим якобы наивным простодушием рассказчик создает впечатление особенной важности происходящих событий. На самом деле эти события так же ничтожны, как ничтожны и герои повести.
сатиры, едкость иронии, чтобы беспощадно заклеймить и развенчать фальшь и лицемерие господствующих социальных отношений. Он не ограничивается при этом лишь кругом провинциального дворянства, но показывает пустоту и пошлость всего социального строя, всей духовной жизни крепостнического общества, которые уродуют человека, заглушают в нем все человеческое. Этим объясняется и заключительная фраза повести: «Скучно на этом свете, господа!» — неожиданно трагическим аккордом завершающая повествование рассказчика. Самая резкость переключения комического повествования в иной стилистический план подчеркивает всю важность, весь трагизм этого авторского заключения, заставляющего по-новому ощутить все содержание повести. Смешная и нелепая ссора двух помещиков оказывается не только смешной, но и раскрывает всю пустоту, мерзость и несправедливость этой «призрачной», но, к сожалению, вполне реальной действительности. «Да! грустно думать, — писал Белинский, — что человек, этот благороднейший сосуд духа, может жить и умереть призраком и в призраках, даже и не подозревая возможности действительной жизни!» (V, 47). Гоголь и здесь, как и в «Старосветских помещиках», выступает на защиту человека, протестует против его духовного уродства, против безобразия общества, основанного на корысти и подавлении человеческого достоинства в людях.
Примечания
15 См.: М. П. Алексеев. Драма Гоголя из англо-саксонской истории. В книге: Н. В. Гоголь. Материалы и исследования, т. II, Изд. Академии Наук СССР, М. — Л., 1936, стр. 242—285.
16 Анненков. Материалы для биографии А. С. Пушкина. В издании: Пушкин, Сочинения, т. I, СПб., 1855, стр. 367—368.
17 С. Т. Аксаков
18 П. В. . Литературные воспоминания. 1928, стр. 241.