Патапенко С. Н.: "Какие со мной чудеса... " (Иван Хлестаков как модификация образа сказочного персонажа)

«Какие со мной чудеса...» (Иван Хлестаков как модификация образа сказочного персонажа)

В пьесе «Ревизор» даже такому персонажу, которого сам автор характеризует как «несколько приглуповатого», «без царя в голове», «пустейшего», к концу сценических событий дается вполне адекватное осознание произошедшего с ним. Письмо Хлестакова, коллективно зачитываемое в доме городничего, начинается с утверждения о невероятности случившегося: «Спешу уведомить тебя, душа Тряпичкин, какие со мной чудеса» (IV, 90). Затем, правда, описываются вполне реальные детали и подробности о карточном проигрыше пехотному капитану, о связанных с этим материальных трудностях и неожиданном спасении, которому способствовали «петербургская физиономия и костюм». Но первоначальная установка здесь остается доминирующей: несколько дней пребывания в уездном городе N, от которого «хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь», для Хлестакова обернулись временем, выпадающим из унылой реальности существования чиновника низшего класса. Коллежский регистратор оказался в пространстве, где для него потекли молочные реки с кисельными берегами. Денежный поток из взяток, рыба с экзотическим названием на завтрак, персидский ковер в дорогу вполне могут сойти для того, кто воровал пирожки в петербургских кондитерских, за место небывалых чудес.

Итак, между Петербургом, где служит Хлестаков, и деревней Подкатиловкой Саратовской губернии, откуда он родом, расположился некий провинциальный российский город, ставший для одного из персонажей пьесы «Ревизор» «тридевятым царством». В этом контексте географическая характеристика городничего своих мест («хоть три года скачи...») обретает формульность сказочных зачинов, «временно-пространственное определение („в некотором царстве“)», как подсказывает В. Я. Пропп1.

Персонажа, попавшего в это пространство, зовут Иван, самым распространенным именем героев русских сказок. Если учесть, что Гоголь в своем творчестве охотно использует принцип «говорящих» имен и фамилий, то значимость имени центрального действующего лица не воспринимается как случайное совпадение. «Имена и фамилии у Гоголя — своеобразная инструментовка персонажей», — подчеркивал Н. Я. Берковский2.

«приглуповатым» Иваном Хлестаковым, вполне вписывается в итоговую ситуацию сказок об Иване-дураке, оставляющем с носом всех остальных. Безнаказанный исход Хлестакова из города N сопоставим с победой Ивана-дурака над умными братьями или старшими соперниками. Такой вывод в своем отчаянном вопле по поводу «пустейшего» Хлестакова подтверждает «очень неглупый по-своему человек» Скозник-Дмухановкий: «Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий. Дурака ему, дурака, старому подлецу! <....> Сосульку, тряпку принял за важного человека! <...> До сих пор не могу прийти в себя» (IV, 93-94).

Рассуждая об образе Ивана-дурака, Е. М. Мелетинский отмечает его соотнесенность как с эпическим героем (тогда он наделен царским происхождением), так и с более демократическим вариантом. В этом случае он входит в типологический ряд персонажей мирового фольклора, именуемых «героями, не подающих надежд». Они занимает низкое социально положение, их все презирают, однако, неожиданно совершив героический подвиг либо получив поддержку волшебных сил, достигают цели. Ивана-дурака в данном ряду исследователь считает «наиболее своеобразным и глубоким образом», так как «в отличие от других сходных типов он содержит элементы иронии и юмора»3. «Образ Иванушки может быть и героизированным и комическим. В сущности он варьируется в пределах между „дурачком“ — „подлинным глупцом“ и „дурачком“ — „хитрецом“», — пишет Мелетинский4. Используя термин М. Горького, комический вариант «дурачка» — «подлинного глупца», ученый именует «ироническим удачником». Он изображается «как простак, которому везет». И оценка рассказчика такого героя следующая: «Хотя он был и глупый, но ему все лучше давалось, чем умным»5. При этом Мелетинский намечает линию эволюции только образа «дурачка-хитреца», вспоминая Хаджу Насреддина, Тиля Уленшпигеля, Пер Гюнта, а «дурачок» — «подлинный глупец» оставлен без перспективы дальнейшего развития в словесном искусстве.

«иронического удачника» или же как литературная модификация этого фольклорного образа может быть рассмотрен Иван Хлестаков. Налицо все характеристики: низкое социальное положение (Хлестаков — чиновник 14 класса, самого последнего в служебной иерархии); то, что он не подает никаких надежд, ясно уже из предварительных авторских замечаний; никто и в грош его не ставит, даже собственный слуга; метаморфоза, превратившая его из гонимого, «низкого» персонажа в «значительное лицо», случилась неожиданно для Ивана Александровича, безо всяких на то стараний с его стороны (на первоначальном этапе, по крайней мере). Некая потусторонняя сила вмешалась в судьбу Хлестакова.

Волшебными помощниками и дарителями в одном лице оказались все жители города N, представленные в пьесе. «Отцы города», назначив Хлестакова на роль ревизора, поместили его в сказочный хронотоп, границы и время действия которого просматриваются в пьесе очень зримо.

семантику этих предметных деталей в «Ревизоре» обратил внимание В. Набоков, подчеркнув, что в гоголевском мире «названия рыбы — божественная музыка», а «ковер превращается в волшебный ковер-самолет, на котором Хлестаков совершает свой отлет со сцены под серебристый перезвон бубенцов и лирический призыв ямщика к волшебным коням: «Эй вы, залетные!»6.

Рассмотрим более детально эти образы. Рыба, безусловно, связана с темой еды, которая столь важна для понимания поведения Хлестакова в пьесе. Из его письма Тряпичкину становится известно: в Петербурге он не брезговал полакомиться пирожками «за счет аглицкого короля», что означает элементарное воровство; сочиняя себе жизнь «значительного лица» в Петербурге, гастрономические фантазии Иван Александрович выдвигает на первый план: «На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе» (IV, 49). Первые эпизоды с его присутствием в пьесе демонстрируют нешуточные муки голода. Сначала Осип, лежа на барской постели, признается: «Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, как будто целый полк затрубил в трубы <...> Кажись, так бы теперь весь свет съел» (IV, 26), затем Хлестаков, выпроводив слугу клянчить обед, вторит ему: «Ужасно, как хочется есть! <...> Какой скверный городишко! В овощенных лавках ничего не дают в долг» (IV, 29). Добчинский и Бобчинский, описывая незнакомца, замеченного ими в трактире, живописуют следующую картину: «Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, так он и в тарелки к нам заглянул» (IV, 20). В одночасье все изменилось: голодное существование в гостинице превратилось в череду бесконечных приемов пищи в присутственных местах. Перед Хлестаковым словно расстилается скатерть-самобранка, насыщающая его тщедушное естество.

Граница между голодным и сытым существованием персонажа проводится в доме городничего, когда Хлестаков, отведав всевозможных яств в богоугодном заведении Земляники, наконец, удовлетворенный, признается: «Завтрак был очень хорош. Я совсем объелся. <...> Я люблю поесть. Ведь на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия». И сразу же после столь глубокомысленного замечания спрашивает как о главном удовольствии сегодняшнего утра: «Как называлась эта рыба?», — и получает от угодливо подбежавшего Земляники ответ: «Лабардан-с» (IV, 45). Треска, так поразившая воображение и желудок Хлестакова, становится гастрономическим знаком перехода в иную жизнь, в которой все происходит, как хочет Иван Александрович. Эта рыба словно благословляет его на такую жизнь, обещая, что все будет «по-лабарданскому велению, по хлестаковскому хотению».

«самый лучший — что по голубому полю, персидский». Причем эпизод с ковром разворачивается, как указывает ремарка, «за сценою» (IV, 79). Персонажей нет — слышны только их голоса. Зрительный ряд отсутствует, в пустом сценическом пространстве осязаем лишь звук, поэтому, как выглядит «по голубому полю, персидский», не узнать никогда. Из-за такого приема эпизод утрачивает бытовую конкретность и обретает инфернальный характер. Когда слышно, что «Осип бьет рукой по ковру» и его голос приглашает «елистратишку» словами: «теперь садитесь, Ваше благородие», то прощальные реплики Хлестакова звучат как из иного мира, уносящего Ивана Александровича в вихре полета в неведомую даль (IV, 79-90).

— рыба и ковер — обрамляют существование Хлестакова в доме городничего, где брал петербургский гость «не по чину», врал не по размеру, сватался не по любви или расчету, а от переизбытка выпавших возможностей. Тем более, что на роль сказочной царевны претендовали сразу два женских персонажа — дочь и жена городничего. Вообще, прием умножения, который Ю. В. Манн называет одним из сквозных приемов гоголевского творчества, в пьесе «Ревизор» проявляется и при соотнесении действующих лиц комедии с пропповской функциональной моделью сказочных персонажей, которую семиотическая теория театра уже давно использует как базовую основу для разработки актантной модели драматического действия. Такие гоголевские лица, как Марья Антоновна и Анна Андреевна, фокусируются в одном женском облике, манящем Хлестакова, другие охватывают круги действия сразу нескольких сказочных актантов: вредителя, дарителя и помощника. Функциональные поля этих трех персонажей традиционной сказки в «Ревизоре» накладываются друг на друга, а сами они укрупняются до размеров множества.

В начале пьесы воссоздается коллективный портрет вредителей города N. Он включает всех чиновников во главе с городничим. Их служебные «подвиги» ярко расписаны в первом действии в административных замечаниях Сквозник-Дмухановского о больных, не получающих медицинской помощи, о некормленых в течение нескольких дней арестантах, о якобы сгоревшей церкви, которую на самом деле даже и не начинали строить. Необходимость создать видимость искоренения недостатков сопровождается глубокой убежденностью в том, что «нет человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят» (IV, 14).

Спасая себя от разоблачения и наказания, чиновники становятся сначала дарителями особого отношения к лицу из Петербурга, а затем и помощниками на пути обретения им значительности и величия.

По отношению к центральному сказочному актанту (герою) в пьесе применяется «минус-прием». Как таковой он в «Ревизоре» отсутствует. Даже, если рассматривать истинного ревизора в качестве перспективного осуществления круга действий героя, то следует признать, что Гоголь не заинтересован в его материализации и потому создает из него грандиозный по содержательной значимости внесценический персонаж, а не действующее лицо.

«ложный герой». Данный симулякр на функциональном уровне исполняет роль героя подлинного. При этом Гоголь меняет в традиционной актантной модели действенные вектора: герою и «ложному герою» в одном лице не с кем бороться. Ни тебе препятствий, ни цели, ни вредителей — все дарители и помощники, и даже невеста сама идет в руки. Такая актантная инверсия в конечном итоге и порождает знаменитую «миражную интригу» гоголевской пьесы, а все действующие лица пьесы, в том числе и мнимый ревизор, на самом высоком функциональном круге автора-отправителя обретают статус вредителей «всего христианства». Хотя одно отличие у Хлестакова от других персонажей имеется: он покидает пьесу безнаказанным «ироническим удачником», перед которым в мире искаженных ценностей открылись волшебные возможности. И тем самым Гоголь коррелирует сказочную оценку «персонажа, не подающего надежд», которая сводилась к следующей формуле: «Он глуп, но ему везет, ему благоприятствует судьба»7. Хлестакову благоприятствует не судьба, а мир, «не подающий надежд».

Примечания

1. Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1969. С. 107.

4. Там же. С. 226.

5. Там же. С. 226.

7. Мелетинский Е. М. Герой волшебной сказки. С. 239.