Богданович А. И.: Типы Гоголя в современной обстановке. - "Служащий", рассказ г. Елпатьевского (старая орфогафия)

Типы Гоголя въ современной обстановке. -- "Служащiй", разсказъ г. Елпатьевскаго.  

Кто виделъ въ последнее время гоголевскаго "Ревизора" на сцене, прочелъ "Мертвыя души",-- а наступленiе "гоголевскихъ дней" невольно влечетъ всякаго къ этимъ творенiямъ, съ которыми душа русскаго читателя сроднилась еще съ детства, -- у того самъ собой напрашивается вопросъ, насколько эти безсмертные образы жизненны теперь? Отошли ли они въ область исторiи, или и теперь бродятъ по русскимъ градамъ и весямъ и Павелъ Ивановичъ Чичиковъ съ Селифонтомъ и Петрушкой, и Ноздревъ съ Собакевичемъ обделываютъ дела, а дама просто прiятная вместе съ дамой прiятной во всехъ отношенiяхъ составляютъ общественное мненiе? Также ли трепетъ передъ ревизоромъ помрачаетъ мозги мирнаго обывателя, и Хлестаковъ многообразно пользуется этимъ трепетнымъ настроенiемъ провинцiи?

Задавшись такими вопросами, вы начинаете припоминать все виденное, и слышанное, и убеждаетесь, что великiй художникъ схватилъ нечто неумирающее въ русской жизни. Какъ ни изменилась последняя за полвека, протекшiе со дня его смерти, а живы оказываются и Чичиковъ со всемъ антуражемъ "губернiи", и Хлестаковъ со всеми своими подвигами. Пало крепостное право, но не исчезъ "дряхлый" человекъ, возросшiй на немъ, глубоко пропитавшiйся его развращающимъ духомъ.

Возьмите любого изъ героевъ Гоголя и разсмотрите его применительно къ современной обстановке, современнымъ нравамъ и условiямъ. Какую эволюцiю совершилъ, напр., почтеннейшiй Сквозникъ-Дмухановскiй? А эволюцiю онъ долженъ же былъ совершить, ибо "все течетъ", какъ говорятъ философы. Во времена Гоголя это былъ воришка-чиновникъ, плутоватый и суеверный, тонкая бестiя, котораго "ни одинъ купецъ, ни одинъ подрядчикъ не могъ провести", который "мошенниковъ надъ мошенниками обманывалъ, пройдохъ и плутовъ такихъ, что весь светъ готовы обворовать, поддевалъ на уду, трехъ губернаторовъ обманулъ". Ныне нетъ городничихъ, но все остальное, что запечатлено въ этой характеристике, разве ушло вместе съ ними? Нетъ, оно применилось къ обстоятельствамъ, приняло формы более неуловимыя и не столь наивныя. Но духъ Сквозника-Дмухановскаго веетъ надъ нашей провинцiей многочасне и многообразне, и что это такъ, объ этомъ свидетельствуетъ тотъ постоянный и всегда поразительный успехъ, коимъ и ныне пользуется тамъ Хлестаковъ. Пусть читатели припомнятъ все безчисленные случаи самозванныхъ ревизоровъ и всякаго рода удивительно ловкихъ по своей простоте самозванцевъ, которые то и дело налетаютъ въ провинцiю, исчезаютъ, прорвавшись на пустяке, и вновь выныриваютъ въ другомъ месте, но всегда съ неизменнымъ успехомъ, всегда пользуясь однимъ и темъ же прiемомъ. Ревизоръ -- и этого довольно, чтобы нашъ современный Сквозникъ, не уступающiй по ловкости и тонкости своему прототипу, потерялъ голову и далъ себя провести "мальчишке", "вертопраху", и когда игра такого мальчишки раскрывается, онъ также вопитъ, потрясая сжатымъ кулакомъ: "Ну, что въ немъ было такого, чтобъ можно было принять за важнаго человека, или вельможу? Пусть бы имелъ онъ что-нибудь внушающее уваженiе, а то чортъ знаетъ что: дрянь, сосулька! Тоньше серной спички! И психологiя всякаго такого трагикомическаго эпизода старая: трепетъ съ одной стороны, полное пренебреженiе къ личности -- съ другой. Сквозникъ привыкъ не считаться съ обывателями, не признавать въ немъ человека, какъ и обыватель не привыкъ считать себя личностью, имеющею права. Онъ знаетъ только обязанности, и чортъ его знаетъ, этого внезапно налетевшаго "мальчишку", какiя новыя обязанности наложитъ онъ на обывателя! А если принять во вниманiе, что у редкаго изъ этихъ грозныхъ местныхъ владыкъ рыльце не бываетъ въ пуху, то понятно желанiе забежать впередъ, поюлить, поподличать, показать свою "благонамеренность" не токмо за страхъ, но и за совесть. И если сплошь и рядомъ современные Хлестаковы почти всегда влетаютъ въ силки, то исключительно отъ того, что у редкаго изъ нихъ есть степенный, осмотрительный Осипъ, который остановилъ бы ихъ во время мудрымъ советомъ: "Погуляли здесь два денька, ну и довольно; что съ ними связываться! плюньте на нихъ! неровенъ часъ: какой-нибудь другой наедетъ". Право, мы, что называется, перезрели въ некоторыхъ отношенiяхъ, и наши Сквозники-Дмухановскiе никогда еще не расцветали въ такой мере, какъ теперь. Прiемы, быть можетъ, у нихъ иные, и въ этомъ вся эволюцiя. Прежде это былъ сокрушительный кулакъ, открытая дань, налагаемая на дореформенное купечество, унтеръ офицерша, не по правиламъ высеченная, и пр. Теперь более тонкiй "поведенцъ", въ роде нарушенiя обывателемъ безчисленныхъ правилъ, не задержанiе, напр., извозчика, на которомъ ехалъ "подозрительный" субъектъ, и соответственно сему и штрафы въ томъ или иномъ размере. И какъ трудно уловить здесь составъ преступленiя, такъ же неуловимы и прiемы пресеченiя. Отсюда для Сквозника безчисленные способы уловленiя обывателя, но въ то же время и постоянный суеверный страхъ, что три крысы, виденныя имъ во сне, которыя "пришли, понюхали и ушли", знаменуютъ нечто сугубо важное и трепетное. А если къ тому же достоверное известiе со стороны одного изъ местныхъ добровольцевъ-охранителей, Петра Ивановича Бобчинскаго, что прiехалъ неведомый молодой человекъ, то и довольно. "Молодой человекъ, чиновникъ, едущiй изъ Петербурга -- Иванъ Александровичъ Хлестаковъ, а едетъ въ Саратовскую губернiю,-- и что чрезвычайно странно себя аттестуетъ: больше полуторы недели живетъ, дальше не едетъ, забираетъ все на счетъ и денегъ хоть бы копейку заплатилъ". И при этомъ, "такой наблюдательный, все обсмотрелъ и по угламъ везде, и даже заглянулъ въ тарелки наши полюбопытствовать, что едимъ. Такой осмотрительный, что Боже сохрани"...

"простой человекъ если умретъ, то и такъ умретъ, если выздоровеетъ, то и такъ выздоровеетъ". Намъ не приходится вдаваться въ тонкiя соображенiя по сему поводу: только что закончившiйся въ Москве пироговскiй съездъ врачей подчеркнулъ всю недостаточность врачебной помощи, антисанитарное состоянiе городовъ. Или вспомнимъ описанiе одной, напр., томской больницы, напечатанное года два-три назадъ въ нашемъ журнале, или знаменитую одесскую больничную эпопею, кажется, и до сихъ поръ не завершившуюся. А ведь это въ некоторомъ роде столицы: Томскъ, Одесса,-- что же творится въ какой-нибудь Тмутаракани... Не исчезли условiя для благополучнаго процветанiя Земляники, и было бы странно, если бы этотъ богобоязненный типъ вымеръ самъ собой. Генiальный художникъ изобразилъ его несколькими резкими штрихами, въ пределахъ которыхъ возможны измененiя, но яркость контуровъ не поблекла отъ времени.

Не беретъ, конечно, и Ляпкинъ-Тяпкинъ взятокъ борзыми щенками, которые вместе съ псовой охотой отошли въ область преданiй. Но ежели напр., подъ дутый вексель подучить изъ какого-нибудь екатеринославскаго банка или акцiями и паями другого не менее почтеннаго учрежденiя, то такая современная форма благодарности показываетъ только на измененiе формы, а не существа дела. Иначе, какимъ образомъ могли бы возникать знаменитыя исторiи въ роде кожинской и имъ подобныхъ.

И тотъ же подъ перо подвернувшiйся пресловутый Кожинъ -- разве не Чичиковъ, скупающiй не мертвыя души, а договоры на эксплуатацiю крестьянской земли для перепродажи ихъ какой-нибудь бельгiйской или иной компанiи? Воображаемъ, какое въ свое время было ликованiе и пированiе въ городишке, где разыгралась эта эпопея, и какъ тотъ или иной городской нотабль, уподобясь гоголевскому председателю палаты, обнималъ Чичикова, то бишь Кожина, произнося въ излiянiи сердечномъ: "Душа ты моя! Маменька моя!" и даже, щелкнувъ пальцами, пошелъ приплясывать вокругъ него, припевая известную песню: "Ахъ ты такой и эдакой, комаринскiй мужикъ!" Въ качестве мертвыхъ душъ фигурируютъ и злополучные акцiонеры, и мифическiя копи, и многое разное, что ловкiе Павлы Ивановичи охотно скупаютъ теперь для оборотовъ на современный ладъ. Съ такимъ же успехомъ они фигурируютъ среди провинцiальныхъ Маниловыхъ и Собакевичей, производятъ фуроръ среди дамъ просто прiятныхъ и прiятныхъ во всехъ отношенiяхъ. Безсмертная пошлость русской жизни видоизменила форму, а сущность остается все та же. Разве не Собакевичи заполонили теперь наши губернскiя и уездныя управы, и въ лице Гордеенокь и Родзянокъ ведутъ войну съ "третьимъ элементомъ", отстаивая кулацкое хозяйство, которое одно имъ по плечу. Ибо "кто ужъ кулакъ, тому не разогнуться въ ладонь! А разогни кулаку одинъ или два пальца -- выйдетъ еще хуже. Попробуй онъ слегка верхушекъ какой-нибудь науки, -- дастъ онъ знать потомъ, занявши место повиднее, всемъ темъ, которые въ самомъ деле узнали какую-нибудь науку!" И слова эти пророчески сбываются ныне.

И опять-таки какъ имъ не сбываться? Пошлость, изображенная Гоголемъ, безсмертна, потому что она не есть нечто временное, наносное, нечто такое, что устранимо, какъ переходное явленiе, какъ плодъ техъ или иныхъ условiй. Она -- коренная сущность человеческой души вообще, а русской въ особенности. Она всегда жива, но временами, при неблагопрiятныхъ общественныхъ условiяхъ она притаивается и ждетъ своего часа. А когда онъ наступаетъ, пошлость расцветаетъ внезапно, выступая во всей наготе и безобразiи, какъ было и въ то время, когда Гоголь впервые раскрылъ ея сущность изумленному мiру.

Въ одномъ письме изъ "избранныхъ местъ изъ переписки" Гоголь пишетъ: "Обо мне много толковали, разбирая кое-какiя мои стороны, но главнаго существа моего не определили. Его слышалъ только Пушкинъ. Онъ мне говорилъ всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять такъ ярко пошлость жизни, уметь очертить въ такой силе пошлость пошлаго человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользаетъ отъ глазъ, мелькнула бы крупно въ глаза всемъ", и далее поясняетъ значенiе своего главнаго творенiя "Мертвыя души": "Мертвыя души" не потому такъ испугали Россiю и произведи такой шумъ внутри ея, чтобы они раскрыли какiя-нибудь ея раны или внутреннiя болезни, и не потому также, чтобы представили потрясающiя картины торжествующаго зла и страждущей невинности,-- ничуть не бывало: герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому изъ нихъ, читатель помирился бы съ ними всеми. Но пошлость всего вместе испугала читателей. Испугало ихъ то, что одинъ за другимъ следуютъ у меня герои одинъ пошлее другого, что нетъ ни одного утешительнаго явленiя, что негде даже и прiотдохнуть или духъ перевести бедному читателю, и что, по прочтенiи всей книги, кажется, какъ будто точно вышедъ изъ какого-то душнаго погреба на Божiй светъ". Въ этой самооценке глубокая правда. Только въ то время было немного техъ, которые могли оценить значенiе факта появленiя "Мертвыхъ душъ". Подъ давленiемъ все покорившей тогда пошлости, души, действительно, были, какъ мертвыя, и лишь немногiя живыя души были испуганы нарисованной картиной. Но на всемъ громадномъ пространстве необъятнаго царства торжествующей и торжественной пошлости господствовало молчанiе.

Гоголя который сумелъ бы такъ же ярко "очертить пошлость пошлаго человека", какъ его великiй предшественникъ,-- было бы встречено несколько иначе. Съ техъ поръ неизмеримо расширился кругъ людей, понимающихъ весь ужасъ пошлости и необходимость бороться съ нею на всехъ поприщахъ жизни. Пусть герои и типы Гоголя и теперь, какъ живые, говорятъ съ нами со сцены и со страницъ его великихъ творенiй, и каждому изъ нихъ мы можемъ противопоставить живой образецъ изъ современности. Но полстолетiя все же прошло не даромъ и для насъ. Самое обостренiе пошлости, поднявшей голову теперь съ особо торжественнымъ видомъ, есть фактъ, имеющiй и оборотную сторону. Пошлость чувствуетъ, что въ жизни накопилось много элементовъ, готовыхъ для борьбы съ нею, и делаетъ усиленную попытку отстоять свои твердыни. Отсюда эта небывалая страстность къ борьбе и неуступчивость пошлости, предчувствующей наступленiе чего-то новаго и для нея неотразимаго. Вотъ почему, несмотря на целый рядъ фактовъ, свидетельствующихъ о торжестве пошлости то тутъ, то тамъ, нетъ того удручающаго впечатленiя, какое на современниковъ произвела книга Гоголя, хотя это была только книга. Гоголь разсказываетъ въ томъ же письме: "Когда я началъ читать Пушкину первыя главы изъ "Мертвыхъ душъ" въ томъ виде, какъ они были прежде, то Пушкинъ, который всегда смеялся при моемъ чтенiи (онъ же былъ охотникъ до смеха), началъ понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее и, наконецъ, сделался совершенно мраченъ. Когда же чтенiе кончилось, онъ произнесъ голосомъ тоски: "Боже, какъ грустна наша Россiя!" Меня это изумило. Пушкинъ, который такъ зналъ Россiю, не заметилъ, что все это каррикатура и моя собственная выдумка! Тутъ-то я увиделъ, что значитъ дело, взятое изъ души, и вообще душевная правда, и въ какомъ ужасающемъ для человека виде можетъ быть ему представлена тьма и пугающее отсутствiе света". Теперь едва ли могло бы насъ такъ испугать подобное изображенiе, "пугающее отсутствiе света", и не потому только, что нервы притупились. Усилилась вера въ неотразимое наступленiе "победы света", которое нельзя ничемъ остановить. Возможны временныя затменiя, и какъ они ни тяжки по своимъ последствiямъ, они не могутъ доводить до отчаянiя, до болезненнаго страха предъ тьмою, одолевшаго самого Гоголя, который задумалъ, по его словамъ, тогда же дать и иную картину -- пошлости противопоставить идеальную Россiю во второй части "Мертвыхъ душъ". Попытка эта и погубила его, такъ какъ въ действительности онъ не виделъ никакой идеальной Россiи и долженъ былъ ее выдумать.

И мы неизмеримо далеки еще отъ этой идеальной Россiи, современность гораздо родственнее первой части "Мертвыхъ душъ", и темъ не менее жива въ душе гордая уверенность, что все это -- область прошлаго, которое идетъ на смарку. Сквозники-Дмухановскiе, Чичиковы, Ноздревы и Собакевичи, населяющiе наши благодатныя палестины, не могутъ удержать позицiи, сколько ни укрепляютъ они ихъ разными новыми какъ будто и усовершенствованными способами. Сильнее ихъ всепобеждающая жизнь съ новыми требованiями и запросами, для удовлетворенiя которыхъ нужны иныя силы, и она же сама и выдвигаетъ ихъ, несмотря на давленiе. Изъ столкновенiя новаго и стараго и состоитъ творческое дело жизни, въ которой все перемешано въ причудливыхъ сплетенiяхъ, странныхъ, иногда ужасныхъ и на первый взглядъ непонятныхъ, но полныхъ смысла и значенiя для техъ, кто имеетъ уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы видеть. 

-----

сознавшей свое человеческое достоинство и стремящейся на всехъ пугяхъ жизни отвоевать себе свободное развитiе.

Очень любопытную иллюстрацiю этого роста личности даетъ одинъ изъ вдумчивыхъ, талантливыхъ наблюдателей современной жизни, г. Елпатьевскiй въ прекрасномь разсказе "Служащiй", напечатанномъ въ первой книге "Русскаго Богатства" за текущiй годъ. Будучи художникомъ, стремящимся проникнуть вглубь явленiя и дать законченный типъ, г. Елпатьевскiй не чуждъ и публицистическимъ задачамъ -- взглянуть на данный фактъ съ более широкой точки зренiя, объединяя поразившее его явленiе съ рядомъ другихъ аналогичныхъ, подводя ихъ къ общему источнику. Такiе высоко-интересные экскурсы въ широкую жизнь, общественную по преимуществу, этотъ хорошiй знатокъ русской жизни делаетъ отъ времени до времени, вызывая всякiй разъ общее вниманiе.

"Служащiй" значительно лучше прежнихъ очерковъ того же типа. Это совершенно новая фигура, аналогiй для которой мы не припомнимъ въ литературе. Когда почтенный авторъ рисовалъ намъ генезисъ "купечества" или дворянскiя попытки последняго времени, онъ имелъ такихъ могучихъ предшественниковъ въ этой области, какъ Гл. Успенскiй и Щедринъ, и учителя невольно навертывались сравненiя, невольно возникало желанiе подвести итогъ пережитому съ техъ поръ, какъ Успенскiй и Щедринъ изображали техъ же героевъ,

"-- Услужающiй... -- вотъ наше настоящее имя!-- Злобный огонекъ блеснулъ въ серыхъ светлыхъ глазахъ моего собеседника.

"-- Вы думаете,-- онъ только труда отъ меня хочетъ, головы? Какъ же не такъ!.. Будь ты услужающiй... И чувствуй... "Жалованье плачу, понимать долженъ, чувствовать"... Все делай и не перечь, съ праздниками поздравь, выборы въ думу пойдутъ -- шаръ за него клади!.."

Такъ начинаетъ свои излiянiя "служащiй", объясняя автору те взаимоотношенiя, какiя долголетнимъ путемъ сложились между "имъ" -- всероссiйскимъ купцомъ -- и темъ мелкимъ людомъ, который является главной опорой купца въ его всероссiйскихъ подвигахъ. -- "Служащiй" это представитель огромнаго сословiя мелкихъ людей, приказчиковъ и полуинтеллигентныхъ тружениковъ, наполняющихъ лавки, конторы, банки, думскiя и управскiя канцелярiи и пр. Прежде этотъ типъ носилъ особыя черты, которыя Ножичкинъ, герой разсказа, не обинуясь. называетъ "халуйствомъ", готовностью душу свою положить за "него", "хозяина" который, въ свою очередь, "измывался" надъ "услужащими".

"служащiй", какимъ выступаетъ Ножичкинъ. Самъ онъ сынъ почтальона, добившiйся всего собственными усилiями, знающiй себе цену и не позволяющiй наступить себе на мозоль. Онъ далеко отбился отъ старины и требуетъ себе правъ на уваженiе и признанiе въ себе человеческой личности. "Хозяинъ" для него не "благодетель", а эксплуататоръ, противъ котораго онъ готовъ бороться всеми дозволенными средствами. Ножичкинъ выступаетъ естественнымъ вождемъ целой группы такихъ же "служащихъ", въ которой ясно сознанiе своихъ человеческихъ правъ, онъ проектируетъ нечто въ роде союза свободныхъ тружениковъ, въ виде артели, и требуетъ участiя для служащихъ въ прибыляхъ предпрiятiя. И аудиторiя у него очень благодарная, такъ какъ ясно понимаетъ, что сила за темъ, кто умеетъ отстаивать свои интересы. А сила у этой аудиторiи есть. Сила, прежде всего, количественная и затемъ качественная. Въ городахъ торгово-промышленнаго типа они составляютъ главный среднiй слой. Они наполняютъ местные клубы и разныя просветительно-экономическiя общества, они составляютъ главный контингентъ, на которомъ держится все дело торговли и оборота, они его ведутъ, отлично понимая, что безъ нихъ "хозяину -- крышка". И по мере развитiя промышленной жизни, сосредоточившейся въ городахъ, такъ непомерно выросшихъ за последнiе годы, сила "услужающихъ" все увеличивается, и увеличивается не только количественно, но растетъ и качественно, что и отмечаетъ г. Елпатьевскiй въ своемъ живомъ очерке.

"Я, кажется, знаю, откуда пришелъ этотъ всякаго рода служащiй. Утлая ладья русскаго просвещенiя не всегда довозитъ пассажировъ до намеченной пристани и часто ссаживаетъ на перепутьи и въ непредусмотренныхъ местахъ, на пустынныхъ берегахъ, на дикихъ островахъ. Въ частности, въ былое время, когда въ газетахъ появлялись сообщенiя о томъ проценте учащихся, который достигаетъ аттестата зрелости, меня всегда интересовалъ вопросъ,-- куда девается и какъ используется жизнью тотъ -- другой процентъ... Мне показалось, что я нашелъ, наконецъ, этотъ "процентъ", нашелъ этого, не успевшаго сделаться "механикомъ" и оставшагося "полумеханикомъ" человека -- нашелъ его за толстыми конторскими книгами, за стойкой мануфактурнаго магазина, въ капитанской рубке парохода, у котловъ завода, подъ форменной фуражкой начальника станцiи. Мне показалось даже, что для меня осветились многiя явленiя русской жизни, остававшiяся темными тамъ, где я раньше служилъ, что я открылъ, кто потребляетъ эту все растущую массу книгъ, появляющихся на рынке, кто читатель этихъ размножившихся провинцiальныхъ газетъ, которыя все-таки существуютъ, для кого въ самые дальнiе углы несутся целые целые вагоны "приложенiй" сочиненiй русскихъ писателей... Мне думается, я нашелъ этого новаго читателя. Я пересталъ удивляться темъ книгамъ и журналамъ, которые брали молодые приказчики и служащiе въ библiотеке нашего общества и торгово-промышленнаго клуба, пересталъ удивляться росту библiотекъ и читаленъ и книжныхъ магазиновъ, огромному наплыву публики на всякiя публичныя лекцiи, курсы, пересталъ удивляться всему, что было такъ удивительно для меня, хорошо помнившаго, что было какихъ-нибудь двадцать пять -- тридцать летъ назадъ..."

Самымъ яркимъ представителемъ новаго типа выведенъ авторомъ Ножичкинъ, около котораго группируются другiя, не менее любопытныя лица изъ этой мало затронутой въ литературе среды. Самъ Ножичкинъ, энергичный и смелый иницiаторъ въ борьбе за интересы своего сословiя противъ "хозяина", целой головой выше остальныхъ, но присущiя ему черты до известной степени родовыя. Онъ выдвигаетъ при каждомъ столкновенiи вопросъ о праве, "владелецъ лесныхъ складовъ", обижается щепетильностью ревизiонной коммиссiи, требующей отчетъ въ истраченныхъ деньгахъ. "Ежели этакъ будутъ оскорблять, ежели всякiй (подчеркнулъ онъ) придетъ и будетъ васъ въ копейкахъ учитывать, такъ это и служить нельзя, уйти только и больше ничего"... Это обычная въ нашихъ провинцiальныхъ собранiяхъ обидчивость встречаетъ со стороны Ножичкина страстный отпоръ, въ которомъ такъ и вырисовывается самое характерное отличье его, "новаго" человека, больше всего блюдущаго именно свое право, свое достоинство, какъ человека.

"-- Какъ вы смеете оскорбляться?-- гремитъ онъ. -- Кто вы такой? Выбранный нами старшина, обязанный всякому изъ насъ,-- слышите всякому -- давать отчетъ въ каждой копейке, истраченной вами..."

"всякiе". Но дело не въ размере событiя, не въ пределахъ правъ, а въ самой сущности вопроса о праве вообще, праве, такъ тяжко добытомъ и отстаиваемомъ Ножичкиными отъ посягательствъ. Отсюда и эта страстность человека, всемъ обязаннаго только себе и готоваго на каждомъ шагу стоять за это "свое".

Ножичкинъ не только ценитъ себя, какъ всякiй добившiйся положенiя лично своими усилiями и энергiей,-- нетъ. Онъ идетъ дальше и, какъ истый представитель "новаго сословiя", глядитъ далеко впередъ. Онъ презираетъ современнаго купца и промышленника, которому было все "дано" и который, поэтому, вырождается въ третьемъ уже покоденiи и ничего не умеетъ добиться самъ, а все черезъ "казну-матушку". Они все осуждены имъ на смарку, ибо сила знанiя дела и традицiя труда -- только въ такихъ людяхъ, какъ онъ, Ножичкинъ, и его товарищахъ, "служащихъ". "Все дело торговое въ Россiи мы ведемъ. И традицiи только у насъ однихъ и имеются,-- традицiи людей изъ поколенiя въ поколенiе вытягивавшихъ изъ себя жилы".

своихъ, очень характернымъ словечкомъ.

"-- Онъ мне не товарищъ... Всякъ самъ по себе... Хлопочи, добивайся... Я тебе сколько говорилъ,-- не богадельню мы строимъ и не воспитательный домъ.

"-- Намъ не по дороге... Такъ, Николаичъ?.. -- сумрачный бухгалтеръ улыбнулся.

"-- Ну да, не по дороге... -- вдругъ разсердился Ножичкинъ. -- Я ему дороги не заступаю... Иди, встретимся,-- милости просимъ. Только я не благотворитель, не филантропъ..."

отстаивать, такъ какъ самъ онъ весь въ будущемъ, и все остальное ему должно представляться "филантропiей", которая внушаетъ ему одно презренiе. Онъ получилъ пока хорошую закалку и съумеетъ съ помощью ея завоевать свои "права", но теперь ему нелегко, и если бы онъ сталъ увлекаться "филантропiями", не добился бы ничего. Его сила только въ цельности его желанiй и стремленiй, а теперь, пока у него есть воля, чтобы хотеть, ему еще надо поработать и пережить не одно разочарованiе, пока онъ достигнетъ и "силы мочь". Но чувство справедливости въ немъ живо,-- не даромъ онъ всею силою души отстаиваетъ право,-- и это чувство внушаетъ ему уваженiе и къ стремленiямъ другихъ. "Хлопочи, старайся... Встретимся, милости просимъ". Въ этихъ словахъ залогъ взаимнаго пониманiя двухъ нарождающихся новыхъ общественныхъ силъ, объединяемыхъ общимъ содержанiемъ жизни, общей традицiей -- "людей, изъ поколенiя въ поколенiе вытягивавшихъ изъ себя жилы".

Рядомъ съ Ножичкинымъ стоитъ его жена, типъ, прелестно очерченный авторомъ и тоже оригинальный въ своемъ роде. Она не только понимаетъ стремленiя мужа, но всеми силами поддерживаетъ его въ борьбе, которой ни мало не боится. Она прошла тоже жестокую школу жизни и вынесла уверенность въ свои силы. Когда старый почтальонъ, отецъ Ножичкина, советуетъ сыну по-старинке "поклониться" сильнымъ мiра сего, смиренiемъ взять то, чего сынъ добивается упорствомъ, она со смехомъ разсказываетъ объ этомъ мужу, не смущаясь ни закладомъ вещей, ни гневомъ сильныхъ. Это настоящая подруга жизни, работница, привыкшая стоять рядомъ у станка, смело устремляя взоръ въ будущее, которое она завоюетъ для своихъ детей, не пользуясь ни правительственными субсидiями, ни филантропiей. Сдержанная и строгая, она и детей выдержитъ и воспитаетъ въ томъ же сосредоточенномъ, спокойномъ стремленiи къ деятельной, бодрой и здоровой жизни, къ борьбе за свое достоинство, которое она ценитъ выше всего. Среди привычной для насъ русской распущенности и разгильдяйства въ семейной и общественной жизни, эта пара представляетъ ячейку новой семьи, "ревниво берегущей свою неприкосновенность отъ постороннихъ людей", т. -е. самое главное, на чемъ держится культурное общество. Долгъ, дисциплина и выдержка -- все новыя для насъ начала, плохо вяжущiяся съ русской небрежностью, невниманiемъ къ себе и чужимъ интересамъ, и все это на яко бы общей гуманной подкладке, въ которой по существу ничего нетъ, кроме лени, безхарактерности и позорной неустойчивости.

Таковы представители народившагося за последнiе годы новаго сословiя, которое требуетъ устами Ножичкина и своей доли въ жизни, и какъ требуетъ! Не слезницами со ссылками на бывшее великолепiе и современное оскуденiе, а указанiемъ на свое право жить, потому что оно имеетъ волю хотеть и скоро завоюетъ себе силу мочь. Оно только не съорганизовано еще, но всеми силами стремятся къ организацiи, понимая, какая мощь заключается въ единенiи. Поэтому, оно прогрессивно теперь, стоитъ за расширенiе всякихъ правъ, за просвещенiе, за все виды общихъ и частныхъ свободъ, ибо при каждомъ шаге въ этомъ направленiи съ Ножичкина слетаютъ те или иныя путы, которыя на него надеты съ рожденiя. Что намъ досталось даромъ, ему приходиться добиваться величайшими усилiями. Зато, если онъ ужъ добьется чего,-- онъ не выпуститъ и безъ бою не отдастъ. Предстоитъ ему тягостная дорога, на которой много разъ придется ему быть побитымъ и поверженнымъ, но каждое пораженiе послужитъ новымъ урокомъ и новымъ стимуломъ къ дальнейшей борьбе, въ конечномъ итоге которой его все же ждетъ победа. И это потому такъ, что Ножичкины ни на кого, кроме себя, не разсчитываетъ. Эту мысль онъ очень оригинально разъясняетъ на примерахъ другихъ, созданныхъ и живущихъ "казной-матушкой".

"-- Я еще маленькимъ помню, все, бывало, слышалъ: "на казну поставляетъ". Одинъ около тюрьмы пропитывается, другой обмундировываетъ, третiй дрова въ казну сдаетъ, четвертый казенные подряды беретъ... И дальше и выше все то же. Теперь, вотъ, промышленность пошла... Грандiозно!.. Перспективы!.. Техническiй прогрессъ!.. -- передразнивалъ онъ. -- Мне-то очки не вотрутъ!.. Все та же казна. Она и родила, она и соской кормитъ. Вонъ у насъ дворянское землевладенiе сколько вековъ существовало,-- кажется можно бы на ноги стать, а... вынули соску -- какъ ветромъ все и вымело... И промышленность тоже... Отвори заграницу, только пыль пойдетъ отъ нашей промышленности. Знаете,-- оживленно заговорилъ онъ,-- въ чемъ, я думаю, главное наше зло? Все намъ дано, а не взято нами... Дано, дадено... Землей дадено, рудниками, крепостными, дадено пошлинами, субсидiями, казенными заказами, а не взято иницiативой, энергiей, образованiемъ, действительнымъ техническимъ прогрессомъ... Вотъ и вышло, что у насъ только одна традицiя и имеется,-- казна! Исторiя, что ли у насъ ужъ такая, что все мы делали скопомъ, мiромъ, а не отдельными личностями,-- и государство устраивали..."

лишь одного, чтобы ей не мешали, не опекали ее на каждомъ шагу. Эту идею вноситъ Ножичкинъ всюду, куда жизнь приводитъ его, несмотря на все противодействiя. Онъ и въ земстве, и въ думе, и въ местной печати борется за эту идею, за принципъ самодеятельности противъ бюрократизма, опутавшаго все и всехъ такъ, что, въ конце концовъ, никто ничего не делаетъ и делать не въ состоянiи. Чемъ острее приходится Ножичкину чувствовать свое безсилiе въ бюрократическихъ тискахъ, темъ усиленнее онъ станетъ выбиваться изъ нихъ, такъ какъ ему нетъ иного спасенiя, какъ въ свободе иницiативы, въ свободе личности -- и поменьше опеки.

Предстоятъ ему жестокiя испытанiя, но бояться ихъ ему не приходится. Разъ выбившись на поверхность, ему нетъ ни малейшаго разсчета идти назадъ, въ те темныя трущобы, которыя ему хорошо известны. Впереди брезжитъ заманчиво светъ, а глаза у него зоркiе и изъ виду онъ его не упуститъ, какъ бы ни усиливались туманы на пути.

"узенькую" истину Ножичкина, въ роде Алеши, влюбленнаго въ своего героя. Этотъ Алеша, только намеченный въ разсказе г. Елпатьевскаго, утопистъ чистой крови, жаждущiй обновленiя жизни путемъ обширныхъ ассоцiацiй, мечтающiй о томъ, "какъ хорошо было бы, если все маленькiя людскiя дороги вели на одинъ торный широкiй путь подъ светлымъ, высокимъ небомъ". И эти наивныя мечты расширяютъ горизонтъ въ деятельности новыхъ людей, даютъ полетъ ихъ мысли и согреваютъ ихъ сердца надеждой на возможность лучшей, более человеческой жизни.

Какъ далеко все это отъ стараго гоголевскаго мiра съ его Чичиковыми, Сквозниками-Дмухановскими, Собакевичами и Ноздревыми! Пусть этотъ мiръ еще проченъ, еще живъ, какъ живуча пошлость вообще. Но дни его сочтены, потому что онъ изжилъ себя до глубины, прогнилъ до сердцевины и одряхлелъ, какъ старое вековое древо, только держащееся до перваго сильнаго порыва ветра, который вывернетъ его съ корнемъ и обнаружитъ всемъ его изъеденную червями, истлевшую внутренность.