2. Развитие русской общественной жизни в период от 20-х до 30-х годов XIX века
Двадцатые годы XIX в. или, точнее, весь период времени от Отечественной войны 1812 г. до того момента, когда вполне сказались результаты поражения декабристов, был особенным периодом в истории русского общества. Это было время подъёма революционного дворянского движения.
Говоря об этом времени, Белинский указывал, что "истинно национальных произведений должно искать у нас только между такими поэтическими созданиями, которых содержание взято из жизни сословия, создавшегося по реформе Петра Великого и усвоившего себе формы образованного быта". Событием, пробудившим деятельность передового дворянства, он справедливо считал 1812 год, который "возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения".
Лучшим выразителем национального самосознания Белинский считал А. С. Пушкина. А. С. Пушкин, пишет критик, "любил сословие, в котором почти исключительно выразился прогресс русского общества и к которому принадлежал сам, и в "Онегине" он решился представить нам внутреннюю жизнь этого сословия, а вместе с ним и общество, в том виде, в каком оно находилось в избранную им эпоху, т. е. в 20-х годах текущего столетия"1.
Эта характеристика Белинского должна быть отнесена, конечно, не только к "Евгению Онегину", но и ко всему творчеству Пушкина этого времени, равно как и к творчеству Грибоедова, Рылеева и других писателей, связанных с революционным движением той эпохи.
Прогрессивная общественная мысль 20-х годов была направлена по преимуществу на борьбу с самодержавной властью, с реакционным дворянским обществом и со всяким проявлением деспотизма в русской общественной жизни. Эти же идейные интересы выражала, главным образом, и передовая дворянская литература. При этом она очень мало затрагивала жизнь консервативного, крепостнически мыслящего дворянства, хотя оно и было тогда оплотом правительственной реакции. Лишь в очень немногих произведениях - в "Горе от ума" Грибоедова, "Графе Нулине" Пушкина, "Аристионе" Нарежного - эта жизнь стала основной темой. А глубокое реалистическое раскрытие она получила только в первом из них.
Важно отметить, что Грибоедов, изобразив так полно и верно жизнь московского чиновного барства, увидал в его жизни не только черты политического подхалимства, молчалинства, карьеризма, но и проявления экономического упадка и регресса, как это впоследствии будет у Гоголя, хотя в начале 20-х годов эти проявления было ещё трудно разглядеть.
Очень важной стороной "внутренней жизни" революционных дворянских кругов был их интерес к русскому народу, к его истории, его характеру и национальным чертам, а также к национальным чертам жизни других народов.
Но передовые дворянские писатели эпохи декабризма понимали национальную жизнь или, как они её называли, "народность" своеобразно. В своей политической борьбе с самодержавием они осознавали себя представителями всего русского общества, всего народа. А в то же время они боялись стихийного движения масс и в формах своей борьбы были "далеки от народа". Поэтому они стремились подкрепить и усилить пафос своей борьбы историческими воспоминаниями о геройских подвигах предков. Для них национальный характер русского народа и заключался прежде всего в его героических усилиях отстоять свою независимость и свободу, свергнуть тиранов, каковы бы они ни были, восстановить свои извечные права2.
Так К. Рылеев создавал свои "Думы", А. Бестужев - свои ранние повести, А. Одоевский и В. Кюхельбекер - свои поэмы; так Пушкин задумывал своего "Вадима" и "Мстислава Удалого", Грибоедов - свои трагедии. На этой основе и оформилось в 1823-1825 гг. направление прогрессивного романтизма и была создана его творческая программа, основным лозунгом которой было требование изображения "народности и местности".
бороться с "революционной заразой". И он прекрасно сознавал, кого он представляет в политике и в чьих интересах действует. Он идеализировал реакционных русских помещиков, торжественно называя их "потомками древнего рыцарства". "Вся моя сила в вас, - говорил он представителям дворянства, - во главе вас я непобедим".
Однако непосредственным проводником реакционной политики Николая I было всё же чиновничество, а основным методом её - централизованный бюрократизм. Укрепляя старый бюрократический аппарат и всячески способствуя государственной службе дворянства, Николай I создал, сверх того, новую систему политической полиции - жандармерию, которая охватывала, под руководством III отделения царской канцелярии, всю страну и была обязана следить за всеми гражданами и учреждениями в отношении их политической благонадёжности. Вся страна оказалась во власти чиновничества, подчинённого только царю и правительству и не знающего пределов своему произволу.
При необъятности страны и слабости средств связи такая система приводила к бесконтрольности местных бюрократических властей, к чудовищным злоупотреблениям с их стороны, от которых прежде и больше других страдал народ. Тем более, что в руках русских чиновников тогда не было единого свода законов, а было множество отдельных законоположений, накопившихся веками, запутанных и противоречащих одно другому. В них часто не могли разобраться даже опытные чиновники, и это ещё более усиливало беззакония и произвол.
"Там, в закоптелых канцеляриях, - писал Герцен, - обтёрханные люди пишут, пишут на серой бумаге, переписывают на гербовую, - и лица, семьи, целые деревни обижены, испуганы, разорены. Отец идёт на поселение, мать в тюрьму, сын - в солдаты, и всё это разразилось, как гром, неожиданно, большей частью неповинно... начнётся следствие о мёртвом теле... И голова собирает, староста собирает, мужики несут последнюю копейку. Становому надобно жить; исправнику надобно жить и жену содержать; советнику надобно жить да и детей воспитать: советник - примерный отец..."3. Среди торжествующего и обнаглевшего от своей безнаказанности чиновничества 30-х годов было немало людей того типа, который Гоголь и изобразил затем в лице Сквозника-Дмухановского или прокурора из "Мёртвых душ".
Усиление правительственного гнёта, чиновничьих поборов и помещичьей эксплуатации вызывало растущий стихийный протест народных масс. В начале 30-х годов в стране произошло несколько значительных по своему размаху крестьянских восстаний, бунт матросов в севастопольском флоте и особенно страшное и опасное для правящих слоёв восстание военных поселений неподалёку от Петербурга. В дальнейшем вспышки народного протеста и недовольства всё продолжались. Даже верный помощник царя и начальник жандармов А. Бенкендорф вынужден был признать в письме к царю, что "крестьянское состояние есть пороховой погреб под государством".
Рост народного недовольства вызывал ответные репрессии правительства. Но он имел вместе с тем и другие, более широкие последствия. Он в значительной мере определял собой рост реакционных настроений во всём дворянском обществе.
После разгрома декабристов революционные традиции в передовых дворянских кругах не заглохли. Но теперь они были уже достоянием отдельных лиц или очень узких частных кружков, каким был в особенности кружок Герцена и Огарёва. Для нового революционного движения в дворянской среде возможностей уже не было. Политически мыслящие люди из дворянской среды были напуганы - и не только репрессиями правительства, но и растущим сопротивлением народных масс, вновь угрожавшим самому существованию господствующего класса.
Многие из тех, кто в 20-е годы были захвачены общественным подъемом, иногда даже близки к декабристам, к 30-м годам политически "поправели". В стране господствовала не только правительственная реакция, но вместе с тем и реакция общественная, обрекавшая на одиночество и замкнутость немногих, самых стойких и смелых представителей передовой общественной мысли.
Среди лиц, некогда близких к революционному движению, а теперь ставших жертвой общественной реакции, можно назвать П. Я. Чаадаева, автора знаменитого "Философического письма", Ф. Н. Глинку, П. А. Катенина, М. Н. Орлова, П. А. Каверина. Быстро и заметно "правели" и друг Пушкина поэт П. А. Вяземский, и бывший глава кружка "любомудров" В. Ф. Одоевский, и близкий к этому кружку С. П. Шевырёв, и поэт Е. А. Баратынский, и многие другие.
Особенно сильно сказались настроения общественной реакции на литераторах разночинного происхождения, во многом еще находившихся тогда под влиянием дворянской культуры и менее устойчивых в своем образе мыслей.
Быстрый и совершенно беспринципный переход на открытую службу правительству совершил Ф. Булгарин, до 1825 г. связанный с передовыми литературными кругами и друживший с Грибоедовым. Теперь он переметнулся в лагерь реакции и стал лакеем самодержавной власти, доносчиком и шпионом жандармской канцелярии, издателем реакционной газеты "Северная пчела". Таким же был и его друг и соредактор Н. Греч. Заметно и неуклонно подчинялся веяниям реакции писатель и журналист М. П. Погодин, в начале 30-х годов сблизившийся с Гоголем и имевший с ним в течение долгих лет оживлённую переписку. Вместе со своим другом С. Шевырёвым, также впоследствии близким Гоголю, он издавал в 1827-1830 годах журнал "Московский вестник", а в 1835 - 1837 годах - "Московский наблюдатель" (официальный редактор Н. Андросов). Оба эти журнала стали в условиях наступающей реакции выразителями идей "чистого искусства", лежащих в основе творческой программы реакционного, религиозно-философского романтизма.
Программа эта исходила из утверждения, что искусство является выражением высшей, потусторонней духовной сущности, самопознанием "мирового духа", что художник представляет собой только орудие ("органон") этого "духа", что поэтому процесс творчества обусловлен вдохновением свыше и протекает бессознательно, что поэт, в силу всего этого, является избранником, стоящим выше общества, выше "толпы" и имеющим все основания её презирать. В связи с крушением революционного движения эти взгляды на искусство, пропагандируемые журналами Погодина и Шевырёва, имели большое распространение в русском обществе в период общественной реакции.
Но из этого не следует, что идеи прогрессивного романтизма, отражающего рост национального самосознания, потеряли к 30-м годам всякое значение. Нет. Идейный интерес передовых русских писателей к особенностям народной жизни не только не ослабел, но даже несколько расширился и углубился.
Но теперь эти писатели стали интересоваться не столько героическими эпизодами национальной истории, как это было в период общественного подъема, сколько национальным своеобразием жизни народа - его обычаями и нравами, поверьями, сказками и песнями. У Пушкина эти интересы сказались в его гениальных сказках, в балладах, в "Русалке"; у Кюхельбекера - в "Ижорском" и "Иване, купецком сыне"; у Сомова - в его повестях "Русалка", "Кикимора", "Гайдамаки". Подобные же интересы проявил и Гоголь в своих "Вечерах на хуторе близ Диканьки".
Теоретическим обоснованием этих новых, народноромантических интересов была отчасти первая, большая статья Белинского "Литературные мечтания" (1834), появившаяся в газете "Молва", приложении к журналу Н. И. Надеждина "Телескоп". "Литература, - писал критик, - непременно должна быть выражением - символом внутренней жизни народа". "В чём же состоит эта самобытность каждого народа?" - спрашивал Белинский. И отвечал: "В особенном, одному ему принадлежащем образе мыслей и взгляде на предметы, в религии, языке и более всего в обычаях". "Эти обычаи состоят в образе одежды... в формах домашней и общественной жизни, причины коих скрываются в верованиях, поверьях и понятиях народа... Все эти обычаи укрепляются давностью, освещаются временем и переходят из рода в род... Они составляют физиономию народа, и без них народ есть образ без лица, мечта небывалая и несбыточная"4.
Эти мысли молодого Белинского являлись дальнейшим развитием теории прогрессивного романтизма 20-х годов. Они были обобщением тех творческих интересов, которые занимали тогда передовых дворянских писателей и противостояли реакционным романтическим теориям.
Общественная реакция, начавшая охватывать дворянское общество после поражения декабристов, проявлялась не только в распространении идей "чистого искусства", но и в некоторых сдвигах, происходивших в политическом мышлении передовых дворянских кругов. Здесь снова приобрела некоторое значение идея, и ранее находившая своё выражение в русской литературе.
Это была идея просвещённой и прогрессивной государственной власти, способной вести страну вперёд и при существовавшем тогда общественном строе способствовать благосостоянию всей нации.
Естественно, что эта идея вызывала в сознании некоторых русских писателей тех времён патетические воспоминания о преобразованиях и деятельности Петра I. Естественно также, что эта идея вновь приобретала в сознании передовых русских людей некоторое, а иногда и большое значение именно в периоды реакции, когда питать политические надежды на что-либо иное было невозможно. Тогда они и обращались с призывами к высшей власти править для блага страны и счастья народа и вкладывали в эти призывы искренний пафос гражданского служения обществу.
Так А. Н. Радищев, будучи в своей второй, усадебной ссылке, в последние дни павловской реакции писал в поэме "Осьмнадцатое столетие":
Мир, суд правды, истина, вольность лиются от трона,
Екатериной, Петром воздвигнут, чтоб счастлив был росс.
начала в деятельности Петра, указывал на них самодержавной власти и тем самым как бы давал "урок царям". В стихотворении "Стансы" 1827 г. он писал о Петре:
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной,
Он знал её предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
И далее, обращаясь к Николаю I:
Семейным сходством будь же горд,
Во всём будь пращуру подобен.
Как он, неутомим и твёрд
И памятью, как он, незлобен5.
Подобные же взгляды Пушкин положил в основу стихотворений "Друзьям" и "Пир Петра Первого", поэмы "Полтава", повести "Арап Петра Великого", а также пролога к "Медному всаднику".
Всё это не означает, что Пушкин изменил своим революционным убеждениям. Это значит только, что в период разгрома революционного движения он видел единственный выход в том, чтобы подсказать самодержавной власти, хотя и умеренные, но прогрессивные общенациональные идеалы, вступая этим в противоречие с основами своего революционно-дворянского мировоззрения.
Но внушать Николаю I идеалы политики Петра I было делом исторически неосуществимым и безнадёжным. Пушкин даже и в начале наступления реакции не придавал своим призывам к царю большого значения.
Но тот писатель, в сознании которого надежды на процветание народа под руководством прогрессивной государственности возымели бы решающее значение, в условиях николаевской реакции оказался бы во власти объективно очень опасных гражданских иллюзий. Именно таким писателем и оказался близкий к Пушкину в 30-е годы Гоголь. Писатель - гражданин и патриот, он долго оставался во власти подобных утопических представлений.
Русское дворянское самодержавие действительно когда-то несло в себе эти черты просвещённости и прогрессивности. Но оно их давно утеряло, и, наоборот, в 30-е годы XIX века с особенной отчётливостью сознательно проявляло свою политическую реакционность.
Жестоко подавляя народное движение, расправляясь с каждым проявлением передовой мысли, Николай I думал не о прогрессе страны, не о благе народа, а о выгодах помещиков, о защите крепостного права. И он старался убедить и самого себя, и окружающих, что всё в этом отношении обстоит благополучно.
Столичные правящие круги во главе с царём старались придать своей власти и всей своей жизни возможно больше величия и внешнего блеска. Чиновная знать столицы танцевала на балах, получала награды, титулы и придворные звания. Царь устраивал великолепные воинские парады, основанные на муштровке и палочной дисциплине. Все старались делать вид, что страна достигла полного благополучия. Глава жандармов Бенкендорф выразил эти официальные настроения правящих кругов таким изречением, полным казённого оптимизма: "Прошлое России было достойно удивления, её настоящее более нежели великолепно, что же касается будущего её, то оно выше всего, что может себе представить самое смелое воображение".
строя.
Углубление заключалось в том, что лежащее в основе всего самодержавно-крепостнического строя старое, натуральное хозяйство помещиков и крестьян, до тех пор медленно и подспудно подтачиваемое меновыми, торговыми отношениями, начало теперь, во вторую четверть XIX в., быстро заменяться хозяйством товарным, денежным. Денежные отношения стали теперь развиваться гораздо глубже и заметнее. Это сказывалось и в быстром росте товарообмена внутри страны (скупка, перевозка и сбыт товаров), и в быстро растущих торговых отношениях России с передовыми буржуазными странами (вывоз за границу продуктов сельского хозяйства, а отчасти и фабричного производства, приобретение заграничных товаров) . Особенно усилился вывоз хлеба, находившего на Западе выгодный сбыт; с 1826 по 1860 г. он почти утроился.
То, что раньше помещики и крестьяне производили преимущественно для себя, они стали теперь чаще и больше продавать на рынке. И то, что раньше они производили сами, они стали теперь, частично или полностью, за деньги покупать на стороне. В результате и тем и другим в гораздо большей мере стали нужны деньги. Крепостные крестьяне стали искать себе побочные заработки, стремясь перейти на оброк и уйти из деревни.
А помещики, стремясь повысить доходность своего хозяйства, стали усиливать барщину и повышать оброк, начали расширять площадь своих посевов, урезывать наделы крестьян, или совсем сгоняя их с земли или переводя на "месячину". В своём огромном большинстве они сохраняли при этом старую, рутинную технику, истощали землю и разоряли хозяйство своих крепостных. Отчётливее наметился тот тип помещика, который Гоголь изобразил в лице Собакевича и Коробочки.
Иногда помещики заводили в своих имениях заводы (винокуренные, сахарные, полотняные и т. п.), заставляя крепостных работать на них, как на барщине. Но и здесь не могли они конкурировать с заводами, на которых применялся вольнонаёмный труд, и часто разорялись. Если вспомнить опять героев Гоголя, то таких помещиков можно назвать Костанжогло-неудачниками.
И только небольшая часть помещиков, обладавших значительными средствами и достаточным уровнем культуры, продолжали попытки завести "рациональное хозяйство" путём применения удобрений, усовершенстованного инвентаря, разведения породистого скота и т. п. Но и эти попытки, в условиях подневольного крепостного труда, давали незначительные результаты.
Все эти меры приводили только к тому, что товарность помещичьего хозяйства росла, а доходы его в подавляющем большинстве уменьшались, и помещики беднели. В поисках добавочных доходов и более лёгких источников существования они шли на государственную службу, искали себе выгодных, тёплых чиновничьих местечек или же занимались всякими аферами, перепродажами, азартной игрой в карты с приёмами шулерства. Яснее обозначился тот тип помещика, который Гоголь изобразил затем в лице Ноздрёва. Не отставали от них и чиновники, стремящиеся набить себе карманы с помощью взяток.
Дух торгашества и наживы, дух меркантилизма стал постепенно всё сильнее охватывать русское дворянство, чиновничество, мещанство. Росла склонность к лёгкой наживе, спекуляциям, ростовщичеству. А на этой почве ещё быстрее возрастало стремление к удовольствиям, к развлечениям и забавам, к тому, чтобы "и людей посмотреть, и себя показать".
Особенно сильно эти склонности проявляла малокультурная дворянская молодёжь. Она тоже узнала цену деньгам и, воспитанная в полном безделье, на даровом крепостном труде, тянулась в большие города, в столицы, увлекалась столичными модами и столичным образом жизни. Среди неё было немало таких людей, которые Гоголь изобразил в лице Хлестакова.
В результате вся дворянская жизнь заметно изменилась. Печать социального кризиса и социального оскудения всё явственнее обозначалась на всех чертах этой жизни. Не стало прежней уверенности в незыблемости старых патриархальных устоев. Беспокойство, подозрительность, озлобленность охватывали одних, легкомыслие и беспечность - других.
Показное, наружное благополучие, внешний блеск, которым старались прикрасить свой реакционный режим правящие круги во главе с Николаем I, не могли скрыть тех глубоких противоречий, которые разъедали самодержавно-крепостническую Россию снизу доверху.
росла ненависть к произволу помещиков и чиновников. Об этом и писал потом Белинский в своём письме Гоголю, указывая ему на то, что русское правительство "хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых".
С усилением роста новых экономических отношений известное оживление стало происходить и в мещанской, в частности чиновничьей, среде, что приводило и к некоторому сдвигу в соотношении культурных сил в стране. Прежняя замкнутость и придавленность, ограниченность кругозора и домостроевские представления, в которых жила до тех пор мещанская среда, начали отчасти изживаться. Молодёжь мелкочиновного, духовного, мещанского происхождения потянулась к иной, более осмысленной жизни.
Несмотря на ограничения, которые ввёл Николай I в самом начале своего царствования в образование разночинцев, они всё же чаще стали попадать в гимназии и университеты. Напор разночинцев в политической и культурной среде стал так ощутим, что царь вынужден был скоро учредить сословие "почётных граждан", каковыми становились лица недворянского происхождения, если они окончили высшие школы, или выслужились из нижних чинов, или были детьми духовенства.
В результате прослойка разночинцев из среды мещанства, а также оскудевающего дворянства стала гораздо значительнее. Создавались предпосылки для "полного вытеснения дворян разночинцами" (Ленин) во всех областях русской общественной жизни. Само это вытеснение началось позднее, с 40-х годов. А пока разночинно-мещанские круги ещё не осознавали своих сил, подчинялись господству дворянской культуры и веяниям общественной реакции. Такие люди, как Белинский, были ещё большой редкостью.
Дух меркантилизма проявлялся тогда не только в экономических и бытовых отношениях, но и в литературной жизни страны. К 30-м годам заметно увеличился спрос на литературу со стороны широких читательских кругов - провинциального дворянства, чиновничества, мещанства. Рост денежных отношений сказался и здесь. Многие дворянские и мещанские семьи или отдельные лица, располагая некоторыми средствами, стремились приобрести на них, между прочим, также и материал для занимательного чтения. И они готовы были выписать из города книгу, а из столицы журнал, причём эти читатели, естественно, выше ценили такие произведения, которые не только возбуждали у них какой-то интерес, но обеспечивали им занимательное чтение на долгие вечера, произведения большие, сюжетные, прозаические.
поэмы, трагедии, баллады, элегии и т. п., предназначавшиеся преимущественно для верхних - просвещённых и образованных - слоёв дворянства.
К 30-м годам положение заметно изменилось. С появлением массового читателя русская литература становится более демократической по самим своим формам. Теперь в ней всё более преобладающее значение получает проза - бытовые повести, романы, часто приключенческие по своему сюжету, иногда исторические по своей теме. Ещё в "Литературных мечтаниях" Белинский отметил наступление нового периода в развитии русской литературы и назвал его "прозаически-народным".
Преобладающее значение прозы критик ещё подробнее оценил через год, в статье "О русской повести и повестях Гоголя". "Теперь вся наша литература, - писал он, - превратилась в роман и повесть. Ода, эпическая поэма, баллада, басня... всё это теперь не больше, как воспоминание о каком-то весёлом, но давно минувшем времени. Роман всё убил, всё поглотил, а повесть, пришедшая вместе с ним, изгладила даже и следы всего этого, и сам роман с почтением посторонился и дал ей дорогу впереди себя"6. "Повесть, - писал годом раньше О. Сенковский, - всё исчерпала, истощила, осушила... Мы погибаем под повестями! Мы заповествуем вконец себя и наших современников"7
Именно к началу 30-х годов впервые по-настоящему обратился к прозе Пушкин. А вместе с тем в русской литературе выдвинулся целый ряд второстепенных писателей-прозаиков, чьи повести и романы имели значительный успех: Таковы были А. Марлинский (Бестужев), В. Одоевский, М. Погодин, Н. Полевой, Н. Павлов, А. Вельтман, М. Загоскин, И. Лажечников и некоторые другие. Сопоставляя в своей статье повести некоторых из них с повестями Гоголя, Белинский решительно поставил автора "Старосветских помещиков" и "Невского проспекта" на первое место.
отсюда большую выгоду. В атмосфере растущих денежных отношений, в атмосфере меркантилизма они стали и на литературу, на журнал, на издание смотреть, как на доходную статью.
Особенно выдвинулся на этой почве книгоиздатель А. Ф. Смирдин - владелец знаменитой книжной лавки в Петербурге, часто посещаемой писателями, в частности Пушкиным. Белинский назвал его "главою и распорядителем" нового периода русской литературы. "Всё от него и всё к нему, - писал критик, - он одобряет и ободряет юные и дряхлые таланты очаровательным звоном ходячей монеты; он даёт направление и указывает путь этим гениям и полугениям, не даёт им лениться, словом, производит в нашей литературе жизнь и деятельность"8.
отражавших запросы массового читателя. "Варварство нашей литературной торговли меня бесит, - писал Пушкин Погодину. - Смирдин опутал сам себя разными обязательствами, накупил романов и т. п. ... трагедии нынче не раскупаются..."9.
Самый принцип издания журналов стал иным. Он проявился впервые в журнале Смирдина "Библиотека для чтения", который редактировался реакционным писателем и журналистом О. Сенковским, примыкавшим в своей литературной деятельности к Булгарину и Гречу.
Журнал был организован на коммерческих началах. Он выходил ежемесячными книжками очень большого объёма и состоял из ряда отделов, содержащих интересное чтение для самых разнообразных читателей. Поэтому он имел очень большое по тому времени число подписчиков и приносил своему издателю большие доходы. Это был "толстый" журнал, пришедший на смену прежним "тонким" журналам и изящным альманахам, переполненным стихами; он был типичным явлением в литературной жизни 30-х годов. Сам Сенковский признался как-то, что его журнал - это "пук повестей, размененных на ассигнации".
"... тайна постоянного успеха "Библиотеки" заключается в том, что этот журнал есть но преимуществу журнал провинцияльный, и в этом отношении невозможно не удивляться той ловкости, тому умению, тому искусству, с каким он приноровляется и подделывается к провинции".
И далее критик представляет читателям семейство "степного помещика", семейство, "читающее всё, что ему попадётся, от обложки до обложки", которому по прочтении одной книги смирдинского журнала "летит другая книжка, и такая же толстая, такая же жирная, такая же болтливая, словоохотливая", где все члены семьи находят себе занимательное и полезное чтение. "Не правда ли, - заканчивает критик, - что такой журнал - клад для провинции?.."10
Итак, в 30-е годы XIX в. в русской общественной жизни и литературе происходили глубокие и знаменательные сдвиги. То, что было ещё неясно, не достаточно заметно в предшествующий период, теперь проступило наружу и уже могло найти своё отражение в художественных образах. Это было социальное разложение и социальный упадок русского крепостнивеского дворянства и царского чиновничества. И для творческого отражения этих процессов уже складывались в русской литературе новые, более демократические по своему характеру художественные формы, начала быстро развиваться бытовая реалистическая проза.
"... нельзя не подивиться той быстроте, с которою движется вперёд русское общество: мы смотрим на "Онегина", как на роман времени, от которого мы уже далеки. Идеалы, мотивы этого времени уже так чужды нам, так вне идеалов и мотивов нашего времени"... "но разве вина поэта, что в России всё движется так быстро?"11
"Белинский был прав. Роман Пушкина был выражением "внутренней жизни" передового дворянства того периода, когда оно по преимуществу представляло собой русскую национальную жизнь. Отголоском этого времени ещё и в 30-е годы было творчество М. Ю. Лермонтова.
Однако творческое отражение тех глубоких сдвигов, которые стали заметнее выявляться в жизни русского чиновно-дворянского общества, начиная с 30-х годов, те новые особенности чиновно-дворянской жизни, которые вытекали из этих сдвигов, - отражение всего этого пришлось осуществить в основном уже не Пушкину и не Лермонтову. Для этого нужен был писатель с иными взглядами на жизнь.
Примечания
1 (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. XII, стр. 89. (Курсив наш. - Г. П.))
2 (Здесь снова, на этот раз на русской почве, возникло то идеологическое своеобразие буржуазных революций, о котором Маркс писал в "Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта": "В классически строгих преданиях римской республики борцы за буржуазное общество нашли идеалы и искусственные формы, иллюзии, необходимые им для того, чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать своё воодушевление на высоте великой исторической трагедии" (Собр, соч., т. VIII, стр. 324).)
3 (А. И. Герцен, "Былое и думы", ч. II, гл. 15, Огиз, 1947, стр. 134-135.)
4 ()
5 (Курсив наш. - Г. П.)
6 (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. II, стр. 188. (Курсив наш. - Г. П ))
7 (О. Сенковский, Повести, 1834.)
8 (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. I, стр. 390.)
9 (" М., 1949. т. 15, стр. 27.)
10 (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. II, стр. 350-351.)
11 (В. Г. Белинский, Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. XII, стр. 89. (Курсив наш. - Г. П.))