ЖЕСТ СО ВТОРОЙ ФАЗЫ
Плавный росчерк движения «Веч» со второй фазы разложен на ломаные отрезки; и — «abcd» подано, как ab+bc+cd; групповое движение не сжато короткою фразой; и выглядит комбинированным (что делал а, что делал b, что делал с): момент а: «дверь затрещала, и передняя половина Ивана Никифоровича высадилась в присутствие, остальная оставалась... в передней... Иван Никифорович завязнул в дверях... не мог сделать ни шагу» (ОТ); насильственный прерыв на полужесте воспринимаем толчком; одновременно — «судья кричал..., чтобы кто-нибудь... выпер сзади»; и — с: один из канцелярских «уперся... коленом в брюхо Ивана Никифоровича»; далее отдельно данные моменты того же группового жеста: 1) как дверь открылась, 2) как Иван Никифорович ввалился, 3) как рухнул в кресло, 4) как пот струился дождевою водою; система моментов а, b, с, d и т. д.; меж ними толчки и прерывы; система — боковой ход от фабулы (явился-то подать жалобу). В том же «ОТ»: городничий, у которого дергается нога, толкает Ивана Ивановича на Ивана Никифоровича, делая «дирекцию слишком в сторону» (подчеркнуто слишком, как в кинематографе); одновременно: «»; «упал» — опять «слишком» (вырыв, толчок); одновременно: «судья... отпихнул Ивана Ивановича в другую сторону»; снова «пих» и прерыв, дающий паузу; одновременно: «Иван Иванович с кривым глазом уперся, всею силою и пихнул Ивана Никифоровича». Оба были притиснуты: окаменеть; и все — замерли (от потрясения). Целое жеста — сложение: «пих — падение — отпих — пих — замирание; а между моментами — паузы; все — на острых углах.
Сцену я сократил, чтобы не перегружать вниманье; она занимает в издании Маркса 2 строчки для зарисовки одновременных движений пяти человек: время движений равно времени прочтения максимум двух лишь строк; время растянуто; 32:2=16; оно растянуто в 16 раз; жест пяти человек — точно пять фотографий из ленты калейдоскопа, которая не хочет вертеться; ни в одной нет движения.
Вспомните мельки масс из «ТБ»: вот казаки «перецеловались навкрест»; фраза в редакции второй фазы наверное примет вид: 1) сперва, нагнув головы (один — направо, другой — налево), приложили губы друг к другу; 2) потом сызнова приложились губами друг к другу, опять выгнув головы: один влево, другой вправо; 3) и наконец в третий раз прижались губами, нагнув свои головы: вправо и влево; три момента в «ТБ» сжаты в треть лишь строчки: «перецеловались навкрест»; схема сложного жеста, по-моему, дана втрое быстрее действительности; в показанном отрывке «ОТ» она замедлена не менее, чем в 16 раз; стало быть: жест троекратного целования всего казацкого войска показан не менее, чем в 48 раз быстрей, чем тяжелое пханье Довгочхуна на Перерепенку.
Фотография жестика второй фазы порой занимает страницу; разговорик незначащий часто — глава; а денек «с пустячком» — уже повесть; словесность разъехалась, отчего фабула сузилась — в точку фабулы-собственно; ее, как и нет; вместо смены событий, показа лесов, городов, крепостей — вырастающие: шинель, нос; кривая сюжета вытеснена деталями натюр-морта.
Колдун из «СМ» входит в дверь; не описано: 1) нога отделилась от пола, 2) взвесилась в воздухе, 3) нога опустилась, 4) лоб ударился в притолоку, 5) испуг мелькнул на лице Катерины; дана одна фраза: «вошел Катеринин отец, рассержен, нахмурен, с заморскою люлькой в зубах, приступил к дочке и сурово стал выспрашивать» (СМ); слиты: жест, образ, жанр с завязью ссоры, которая — сюжет сцены; все — в росчерке.
«СМ» — экономия средств; «ОТ» — пир словесности, произрастание атомов жеста. Вот жест, взятый мной из «Ш» и данный в атомах: 1) взял капот, 2) разложил, 3) рассматривал, 4) покачал головой, 5) понюхав табаку, растопырил на руках, 6) рассмотрел против света, 7) опять покачал головой, 8) обратил вниз подкладкою, 9) вновь покачал головой, 10) натащив на нос табаку, закрыл табакерку, 11) спрятал в карман, 12) и — уф, наконец, — сказал: «Нет!» (Ш). В «СМ» было б сказано: «взял и, нюхнув табаку, сказал». Вместо пяти слов — в «Ш» жест Петровича подан 85 словами; 85 : 5 = 17; он замедлен — в семнадцать раз! А читатель тем временем ждет объясненья: портного с Башмачкиным; жест же уводит от фабулы, точно к столику с водочными закусками; повествование — прервано: выпьем, читатель!
— уф, наконец, — проглотил (Шп); каждая отдельность — точно падает в обморок: «Иван Яковлевич..., разрезавши хлеб... — прерыв, пауза; поглядев в середину, «ковырнул ножом...» — прерыв, пауза; «пощупав пальцем...» — прерыв, пауза; «засунул пальцы...» — прерыв, пауза; «и вытащил...» — долгая пауза — «нос» (Н); для удлинения паузы между моментами жеста порою даны повторы момента: «Принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб», и т. д. (Н); молодой Достоевский возводит растяжку такую в прием: «Запнулся и завяз... завяз и покраснел; покраснел и потерялся; потерялся и поднял глаза; поднял глаза и обвел их кругом; — и обмер» («Двойник»).
Раздроб жеста в атомы, с углублением пауз меж ними, ведет к преувеличению угловатости, подающей момент, как толчок и вырыв из линии жеста; усиление ж паузы переходит в фермату последней паузы, подобной окаменению и личности, и группы жестикулянтов.
Преувеличенность атомов жеста: «упал в кресло» (ОТ), «упал на даму в красном платье» (ОТ), «скроил рожу, какой... никогда... не видывал» (Рев); «делал... мины, глядя на которые... можно было бы прочитать, как нужно делать грушевый квас» (Шп); «глядит с... видом, как будто собирается спросить: «Сколько вы на зиму насаливаете огурцов» (Шп); «, позабыв... степенность и средние лета, произвел... два прыжка, пришлепнув себя... пяткой ноги» (МД); дерг козлом Чичикова есть разрыв поданной сперва плавно фигуры; вдруг «» (МД); и наконец: 1) повалился — пауза; 2) ударился лбом — пауза; 3) «не выпуская сапог князя», проехался вместе с ногою по полу «фраком наваринского дыма»; 4) «почувствовал удар сапога в... губы, но не выпустил сапога» (МД, 2); пих, дерг и грох: меж паузами — покой и мертвость; «сбежал... и что силы есть, » (Рев).
«Ревизор» — дерги жестов: Бобчинский и Добчинский — влетают взапых, вперебив дергаются словами, бегут «петушком», протыкают щель двери коками, с дергом их пряча; «»; надергавшись, окаменевают какими-то растаращами «с разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами»; и жест городничего — дерг: вздергивает палец, дергается гримасой, хватается за голову, нахлобучивает на себя бумажный футляр; выпучив глаза и руки по швам, замирает надолго, чтоб дернуться дрожью; внезапно чихает; судорожно грозит себе кулаком, бьет каблуком; и, пораженный молнией, стоит в веках, в поколениях читателей — с разброшенными руками, с закинутой головою; Хлестаков же в момент развертыванья павлиньего хвоста — «везде, везде» — «»; какие-то дергоноги и дергоруки; на всех падает молния, высекая в веки веков: почтмейстера превратя в вопросительный знак; судью же брося в присядку с растопыром конечностей (Рев).
Повышение экспрессии дробной части разбитого жеста ведет каждого из жестикулянтов к конечному взрыву, после которого атом жеста, окаменев, превращает героя в неподвижную деревянную куклу, которою Мейерхольд заменил живого актера; душа превращается в мертвую, как от удара молнии; окаменевшие мертвецы присутствуют тут же при агонии... еще носящих признаки жизни.
Вздерг, и — пауза; еще больший вздерг, еще бо́льшая пауза; взрыв, и — долгая, мертвая тишина; начинаясь со второй фазы, она — побеждает: в третьей; и барышня « сидела... рассматривая... стены» (Шп); Шпонька целыми днями лежал на постели (Шп); Довгочхун лежал: ; и — с вечера до утра (ОТ); «человек в байковом сюртуке с пластырем на носу... сидел в углу, не переменяя движения... далее, нему в нос муха» (ОТ); Тентетников просыпался и недвижно сидел на постели (МД); Собакевич «усадил... в кресло с... ловкостью, как... медведь, », т. е. косолапым дергом, — сел в кресло, «принагнул голову, приготовляясь слушать»; и — умер; Чичиков «», с истории монархии, а Собакевич «все слушал, наклонив голову»; Чичиков перешел к ревизским душам, а Собакевич «, наклонивши голову»; Чичиков перешел к несуществующим душам, а Собакевич «слушал..., нагнувши голову».
Слушает и сию минуту «нагнувши голову» — в музее мумий, тот же все звук: «громче всего слышалось высмактыванье Григорьем Григорьевичем бараньей кости» (Шп).
Гоголем был осознан прием умерщвления движения с переход жеста в застывшую мину; о том гласит конец «»; за последним явленьем отчерк; и — заглавие: «Немая сцена»; в ней — описание умерших жестов и поз: «Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение» (Рев); в «Отрывке из письма» Гоголь пишет: «. Она... не вышла... Я не виноват. Меня не хотели слушать... Последняя сцена не будет иметь успеха, пока не поймут, что... все... должно представлять окаменевшую группу, ». Позднее он рассуждает об «электрическом потрясении»; всюду тенденция посадить героев своих на «электрический стул»; «дерги» Чичикова — на электрическом стуле; оборванная последняя фраза второго тома «МД»: «потому что уже нам... темно... и мы едва...» — что едва? Едва не на... электрическом стуле.
— смерть.
Экспозицией распавшихся в атомы жестов я мог бы заполнить страницы; не это здесь важно, а то, что распад — результат разложения переполненного пептонами и ими надутого тела; разъятое в десять моментов движение идет вперебивку с диалогом; атомы жеста даны между фразами; фраза — звучащая пауза; лента калейдоскопа замедлена вдесятеро; она не сливает моменты жеста друг с другом: толчок и прерыв, толчок и прерыв; следующий этап — возведение момента жеста — в типичный жест, чем круг жеста обужен: вдесятеро; подается сперва, как Иван Иванович надевает бекешу, идет себе в церковь, раскланивается на все стороны, подтягивает на клиросе, при выходе из церкви отыскивает нищего и расспрашивает его, как идет выпить рюмочку водки к соседу; потом подчеркнута фальшивая вежливость; потом из этого всего круга движений выбирается один лишь расклон; далее — подмена круг движений все тем же расклоном: «Желаю здравствовать» — произнес Иван Иванович, поклонившись на все стороны» (ОТ): и — пошло, и — пошло: «Не прикажете ли чашку чая?..» «Иван Иванович поклонился и сел...» — «Одну чашечку?..» «Иван Иванович »; так семь раз на одной лишь странице; момент вытеснил круг; атом стал характеристикой личности: в жесте-рефрене; плавная синусоида, став ½ себя, — толчок дерга, разложенного в механику атомов; это не реализм, ; так осуществляется переход к гоголевскому портрету личности, которая — не рост «я» из родового безличия, а ограничение рода; отсюда — мелкость ее; она — часть: рука, нос, бакенбарда, нога с закидом, или ; ее характеристика — вещи: пузатое кресло, чубук, коробочная система комнат и экипажа характеризует Коробочку, кулебяка в четыре угла — Петуха: личность, 1/20 организма, дергается, точно две половинки разрезанного червя, или пойманной мухою висит в паутине предметов, трухлеющих пылью; натуральное хозяйство патриархального коллектива — труха.
— мелко, не эстетично, не героично; личность, выписавшись из дворянства, крестьянства, казачества, гибнет телесно с Поприщиным, или... прижизненно мертвенеет в мещанском сословии, в которое переползает дворянчик; Хлестаков неспроста «насвистывает сначала из «Роберта», потом: «Не шей ты мне, матушка», — «ни се, ни то». Сперва — героика «Роберта-Дьявола»: переступление через узы родства: Петрусь Безродный, проклятый Петро; потом — ужаснувшийся своим «королевством» Поприщин: «, пожалей о... дитятке» (ЗС); и, наконец, — смерть в мещанстве: «не слишком толст, не слитком тонок, , чтобы стар, однакож и не так, чтобы слишком молод» (МД); эволюция слов сопутствует перерождению дворянского рода в мещанство; сначала «все»; потом — «ничто»; наконец — «не ничто»: «ни се», но «ни то»; оторванные сознания, не обретая «я», изживаются раздрызгами жеста; в смеси колеров коричневатых, голубоватых и желтоватых, и серых они — толчея в толчее.
Лев Толстой широко применил способ Гоголя, заменяя характеристику жестом-рефреном; у каждого из героев — свой жест; остроту стилизации, гиперболизм жеста Гоголя он умягчил; онатураленный жест стал круглее и мягче; Толстой сделал гибким его, омногообразив вариациями; у Гоголя жест-рефрен, как атом-зерно; у Толстого зерно проросло; выхват из жеста раскрылся, как круг рода жестов.
Гоголь в «МД» подчеркнул атом жеста: Чичиков дан сперва в круге движений; потом — в нем подчеркнут козлиный скачок; он — острится; в конце это — дерг со вцепом в сапог генерал-губернатора; здесь показана марионеточность; сапог — ниточка, за которую дергает рука автора: «есть в тайных видах правительства нечто, влекущее нас» (?) (МД).
В механическом атомизме натура нарушена, но в обратную сторону, чем в «Веч»; дать лист при разгляде его в микроскоп — натурально ли? В «Веч» жест космичен; в «МД» — микроскопичен; натуральный глаз не способен увидеть ни диска планеты, ни листяного крахмального зернышка; глаз видит зелень; механический натурализм есть пунктир, а не линии жеста; в нем точка пунктира воспринимаема яростным вздергом, как бы от укуса тарантулов; в «Рев» все дергаются, как укушенные (тарантелла); и это — не натурально.
Ненатуральность — от пристальности; ненатуральность же в «Веч» — от верного росчерка всей линии массового движения, в котором детали стерты. Там глаз — широко открыт; здесь — сужен в точку; хочется вскрикнуть: «Где-то уж видел я растаращи такие, которые были б реальны, когда бы фигурки задвигались!» Видел на вазах (на черном, коричневом — желтая роспись); застывшая та же улыбка: но «» (СП), «зажмурил глаза (МД), взмахнул чубуком «СП» ли, из древнего ль гимна; вдруг ожутен сладчайший Манилов с своим «поднял трубку с чубуком», «выронил... чубук с трубкой»; и — поехало: «», «говорил... куря трубку», «все время сидел... и курил трубку», «все еще стоял, куря трубку», «выпустил... дым»; опять «выпустил изо рта... дым»; чтобы доконать, прозолить окончательно: «на окнах... тоже горки выбитой из трубки золы»; и уже нет Манилова, а — зола: Фемистоклюс, Алкид, «храм », сладчайшая дружба — зола: «тишина была мертвая, даже кузнечик переставал в это время кричать» (СП); но «чубук хрипел — и больше ничего» — чубук Манилова; да «слышалось... высмактыванье... кости» Григорием Григорьевичем (Шп), да пра́шилось плюшкинское добро; оттого: «Признаюсь, если бы ночь самая бешеная... настигла меня одного... я бы не так испугался этой ужасной тишины среди безоблачного дня» (СП).
Древний ужас — панический — фон всех фигурок, написанных в желтых тонах; фон — черныйбелое — морок табачного дыма; но острота поз измеренных, взвешенных, переизученных, перерисованных многое множество раз, — ослепительна: ненатуральная зоркость!
Жестики обращения разных персон с табаком — стилизация характеристик: один — «вынимал из кармана... табакерку и, утвердив ее между двух пальцев левой руки, » (МД); другой — «всегда наперед лизнет языком крышку табакерки, потом щелкнет по ней пальцем»; третий — «, засунул руку в задний карман... вытащил... табакерку... захвативши табаку... поднес... коромыслом к носу и вытянул носом... всю кучу, не дотронувшись даже до большого пальца...»
Прорисованный, переизученный вздерг высекает эффект, вызывая в памяти те же фигурки на тех же вазах: «Да, ?» Вдруг, как ответ: коричнево-желтая роспись на черном фоне архаической вазы, иль — пляска сатиров, борьба куретов и корибантов; бородки, как клинышки, пальцы, как иглы; колени и локти углят; все застыло вовеки-веков; «гости остаются столбами» (Рев): «Коробкин, »; «Добчинский и Бобчинский с устремившимися друг к другу движениями рук, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами», «, присевший почти до земли» (Рев).
«Пляска сатиров» — вот прототип стилизации Гоголя: со второй фазы: операция доктора над безносым лицом Ковалева (с щелчками по носу) (Н) — не бой ли курета с испуганным корибантом? Где тут натуральность? И сколькое в позах от... ваз Греции, Египта, Микен; дамы «НП», «Рев», «Н», «ЗС», «МД», коль собрать завитушечки, локоны, лепты, фестончики, «рюши да трюши», «глазки да лапки», да «воздухоплавательные шары» рукавов, с непременным «павлиньим пером» в голове (МД), то получится фрески, раскопанной в Крите...
Механический натурализм со второй фазы — такая же стилизация, как «японизм» первой фазы: гипербола — там; гипербола — здесь; там — дифирамб, здесь — осмеяние; там — Хокусай, здесь — Ватто, остров Крит, ваза, Мексика даже (в орнаментах древнего Крита есть склик с древней Мексикой.
— натура: одна для всех фаз.