Белый А.: Мастерство Гоголя
Глава вторая. Тенденция "Мертвых душ"

ТЕНДЕНЦИЯ «МЕРТВЫХ ДУШ»

Неуютен в «МД» быт помещиков; пыль, раззор, ветошь в медвежьих углах; у Манилова кресла не крыты материей; вместо подсвечника — чорт знает что; у Ноздрева в столовой поставлены козлы; у Петуха все в закладе; червь точит хлеба у Тентетникова; у Хлобуева — нечего даже продать; скряга Плюшкин сгноил свою собственность. Всюду раззор натуральных хозяйств.

Толчея в комнатушках Коробочки; точно лавчонка для скупщика: тут — птичьи перья; тут — сало; и Ленин отметил зависимость от мелких хищников некрупных хозяйств той эпохи в «Развитии капитализма в России»; Коробочка — коробейница, ловящая проезжего молодца, объегоривающего бережливую матушку; за шестьдесят верст ей надо тащиться, чтоб цены узнать. Собакевич же зажил спиной к городу, где все мерзавцы; засел, точно в крепости: прочные избы, прочные стены; и у него неуютно; ему предстоит: или от города оторваться совсем, или стать торгашом; перебравшимся в город, возглавить мошенников.

Неблагополучие — фон «МД»; он подобен фону «СМ», живописующему гибель рода; добродушный гопак, оттопотанный авансценою, подчеркнул там мрак фона, где корчится жуткий «мертвец»; в «МД» суть не в роде, не в быте, вполне обусловленном натуральным хозяйством, — в хозяйстве самом, и в хозяйственных отношениях; внимание перенесено с рода на класс, хотя Гоголь, любивший потолковать и о бережливости, не имел никаких представлений о классовой действительности; его рассуждения во втором томе «МД» похожи на бред в желании насильственно выдрать тенденцию, которая у него похожа на усеянный костями судачий хребет; изумительные страницы первого тома уже чередуются с подозрительными рассуждениями о намерениях автора; тщетно тщился десятилетие он дописать второй том; результат: клочья текста, то яркого, то никудышного; мимо них, из них, — прямо нам в рот выдранный из судачьего мяса — костяк «Переписки с друзьями»; второй том на фоне ее (на каком же ином?) — позор Гоголя; первый том воплощает тенденцию в плоть образов; во втором томе она — невпрочет; своими «понятиями» Гоголь задушил ее подлинное содержание.

Постараемся мимо них воспроизвести чувство Гоголя, чтобы стало ясно, какая бездна легла между ними и образами.

Гоголь чувствовал неблагополучие класса; разложение натуральных хозяйств переживал болезненно; сеть их, покрывавшая дореформенную Россию, ему скрыла Россию, подставив не ту Россию; и он говорил: по России нужно «проездиться», мы не знаем России. «Подлецы!» — сказал князь...— «Все мерзавцы!..» «На место выгнанных явятся другие, и те..., которые дотоле были честны, сделаются бесчестными, и те..., которые удостоены..., обманут и продадут... Я должен обратить таких... в... бесчувственное орудие правосудия, которое должно упасть на головы... Дело в том,... что гибнет уже земля наша... от нас самих...» Были когда-то честны Бульба да есаул Горобец, защищавший от «ляхов» Украину; в разложении класса Тарас — Довгочхун; Горобец же — Бетрищев, сражавшийся за Россию во время «нашествия двадцати... языков». А вот каламбура ради и он приложил руку к подлогу: «Возьми себе все кладбище! Ха-ха-ха!» Ему говорит Улинька: «Как ты можешь смеяться!.. Бесчестные поступки наводят уныние»; а он терпит вблизи себя и того, кто «выгнал из дома родную сестру» (МД, 2).

«которые... были честны»; «орудие правосудия должно упасть»; в диалектике истории оно упало, — не с той стороны, с какой ожидал Гоголь.

Ощущение гибели второго сословия ярко в «МД».

Кого Гоголь противопоставляет падающей России? Муразова, Костанжогло; генерал-губернатор его — только кукла Муразова: что тот подскажет, то сделает с низким поклоном: «Афанасий Васильевич... Всякое слово бессильно...» Муразов же подсказал «простить мерзавца», которого он сделал «великим»; «позвольте мне вас обнять», — протягивает он мерзавцу объятия.

Генерал-губернатор Россию спасает от Чичикова; Муразов спасает Чичикова: от генерал-губернатора; генерал-губернатор же — с благодарностью кланяется.

Что за чепуха!

Она в том, что Муразов — «спаситель России»; не в том, что он спелся и с Чичиковым, и с генерал-губернатором, которого держит он в лапах вместе с половиной России; две России правильно ощутил Гоголь; одна — гибнет; другая восходит. «Будь у меня государство, я бы сейчас сделал его министром финансов», — говорит о Муразове Костанжогло; образ Муразова смутен; ярок Костанжогло, которого Гоголь противопоставил мертвой России: он — живая душа, выводящая из тупика. Критики говорят: Костанжогло-де, как тип, не удался; он ярко удался: чудовищностью; неудача Гоголя с Костанжогло в том, что яркое чудовище бьет Гоголя наповал, выдавая убогость тенденции.

Костанжогло кулак, Муразов откупщик, — образы «должной» России, противопоставленные классу феодалов, или России, над которой задумался генерал-губернатор («гибнет... страна наша»), которую обругал Костанжогло («ослиное поколение!»); хозяйственная революция должна быть по Гоголю под действием пасс Костанжогло; вонь рыбьих чешуй станет — «солнечный» блеск: «Рыбью шелуху сбрасывали на мой берег... Я начал из нее варить клей, да сорок тысяч и взял» (МД, 2); как царь в день торжественного венчания... сиял он весь и, казалось, как бы лучи исходили из... » (МД, 2); «его называют колдуном»: «колдун появился снова» — «в чудной чалме своей»: «чудным светом осветилась светлица».

Будущий «министр финансов», Муразов, покажет чудо озолочения куполов: «сбирать нужно на церковь»; бред вмешался в прогноз роли капитализма, который, по Гоголю, спасет-де Россию; от гибнущего и пепельного переднего плана — к фону, воспринимаемому и ужасом, и восторгом («поперечивающее себе» «бесовски-сладкое» чувство отщепенцев Гоголя) — полет русской тройки: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа». Дадим ответ мы: от Плюшкина к... Костанжогло; такова диалектика образов независимо от четкого сознания, которого в Гоголе нет; в тройку-Россию сел... Чичиков; «летит мимо все, что ни есть на земле» — сказано о России. «У, какая... незнакомая земле даль!.. Русь...» И... — «Держи, дурак!» — кричал Селифану Чичиков»; тут же — и тройка Поприщина: «Спасите меня!.. Дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней... и несите меня с этого света». «А знаете ли, что у алжирского бея под самым носом шишка?» Шишка ль под носом, иль шиш, — и под чьим? Неизвестно! Но ясно: есть шишка!

Мамка, что ли, ушибла тенденцию Гоголя?

Осознание ее во втором томе невпрочет; Чичиков два раза улепетывает на тройке.

Куда?

К Костанжогло.

Когда она подъезжает к Тентетникову, то издали выглядит триумфальной; вблизи она — незавидная бричка; вероятно, в конечном подъезде к Муразову произойдет обратное: под пассами «мага» («от тебя, как от... мага, сыплется изобилие» — слова Костанжогло); «ничто иное, как... бричка» очертится колесницею: «кони точь-в-точь, как лепят... на триумфальных воротах: морда направо, морда налево, морда посередине». Гарантия тому — убеждение лица, которому Гоголь дал мандат на доверие: «К вам притекут... реки золота!» — слова Костанжогло, давшего Муразову патент на величие: «Есть один, ...которого и подметки я не стою»; и тот подтвердит: «Назначение ваше — быть великим».

Чичиков — будущий Щукин: закидает Персию ситцами, отслюнявив «на Психологический институт» двести тысяч ²⁴; в этом — «блага» третьего тома «МД».

— угроза мелкопоместным дворянам: «Чичиков, Чичиков пошел»; у дворян крестьяне мрут, в бегах; избы их заколочены; Чичиков скупает и мертвых, и беглых: «А у вас есть и беглые?» Перевод безземельных рабов на имя Чичикова — пролетаризация, связанная с ростом предпринимательских аппетитов: «Та̀к-то вы приобрели»; — «Приобрел...» — «Благое дело».— «Без земли?» — «На вывод...» Поднимаются толки: об уводе крестьян без земли в Новороссию: «русский человек способен ко всему... Хорошего человека не продаст... в две недели изопьются...»; «стали опасаться, чтобы не произошло... бунта между таким беспокойным народом»; гадали, «как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова».

Безземельные Чичикова — пролетарии; в сплетнях — программа роста рабочего движения, взятого сквозь призму небокоптителей; Чичиков раздут в миллионера; самые слухи о миллионах усиливают товарный оборот: материи «пошли вдруг в ход и были раскуплены нарасхват»; где миллионы — там рост отпора: «крестьяне сельца Вшивая Спесь, соединясь с другими, «снесли с лица земли... полицию»; в связи с разбором «чичиковского дела» рушится патриархальный уклад: «скандалы, соблазны и все так... сплелось вместе с историей Чичикова, с мертвыми душами, что... в одной части губернии оказался голод», «в другой... расшевелились раскольники»; «мужики взбунтовались против помещиков и капитан-исправников»; «какие-то бродяги пропустили меж ними слухи, что наступает... время, что мужики должны быть помещики и нарядиться во фраки, а помещики нарядиться в армяки и будут мужики — и целая волость... ». Генерал-губернатор воззвал к населению.

Запахло 1905 годом, увиденным смутно; история Чичикова — история капитализма в России; капитан Копейкин — миф о политической революции; в сплетнях же о безземельных крестьянах разыграно будущее пролетариата. Говоря с Гоголем словами Гоголя против Гоголя, имевшего вместо ясных понятий о неизбежном будущем капитализма «сапоги всмятку», — можно сказать: на все «устремлен пронзительный перст»; и на «сапоги всмятку» (министр финансов Муразов золотит церковные купола), и на правду сквозь бредни о Чичикове.

Родовой строй в феодализме жив; жива личность в истоках капитализма; не род здесь типичен: дед убил на дороге; сын — выдулся в миллионщики; внук — уже выродок. Антиномия между родом и личностью разрешаема образами «МД» в пользу личности: «прохожего молодца». Костанжогло «не русский»; он полагал, «что в русском характере дон-кихотство»; «настроит больниц... да и пустит всех по миру»; «не знал, откуда вышли его предки», «не занимался своим родословием, находя, что это... »; Костанжогло был первый человек, к которому Чичиков почувствовал личное уважение: «жду, как манны, сладких слов ваших»; «эдакого умного человека нигде во всем свете нельзя сыскать»; умница, унюхав вонь Чичикова, нашел ее для себя приятной, и даже «разогрелся... от разговора, как бы празднуя, что нашел человека...» Обоих роднит: и упорство, и темнота; «темно происхождение нашего героя»; неизвестно, были ли родители «личные или столбовые дворяне»; между вторыми и первыми — бездна; личное дворянство механически выходило: с чином; кто б они ни были, Чичиков вышел «, ни в отца, а в прохожего молодца»; его бросили в городе: после того как «перед мальчиком блеснули... великолепием улицы», тележка «бултыхнулась, которою начинался... переулок, ... стремившийся вниз и запруженный грязью».

отделила Чичикова от рода в нем; из «ямы с грязью» карабкался к «великолепиям», ища «прохожего молодца», в кого вышел статью; нашел — Костанжогло.

Тут все не случайно.

Его просит он научить «мудрости извлекать верные, приобресть имущество не мечтательное»; у Костанжогло же, «когда... засуха, ... ...нет неурожая»; он учит: «фабрики заведутся сами собой»; «накопилось шерсти, ...я... начал ткать сукна»; «рыбьи чешуи сбрасывали... я начал... варить клей»; «всякий год другая фабрика, смотря по тому, от чего накопилось... »; «всякая дрянь дает доход» (МД, 2); энергия в Костанжогло развивает текучие комбинаты; амбарное накопление дряней типично для феодальных хозяйств; Костанжогло — новый умник, противопоставленный старому, ставшему Плюшкиным: «какой был умнейший... человек! А теперь...»; глаза его «не потухнули»; к нему некогда заезжали «учиться»; что-то заставило его дать ход: «в назад»; в гнили выявилась инерция феодального строя; во всем отличные, Костанжогло и Плюшкин соединены и живостью глаз, и желчным брюзжаньем; Плюшкин брюзжит, что не может остановить время; Костанжогло, — что не может ускорить его; отсюда и тень «темной ипохондрии»; весь «живой» и с «живым» выражением глаз, он не думает о наряде: «триповый картуз», верблюжьего цвета сюртук; «» постоянно мрачит его; «во гневе он плюнул», потому что весь он — кипение «взволнованной желочи»: — «Вот тебе человеколюбие!.. Ослиное поколение!»

«смуглостью лица, жесткостью черных волос, местами до времени... поседевших» и пылкостью «южного происхождения»; что-то знакомое, жуткое в его обстаньи: нет сада; улица сараев при доме: над домом же фонарь, с башни освещает даль; «скот... на отбор»; свинья глядит «дворянином»; «можно прожить свиньей, как Костанжогло»; «комнаты... пусты: ни фресков, ни картин... ни цветов»; только травы от «лихорадок» («колдун» варил травы); нет даже «книг»; и подавно «музыкой... »; «погонитесь за видами... останетесь без хлеба и видов»; «смотрите на пользу»; Платонов на это: «много... всякого... А... скучно». Устами Костанжогло мед бы пить: «Видишь..., как... все множится, ...... потому что это дело рук твоих... и от тебя, как от мага, сыплется...»; «и лицо его поднялось... морщины исчезнули. Как царь сиял он весь, и... лучи исходили из его лица». Колдовство Костанжогло происходит ночью, «осыпанной звездами, оглашенной соловьями, громкопевно высвистывающими»; т. е. «Чуден Днепр при тикой погоде» (СМ); почти что: «с тихим звоном разливался чудный свет... в светлице блестит месяц, ходят звезды»; «его называют колдуном»; и Чичиков услышал: «К вам потекут... реки золота»; и ему «по золотому ковру... ... воображение»; не тогда ли осенил его подлог, за который он сел? Платонов не поддается чарам: «Что ни рассказывай... скучно».

Ну, — а правила магии?

«Всякий... »; «не дам никому залежаться»; «требую с мужиков, как нигде»; «меня называют... скупцом», «кричат... будто..., пользуясь... разоренным положением, скупаю земли за бесценок»; взял «пук засаленных ассигнаций... — не считая, сунул в задний карман»; ростовщик из «Портрета», Петромихали, тоже ведь «не имел... корысти, какая свойственна... ростовщикам»; давал деньги охотно, распределяя... выгодно сроки платежей», — бродя и поваживая «необыкновенно живыми» глазами средь пепельных людей Коломны так именно, как забродил Костанжогло по страницам второго тома «МД»: «Скупаю земли за бесценок».

Не в ростовщичество ужас Петромихали, а в странной судьбе «тех, которые получали от него деньги: ...... несчастным образом» (П). Чичиков, получив от Костанжогло десять тысяч, сел в тюрьму; из тюрьмы плакался словами его учившего Костанжогло («Как вытерпишь на собственной коже... да как узнаешь, что всякая копейка алтынным гвоздем прибита, тогда... ». — «В таком случае... разбогатею» — плакался он Муразову: «Всякая копейка выработана... всеми силами души... Алтынным гвоздем прибита... копейку доставал... с железной неутомимостью».

Костанжогло дал Чичикову десять тысяч взаймы; за десять тысяч купил ростовщик душу Чарткова«у кого миллионы, ...что ни захватит, так... втрое... Соперников нет», — т. е.: грабь! Чичиков сомневается: «Вначале... не без греха?» Костанжогло же губит: «Тысячи трудно без греха, а миллионы... легко... прямой дорогой ступай, все бери, что ни лежит... ...: нет соперников. Радиус велик». То есть — радиус грабежа. Грех — грабеж с малым радиусом; грабеж с радиусом в десять тысяч раз бо́льшим есть доблесть.

«Маг» преобразил грязь в свет: увеличением подлости; не насмешка ли? Нет, — Гоголь всерьез.

«Это он!.. Колдун показался снова!» (СМ).

Читатель воскликнет: да это бред? Очень яркий. К нему чалит Чичиков от косого пути на «прямые» мерзости: маленькая гадость, умноженная на единицу с нолями, равна большой доблести; такова наука капитализма; Стиннес не выскажется с таким откровенным цинизмом. Костанжогло — великолепен и ярок без удержу: «Вот тебе человеколюбие» — «во гневе плюнул он»; и — «желчное расположение сенило его».

... Гоголь в историю влопался, дав его «положительным» типом (недорисована Улинька; Муразов — «во облацех»). «Можно прожить свиньей, как Костанжогло», «свинья выглядела дворянином»; Гоголь же подписал: «Ангел, а не скот».

Костанжогло — начало капитализма, который не в земле, иль в машинах, а в изменении методов ведения хозяйств; нельзя механически расключать производство земельное от фабричного и утверждать, что Костанжогло, ругающий фабрики, не связан с крупными фабрикантами конца века: «Капиталистическое хозяйство не могло сразу возникнуть, барщинное... не могло сразу исчезнуть. Единственно возможной системой хозяйства была... переходная... » ²⁵. Привожу эту цитату против тех, которые в хозяйстве Костанжогло не видят начала процесса, соединяющего Костанжогло со Стиннесами; пусть Костанжогло хвалит земляной труд «в поте лица»; он уже — не помещик, а — крупный промышленник: «Уклоняются от признания того простого и ясного факта, что современный строй частновладельческого хозяйства состоит из соединения отработочной и капиталистической ... Русский капитализм создает... условия... рационализации земледелия» ²⁶. Пусть Костанжогло ходит в триповом картузе по своей земле и обманывает себя, Гоголя и теоретиков; он — крутой поворот: от Плюшкина... к... — провал, «дна которого никто не видал»; над провалом к нему от Плюшкина мчит тройка Чичикова; кони, «не тронув копытами земли, превратились в тянутые линии, летящие в воздухе» (МД, 2).

Грабь: «радиус велик!» (МД, 2).

Лик Костанжогло повернут к тому, которого он не стоит подошвы, к «министру финансов», Муразову, облапившему половину России. И просто фантазия изменяет Гоголю, подменяясь... «всякому на пути к приобретению». «Бросьте... поползновения на... приобретения»; «поселитесь в тихом уголке, поближке к церкви»; «забудьте шумный мир»; «забегите к отцу архимандриту»; в монастыре есть затворник»; «церковь строят, а денег нет».

Что скажет на это «маг» Костанжогло?

Гоголь «понес такую околесину, которая... » (МД); как Ноздрев, он «продулся» и спрятался за «Переписку с друзьями», уча так вообще «душе»; не до показа величия Чичикова, показанного мерзавцем; «величие» — уверенье Муразова, или фикции с дырой в лице, сгребающей одной рукой миллион, а другой — золотящей церковный купол; из дыры — выглянул затворник, сказав:

— «Чичиков мог бы много сделать добра».

Тенденция Гоголя всеми деталями изобразительности нарисовала и пошлость помещиков, и ужасы капитализма в согласии с Белинским и Чернышевским; абстракцией, вышелушенной из живой ткани образов, подан в рот читателю... колючий судачий костяк; окончание «МД» — ненужное разъятие недр: без «», вышедшего кривыми путями (меж ребер, что ль?) в страницы «Переписки», откуда уродиком пискнул о денежной помощи: «Всего лучше... если бы... помощь производилась через руки священников»; доход-де надо разделить на семь кучек; одна — помощь ближним; коли истратится, — не давать — выклянчивать у посторонних: завет Костанжогло перенесен в «Переписку»; из «Переписки» же в лицевую дыру Муразова высунут Матвей Ржевский, помощь производящий священник; художество Гоголя, рукою Гоголя, помощь оказывающий священник — сжег.

Примечания

²⁴ И. С. Щукин пожертвовал университету 200 тысяч на «Психологический институт»: его сын занимался философией.

²⁵ Ленин. «Развитие капитализма в России», стр. 149—153.

²⁶Там же, стр. 163—167.