Машинский С. И.: Художественный мир Гоголя
Глава пятая. Театр – "Великая школа" и "Кафедра". Часть 3

3

Точная датировка многих гоголевских пьес неизвестна. Это мешает нам понять эволюцию Гоголя-драматурга. Включив в четвертый том своего собрания сочинений раздел «Драматические отрывки и отдельные сцены», автор датировал его периодом 1832–1837 годов. Видимо, к этим годам относится наиболее интенсивная работа над всем драматургическим циклом. Но окончательная обработка его продолжалась и позднее, вплоть до 1842 года.

В указанный раздел были включены еще две одноактные пьесы – «Игроки» и «Театральный разъезд». Интересна и своеобразна судьба первой из них.

Поставленная на московской и петербургской сценах почти сразу же после выхода в свет четвертого тома собрания сочинений Гоголя, эта комедия вызвала к себе сначала настороженное, а вскоре и вовсе откровенно враждебное отношение со стороны аристократической части публики, в Петербурге – еще больше, чем в Москве. О пьесе толковали, что она написана в духе пошлого и грязного анекдота, что в ней надуманные характеры, абсолютно лишенные какой бы то ни было жизненной достоверности, что в ней нет ни одного честного человека, что она антиэстетична и т. д. По этому поводу язвительно писал Белинский: «Это произведение по своей глубокой истине, по творческой концепции, художественной отделке характеров, по выдержанности в целом и в подробностях не могло иметь никакого смысла и интереса для большей части публики Александрийского театра» (VII, 85–86).

Между тем мы имеем дело с произведением в высшей степени оригинальным и глубоким, достойным стоять в одном ряду с лучшими произведениями Гоголя.

– западноевропейских и русских. Мольер и Бомарше, Реньяр и Дюканж, Д. Бегичев и А. Шаховской, А. Измайлов и Р. Зотов – в романах, повестях, пьесах названных авторов мы находим бесчисленные вариации характеров картежников-шулеров. В этих сочинениях описываются хитроумнейшие способы картежной игры, жертвами которой становятся важные сановники и почтенные отцы семейств. Трагически сломленные судьбы, бешеные страсти, убийства и самоубийства – вот что обычно преобладает в подобных сочинениях.

Гоголь пошел иными путями. Острая, почти водевильная интрига совмещается в его комедии с такими чертами, которые делают «Игроков» выдающимся произведением реалистического искусства.

Новаторство «Игроков» обычно усматривают в том, что Гоголь отказался в этой пьесе от традиционной любовной интриги и даже вообще от женских ролей. Едва ли, однако, именно в этом суть дела, хотя современные писателю рецензенты неизменно фиксировали внимание на подобного рода новациях. Гоголь, разумеется, сознательно отрешился от традиционных сюжетных мотивов. Один из «любителей искусств» в «Театральном разъезде» заявляет, что любовная интрига в качестве завязки пьесы давно изжила себя. Современная комедия должна основываться на иных принципах. Главный из них заключается вот в чем: «Правит пиесою идея, мысль. Без нее нет в ней единства» (V, 143).

Интерес «Игроков» для Гоголя вовсе не заключался в самой карточной афере, сколь бы занятной и остроумной она ни была. Это всего лишь внешняя оболочка сюжета, за которой открывалось самое ядро комедии, ее реальное, общественное содержание, или, как говорил Белинский, ее «творческая концепция». В чем же она, эта концепция?

Действие комедии происходит в городском трактире, в замкнутом сценическом пространстве. Комната в трактире вроде бы совершенно изолирована от мира. И, однако же, события, которые здесь разыгрываются, самым тесным образом соприкасаются с ним.

– Ихарев. Игрок, шулер, человек изворотливого ума, в своем роде философ. Жизнь прожить, рассуждает он, не такая простая штука, а вот-де «прожить с тонкостью, и искусством, обмануть всех и не быть обмануту самому – вот настоящая задача и цель!» И все в его жизни подчинено этой задаче. Подобную же философию исповедуют и его новоявленные друзья – такие же игроки и шулеры, жертвой которых он в конце концов стал. И все эти люди не какие-нибудь там подонки, отбросы общества. Напротив, это почтенные дворяне, иные из них – чиновники, Ихарев даже помещик, имеющий в двух своих имениях сто восемьдесят крепостных душ. Игроки пользуются всеми правами привилегированного сословия. «Я был благородный человек», – горделиво заявляет Глов-младший. Прожженные мошенники, они то и дело произносят высокие слова о долге – перед обществом, семьей, ближним. Не веря ни в бога, ни в дьявола, они кощунственно клянутся своими нравственными принципами. Как благостно, например, воркует старик Глов о высоком назначении семейной жизни, о сладости домашнего очага! А вскоре выясняется, что Глов – участник шайки Утешительного и всего лишь играл роль, чтобы надуть Ихарева.

Но смысл пьесы вовсе не в том, что Ихарева обманывают еще бо́льшие жулики, нежели он сам. Гоголь писал не водевиль, а серьезную социальную комедию.

Скупая мертвые души, Чичиков ведет дело таким образом, как если бы речь шла о самой заурядной негоции. Ихареву стоит громадных усилий стремление добиться максимального совершенства в жульнической картежной игре. Утешительный воздает должное «достоинству», с каким тот передергивает карты и при этом с величайшим любопытством осведомляется: «Позвольте узнать, с каких пор начали исследовать глубину познаний?» А Ихарев, наслушавшись от Утешительного различных историй о похождениях его шайки, с восхищением замечает: «Ведь вот называют это плутовством и разными подобными именами, а ведь это тонкость ума, развитие». О «почтенном человеке», который посвятил свою жизнь определению крапа в картах, Утешительный говорит: «Это то, что называется в политической экономии распределение работ». Словом, категории реального мира оказываются вполне применимыми к соответствующим явлениям того, особого, призрачного мира, в котором живет шайка мошенников. Вот почему так вольготно живется им. Они ведут себя по правилам и нормам, которые приняты в «обществе». Никому из тех людей, с которыми имеет дело Чичиков, и в голову не может прийти, что он занимается какой-то непотребной коммерцией. Потому же с таким успехом проходят все похождения компании Утешительного. Внутренним своим механизмом они очень похожи на похождения Чичикова. И вообще, «Игроки» – одно из тех гоголевских произведений, которое по своей художественной концепции наиболее близко «Мертвым душам».

Менее всего занимает Гоголя в пьесе экзотика необычного сюжета. Внешние его перипетии ведут писателя к исследованию глубинных пластов современной жизни, в которой действует волчий закон наживы. Белинский верно подметил, что герои «Игроков», как и других пьес Гоголя, – это «характеры, выхваченные из тайника русской жизни» (VII, 85). В обществе, в котором деньги стали главным смыслом существования людей, закон, справедливость, дружба – все оказалось фикцией, все утратило свой изначальный смысл. Все в этом мире смешалось. Люди утрачивают человеческий облик, а колоде карт дают человеческое имя «Аделаида Ивановна»; о ребенке, научившемся лихо передергивать карты, с восхищением отзываются, как о необыкновенном чуде природы. И надо послушать, с каким вдохновенным умилением рассказывают об этом «феномене» Швохнев и Утешительный, с каким неподдельным восторгом внемлет им Ихарев. Гоголевские персонажи вроде бы очень любят детей, в них они видят как бы залог своего бессмертия, думают, что никакие превратности судьбы не могут повернуть колесо истории. Будущее пойдет по колее, уже сегодня предначертанной. Так думают Ихарев и Утешительный, в этом убежден и Чичиков.

Герои Гоголя верят, что жизнь развивается по каким-то фатальным, непостижимым законам. Оказавшись в неприятных обстоятельствах, они никогда не склонны винить самих себя за это: уж так, дескать, случилось помимо их воли. Ибо никакого другого не было выхода. Молодой Глов признается, что он «поневоле стал плутом». Его обыграли в пух, не оставили на нем и рубашки – что же оставалось ему делать! – оправдывается он: не помирать же с голода! Обещанные три тысячи вовлекли его в новую авантюру – против Ихарева. Снова неудача. И мы легко можем представить себе, что подходящий случай вовлечет Глова в новое предприятие, кое, авось, окажется более счастливым.

момент оказался у разбитого корыта. Его жалоба на судьбу достигает вдруг драматизма: «Хитри после этого! Употребляй тонкость ума! Изощряй, изыскивай средства!.. лет! Черт возьми! Такая уж надувательская земля!» (V, 100–101). Вот именно – «надувательская земля», на которой нет никому пощады! В заключительной речи плута Ихарева звучит уже подлинно драматическая интонация.

«Игроки» – пьеса, написанная с великим драматургическим искусством. Оно видно во всем – в лепке характеров, в поразительной слаженности необычайно сложной композиционной ее структуры, во всех элементах ее острого, динамичного сюжета. Пьеса построена таким образом, что движение сюжета все время идет как бы в двух планах. Играется как бы пьеса в пьесе. Такая необычная, оригинальная структура комедии требует почти от каждого исполнителя огромного мастерства, ибо он одновременно играет две роли.

Замухрышкин должен создать иллюзию достоверности придуманной Утешительным версии. Как же ведет себя чиновник из приказа? Поначалу очень официально и неподкупно. Именно так, как и положено вести себя чиновнику. Но осторожно, исподволь Утешительный начинает вовлекать Псоя Стахича в доверительный разговор, и тот постепенно оттаивает. Велики ли доходы на службе или попросту – много ли он берет? О, разумеется, как же не брать, «с чего же жить»? Смелеет Утешительный и взывает к откровенности: все ли в приказе «хапуги»? Кажется, Утешительный здесь допустил просчет, слишком поторопился, раньше задал этот лобовой вопрос. Не переиграл ли? Ихарев может что-нибудь заподозрить! Замухрышкин готов обидеться. Крайне опасно, весь замысел может сорваться! Едва сдерживая себя, он возражает: «Вы уж, я вижу, смеетесь! Эх, господа!..» Очень рискованный момент. Чиновник из приказа может замкнуться, снова стать официальным и недоступным. Но уж в следующую минуту он делает полшага навстречу своим воображаемым клиентам: напрасно-де сочинители подсмеиваются над теми, кто берет взятки. А кто не берет? «А как рассмотришь хорошенько, так взятки берут и те, которые повыше нас». Только разве в иных случаях взятка называется словом поблагороднее – «пожертвованием» или как-нибудь там еще. Утешительный облегченно вздохнул, кризис миновал, теперь разговор надо вести более осторожно и гибко.

Сцена с Замухрышкиным – шедевр комедийного искусства и образец тонкой психологической игры. Вся она ведется ради Ихарева. Его надо укрепить в иллюзии, что деньги, выигранные в карты у молодого Глова, вот-вот перейдут в руки Утешительного. Но Ихарев – сам прожженный шулер и кого угодно обманет. Сколь же филигранно точной должна быть игра с чиновником из приказа, чтобы в душу Ихарева не закралось ни малейшее подозрение! И, разумеется, сам Замухрышкин должен вести себя соответственно. Комизм этой сцены состоит в том, что Псой Стахич рисует вымышленный образ чиновника-взяточника, но рисует его с такой поразительной достоверностью, с таким глубоким проникновением в его психологию, что созданный им образ обретает вполне самостоятельную художественную жизнь.

Два плана непрерывно сосуществуют в комедии. Замухрышкин, оба Глова, Утешительный и его шайка – почти каждый из персонажей играет две роли. Даже Ихарев оказывается в такой же ситуации. Обманутый и обворованный Утешительным, он произносит обличительную речь, призывая скорпионов на голову «мошеннической шайки». Он возмущен и оскорблен. Но куда жаловаться? В приступе ярости и обиды («обворовать, украсть деньги среди дня, мошенническим образом!») он готов воззвать к правосудию, к закону. Но уже в следующую минуту осознает, что закон здесь бессилен ему помочь, ведь сам-то он действовал противозаконным образом! Полное крушение Ихарева в том и заключается, что он и лишился всего, и лишен даже права – не только нравственного, но даже формального – искать защиты в законе!

«Игроков» далеко не всегда была счастливой. Необычайная и сложная структура пьесы требует от режиссуры и актеров не только высокого уровня мастерства, но и особого подхода к ее сценической интерпретации. Пьесу нередко толковали как заурядный развлекательный водевиль, выхолащивая из нее общественное содержание и обедняя ее. Здесь коренилась причина нередких провалов в постановке этой, очень своеобразной комедии. Но нельзя вместе с тем играть эту пьесу как обычную серьезную комедию. В ней, несомненно, есть водевильный элемент, как есть он в «Женитьбе» и даже отчасти в «Ревизоре». Двухслойная сюжетная структура «Игроков» сталкивает в остром гротеске две линии – очень веселую, водевильную и серьезную, драматическую. И обе они вполне отчетливо выявляются. Ведь это действительно веселая, водевильная ситуация, когда искуснейший шулер оказывается в дураках. Но смысл «Игроков» не в том. В кривом зеркале шулерской истории отразились очень глубокие социальные проблемы современной жизни России.

* * *

«Владимиром 3-й степени», Гоголь в том же 1833 году задумал новую пьесу – «Женихи», впоследствии переименованную в «Женитьбу». Эта комедия раскрывала убожество и ничтожность чиновничьего и купеческого мира. Однако бытовой характер сюжета, как казалось вначале автору, в известной степени суживал возможности создания комедии такого социально-сатирического плана, который мог бы вполне удовлетворить его. Вот почему Гоголь, вероятно, и не торопился с завершением работы над этой пьесой, ища пути к тому, чтобы сделать свой замысел более крупным и обобщающим.

В основу ее первой редакции была положена забавная, смешная история, лишь отдаленно напоминавшая пьесу, известную нам по окончательной ее редакции.

Действие происходит в деревне. Помещица Авдотья Гавриловна мечтает о замужестве. По ее поручению на «ярманке» подыскивают для нее женихов. Четыре претендента являются к ней, каждый – с надеждой быть избранным: здесь и помещик Иван Петрович Яичница, и титулярный советник Акинф Степанович Пантелеев, и отставной поручик Онучкин, и бывший моряк Жевакин. Женихи выхваляются своими добродетелями и настаивают, чтобы выбор был сделан немедленно. Невеста, однако, медлит и заявляет им: «Вы мне очень нравитесь, и я вас всех люблю».

отличается от окончательной редакции комедии.

Комизм первоначального наброска основывается в значительной мере на водевильном характере самой ситуации: мечтания, кажется, не первой молодости помещицы о замужестве и суета пожилых женихов вокруг невесты. На этом повороте сюжета, видимо, и было сосредоточено внимание Гоголя в первой редакции. И потому пьеса так и называлась – «Женихи». В изображении всех четырех женихов писатель достиг замечательной пластики. Перед нами живые характеры с присущими каждому из них индивидуальными приметами психологии, мышления, языка. Уже в этой редакции выразительно прозвучало обличение пошлости. Но она предстала здесь в облике персонажей, типическое значение коих не было еще достаточно полно раскрыто. Пошлость персонажей не выступала еще как выражение пошлости всей современной жизни. Сюжет был слишком замкнут. Вся история, хотя и мастерски изображенная, смахивала больше на житейский, бытовой анекдот – без серьезных социальных обобщений. И это обстоятельство немало смущало Гоголя.

«Комедию мою, читанную мною вам в Москве, под заглавием «Женитьба», я теперь переделал, и она несколько похожа теперь на что-нибудь путное» (XI, 38). Гоголь предназначил новую пьесу для бенефиса Щепкину в Москве и Сосницкому в Петербурге. Однако представление «Женитьбы» не состоялось ни здесь, ни там, так как Гоголь снова оказался неудовлетворен комедией и увез с собой рукопись за границу.

Увлеченный работой над «Мертвыми душами», писатель долго не возвращался к «Женитьбе». Лишь в 1838 году в Риме он снова занялся комедией. В течение нескольких лет она была дважды подвергнута коренной переработке и затем окончательно подготовлена к печати.

«Женитьбы» претерпел весьма существенные изменения. Действие комедии было перенесено из деревни в Петербург, из помещичьей среды в купеческую и чиновничью. Водевильно-фарсовый элемент первоначального варианта уступил место в окончательной редакции пьесы ситуациям и характерам, придавшим ей гораздо большую социальную выразительность и реалистическую глубину.

Исследователи давно обратили внимание, что ситуация «Женитьбы» занимала Гоголя еще задолго до этой пьесы. В «Майской ночи», в «Ночи перед Рождеством», в «Шпоньке» можно найти мотивы, так или иначе связанные с подобной ситуацией. Однако в последней редакции пьесы эти мотивы наполнились новым содержанием. Они позволили раскрыть какие-то очень существенные стороны современного общественного бытия. Именно бытия, не только быта. Немало тому содействовал перенос места действия в столицу. Раздвинулись границы сюжета. Стали более емкими характеры героев, более обобщенно осмыслен весь жизненный материал пьесы. Она была, в сущности, заново написана. Появились впервые два персонажа, занявших в комедии центральное место, – Подколесин и Кочкарев.

Пьеса имеет подзаголовок: «Совершенно невероятное событие». Внутренняя связь между этим подзаголовком и содержанием комедии улавливается не сразу. Ее сюжет основан, казалось, на вполне заурядных обстоятельствах повседневной жизни. В процессе развертывания сюжета не происходит, собственно, ничего исключительного, «невероятного», кроме разве бегства через окно Подколесина из дома невесты. Но разве можно предположить, что подзаголовок относится лишь к этому прыжку Подколесина? Тем не менее есть основания так думать, если учесть, что полный текст подзаголовка гласит: «Совершенно невероятное событие в двух действиях». Последние два слова вовсе не являются обычной деловой информацией, предваряющей любое драматическое сочинение. Нет, здесь они звучат по-другому, ибо составляют единое целое вместе с определением «совершенно невероятного события».

Пьеса посвящена той сфере человеческих отношений, которую называют частной, сугубо личной, интимной, лирической. В этой сфере человек раскрывается наиболее сокровенными чертами своего характера, душевного склада. Именно так и происходит в комедии. Все ее герои повернуты к нам лишь одной своей гранью. Но она высветлена с такой яркостью, что с исчерпывающей полнотой раскрывает весь их духовный мир. В сфере частной жизни гоголевские герои предстают еще более страшными, уродливыми, нежели в официальном присутствии, в канцелярии. Мы легко можем представить, как ведут себя эти люди в любой жизненной ситуации, как они выполняют свой долг перед обществом, государством, как проявляют себя в кругу своих ближних. Такова сила гоголевского искусства.

Прикосновение к интимной, так сказать, лирической сфере жизни героев «Женитьбы» легко обнаруживает, что ничего лирического в ней нет. Все уступило место корысти, практическому расчету. Целая галерея женихов проходит перед нами, но ни один из них не может быть даже заподозрен в живом человеческом чувстве или в чем-либо отдаленно напоминающем то, что называется любовью. Экзекутор Яичница отлучился лишь «на одну минутку из департамента», чтобы поглядеть на невесту да прикинуть, выгодная ли это партия. Но еще не успев и познакомиться с ней, он с величайшим тщанием уже изучает «роспись» принадлежащего ей имущества. Он делает это открыто, не хоронясь, не испытывая при этом ни малейшего чувства неловкости. Вот то новое «электричество» «денежного капитала и выгодной женитьбы», о котором писал Гоголь в «Театральном разъезде». У каждого из женихов свое на уме. Анучкину требуется жена, которая умела бы говорить по-французски, хотя он сам ни единого слова на этом языке не разумеет. У Жевакина свои виды на невесту, поскольку он аттестует себя как «аматера со стороны женской полноты». Хороша и невеста Агафья Тихоновна, мечтающая о женихе каком бы ни было, но лишь бы дворянского происхождения: «Мне, – говорит, – какой бы ни был муж, хоть и собой-то невзрачен, да был бы дворянин», – так о ней толкует сваха. В этом паноптикуме, казалось, не так уж и сильно выделяется главный герой комедии – Подколесин. Он даже гораздо более благообразен, чем его соперники. Но именно он – самое крупное художественное достижение Гоголя в этой пьесе.

Подколесин – характер такой же емкий и выписанный столь же выпукло, как Манилов, Собакевич или даже Хлестаков. В Подколесине очень точно совпадают социальные и психологические черты его духовного и душевного склада. Дворянин, надворный советник, знающий себе цену и презрительно третирующий разную там «канцелярскую мелюзгу», он принадлежит, несомненно, к высокому «этажу» петербургского общества. Подколесин – характерное порождение этого общества, его паразитизма и духовного убожества. Бездеятельный, робкий, нерешительный, «старый бабий башмак», по выражению Кочкарева, смертельно опасающийся всего непривычного, Подколесин – весь во власти рутины, он – выражение духовного застоя. Он давно стал нарицательным типом, получившим через два десятилетия дальнейшее развитие в образе Обломова.

– полная, казалось, противоположность Подколесину. Бойкий и юркий, неугомонный в своей суетливости, он в чем-то сродни Ноздреву. Но «деятельность» Кочкарева мало чем, в сущности, отличается от бездеятельности Подколесина, она столь же бессмысленна, сколь и бесполезна для него.[148] Суета сама по себе доставляет удовольствие Кочкареву, причем совершенно независимо от ее результатов. Это хлопотун без цели и смысла, пустой, хотя и добрый малый. Предостерегая от неправильного истолкования на сцене характера Кочкарева, Белинский писал: «Если актер, выполняющий роль Кочкарева, услышав о намерении Подколесина жениться, сделает значительную мину, как человек, у которого есть какая-то цель, – то он испортит всю роль с самого начала» (VI, 575). Хлестаков врет без цели, Кочкарев без цели суетится, хлопочет, и в этой бессмысленной суете – истинная суть его характера, всей суетной бесполезности его жизни.

Мир, в котором живут герои гоголевской комедии, сдвинут. Их характеры и нравы крайне причудливы, их поведение чрезвычайно странно, невероятно. Вот почему заурядный бытовой эпизод – женитьба – обернулся «совершенно невероятным событием», каким-то причудливым гротеском. История несостоявшейся женитьбы позволила Гоголю раскрыть самую подноготную чиновничьего, дворянского общества – не только его семейно-бытовые отношения, но и весь его строй жизни, всю его ужасающую пошлость. Недаром тетка невесты – Арина Пантелеймоновна – кричит под занавес Кочкареву: «Видно, только на пакости да на мошенничества у вас хватает дворянства!» А в другом месте, в первоначальной, черновой редакции, та же тетка (здесь она под именем Амфисы Карповны) замахнулась еще пуще: «Разносилась с своим дворянином. Дворянин, дворянин, а только и славы что имя. Такой холоп, только что перед черным народом дуется, а чуть только кто немного починовнее его, знай так покланивается, что инда еле шеи не сломит» (V, 325). Люди, кичащиеся своими чинами да дворянством, в гоголевской пьесе осмеяны и унижены. Сатирический, обличительный потенциал этой комедии оказался сильным, хотя современными Гоголю актерами далеко не в полной мере раскрытым.

Для многих критиков и театральных деятелей 40-х годов (как и актеров) «Женитьба» осталась неразгаданной. Ее воспринимали как веселый водевиль, как «шалость большого таланта». На петербургской сцене премьера «Женитьбы» была провалена. «Теперь враги Гоголя пируют» (XII, 125), – сообщил в письме к В. П. Боткину Белинский. «Северная пчела», «Библиотека для чтения» и ряд других изданий единодушно обрушились на Гоголя. «Где автор нашел такую природу? Откуда он выкопал этих чиновников?»[149] – негодующе восклицала «Северная пчела». Автора обвинили в сознательном искажении реальной натуры, в клевете на современное общество. Но, как это ни странно, с таким восприятием комедии сочеталось и другое: на страницах тех же изданий ее высокомерно третировали как пустой, бессодержательный фарс, созданный на потеху не очень взыскательного зрителя.

«Женитьба» и на московской сцене. Ни Живокини, ни даже Щепкин не могли спасти спектакль. Поначалу первый из них играл Кочкарева, а второй – Подколесина. Затем по предложению С. Т. Аксакова, принятому Гоголем, актеры поменялись ролями. Но никаких существенных результатов это не принесло. Пьеса не была разгадана во всей ее истине. Играли пьесу как обычную бытовую, жанровую комедию. Между тем она нуждалась в ином прочтении. Касаясь причин неудачи «Женитьбы» на Александрийской сцене, Белинский пояснял: «Конечно, смех публики есть награда комическому актеру, но он должен возбуждать этот смех естественным выполнением представляемого им характера, а не явным желанием, во что бы то ни стало, возбудить смех – не резкими движениями, не уродливым костюмом…» (VI, 662). Власть рутины была еще сильна в русском театре тех лет, хотя для ее дискредитации и преодоления очень многое сделали Мочалов, Щепкин и многие другие замечательные актеры. Тем не менее инерция старого все еще временами давала себя чувствовать. Именно здесь коренилась причина сценических неудач, постигших «Женитьбу». Ее надо было играть в ином ключе, в иной манере. Это была комедия, открывшая совершенно новые, реалистические возможности изображения таких характеров и таких сторон жизни, которые до сих пор еще не были по-настоящему показаны на сцене. Могучие импульсы этой пьесы были вскоре восприняты и развиты в театре Островского.

Примечания

(148) См.: М. Б. Творчество Гоголя. М., 1954, с. 273.

 279.

Разделы сайта: