КОМПОЗИЦИЯ В ПЕРВОЙ ФАЗЕ
Иные исследователи подчеркивают: скуден-де пейзаж Гоголя 39; не скуден, а — экономен; тургеневских амплификаций в нем нет в первой фазе; и нет отдельных — сюжета, жанра, портрета, пейзажа; здесь все — как бы итог распределения на участки плоскости фона, который звучит; у Толстого, Тургенева больше пейзажных подробностей; Гоголь — декоративен; вот синтез выдержек из «ТБ», рисующих казацкий поход: «Табор подвигался только по ночам... Пожары обхватывали деревни... Бегущие толпы монахов, жидов, женщин омноголюдили города» (ТБ). Казаки обложили город: «Поле... занято раскиданными по нем возами... Возле телег, под телегами, на телегах... разметались в траве запорожцы... кто, поместив себе под голову куль, кто — шапку, кто... употребивши товарища: тяжелые волы лежали, подвернув под себя ноги... большими беловатыми массами, и казались издали серыми камнями, раскиданными по отлогостям поля... Там обгорелый, черный монастырь, как суровый картезианский монах, стоял грозно...; там горел монастырский... сад; и когда выскакивал огонь, он... освещал... лилово-огненным светом спелые гроздья слив, или обращал в... золото... желтевшие груши, и тут же... чернело... ... Над огнем вились... птицы, казавшиеся кучею темных, мелких крестиков на огненном поле» (ТБ); фон этого фона — «музыка пуль и мечей» (ТБ); «грянули в семипядные пушки..., четырехкратно потрясши глухоответную землю» (ТБ); на авансцене брошены в глаза за фигурою фигура, стилизованные по-японски (бой самураев): «Кукубенко, взяв... тяжелый палаш, вогнал его... в самые... уста»; палаш «вышиб два сахарные зуба..., рассек надвое язык, разбил горловой позвонок, и вошел далеко в землю... Ключом хлынула алая, как надречная калина, ...дворянская кровь и выкрасила обшитый золотом желтый кафтан» (ТБ); жестокое своеобразие деталей (горловой позвонок, надвое язык), поза, цвета (желтый — золотой — алый), размер фигуры — на фоне «музыки пуль и мечей» скомпанованы цельно; здесь краска — тональность; рисунок — мелодия.
Гоголь стягивает сложность массового движения в быстрый зигзаг, створенный с фоном; гиперболический ход на «все» здесь совсем не реторика, а композиция: все село хваталось за шапки (МН); все, как груши, повалились: заданье — дать из музыки росчерк движений; и он — вихревой завиток там именно, где и Толстой и Тургенев ухлопывают страницы; а впечатление от росчерка не уступает по силе страницам: происхождение гоголевской перспективы, и в ней компановки из динамизации мускулов: «отплясывал... заломивши шапку чортом... четверо старых вырабатывали мелко ногами, покидывались, как вихорь, на̀ сторону, и вдруг, опустившись, неслись в присядку, и били круто и крепко серебряными подковами» (ТБ); во всем — действие смычка, сливающее в гармонию разнобой: «все обратилось волею и неволею к единству и перешло в согласие» (СЯ): перо, как смычок, в быстром завиточком сжимает комплекс движений: «вам, верно, случалось слушать где-то... отдаленный водопад, когда... окрестность полна... чудных.., неясных звуков» (СЯ); тут же перо дает росчерк: «народ срастается в... огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади, и по тесным «улицам» (СЯ); и — образ какого-то многонога, спутника японских гравюр; или: отряд казаков подан линией: «...и казаки, принагнувшись к коням, пропали в траве; уже и черных шапок нельзя было видеть, одна только струя сжимаемой травы показывала след их быстрого бега» (ТБ).
Струя травы, — росчерк отряда, — не из той ли лепечущей струи, о которой Гоголь говорит: «Верхние листья начали лепетать, и мало-по-малу лепечущая струя спустилась по ним до самою низу» (ТБ); происхождение завитка — звуковая струя; а массовое движение — орнамент из фона; отсюда и «красное море запорожцев», и «высыпали черные кучи», и «колебался живой берег» (ТБ).
Из массового движения, как завиток завитка, и как рожица фавна из орнаментальной розетки, рождается и движение обособленного тела: «у них были неохраняемые... границы, в виду которых татарин выказывал быструю свою голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме» (ТБ); синекдохи: татарин, турок — раккурс всего исторического положения, дающий отвито́к: «маленькая головка с усами уставила на них узенькие глаза, понюхала воздух, как гончая собака, и, как серна, пропала» (ТБ); раккурс народной судьбы дан вот этою вот головкой какого-то татарина, вынюхивающего, как собака, Тарасов след. И жест поздней обобщен (связан с фоном): татарин (читай «крымцы») кусает в пятки— ряд вопросов, поднятых узкоглазой головкой; она гончая — в казацком тылу; и серна — перед казацким фронтом.
Такова стилизация «татарина».
Травы — отсутствие границ; и в травы уходит домашний очаг (конец первого отрывка «ТБ»); травы — под домом Тараса; «татарин» всегда где-то рядом; выглядывает; «тронувшись, оглянулись назад; хутор... ушел в землю; ... уж один только шест..., уже равнина... все собою закрыла»; «высокая трава... скрыла их»; уже «и черных шапок нельзя было увидеть»: «», как след ска́ча; следует описание «зелено-золотого» океана трав, данное светописью (и оттого «крик лебедя... как серебро»); и уже: «Смотрите, детки... татарин!» Выюркнул! Таково положение всякого казака-хуторянина; «дедовские хоромы... Данилы» такие же незащищенные: «за ними еще гора, а там уже и поле, а там, хоть сто верст пройди, не сыщешь ни одного казака» (СМ); и оттого через 8 отрывков: «с луговой стороны идут ляхи»; и — «стоит на горе и целят в него... мушкет гремит, — и колдун пропал за горою» (СМ); индивидуальное положение — массовое; и тот же фон светописи с явленной из нее степью, поднимающей звуковую метафору; и — вспыхи «розового золота» над «зелено-золотым» океаном, створенные с ним, выныривают: и Тарасов отряд, и татарин, и Сечь, сама фабула, сама тема казачества, которое и «орнаментальный завиток» из ландшафта, и «мысль» первой фазы; но «мысль» — музыкальный ландшафт; цвет и звук в ней слиянны.
Казаки, — этот, тот, — завиточки орнамента, или казачества, данного в «тремоло» раккурсов: «перецеловались навкрест», «из казацких штанов нарезали парусов», «ходили к анатолийским берегам, по крымским солончаковым степям...; изъездили... Черное море двухрульными челнами» (ТБ); быт выветвлен ландшафтом в стилизациях массового движения («пошли, пошли и зашумели, как море») народца, сросшегося в одно туловище (СЯ); толпы рисуются росчерком: «литавры грянули, ...как шмели, стали собираться черные кучи»; звук дает завиток; и от него — отви́тки-детали, брошенные на передний план: «показались... кошевой с палицей в руке, судья с войсковой печатью, писарь с чернильницей» (ТБ); фон — шмели; кошевой, судья, писарь — смазаны; четко вляпаны: палица, печать, перо. Курени — «кулаками ломали друг другу бока» (ТБ); и ответвление-завиток для деда в «ПГ»: «проходил кулаками по казацким рядам».
Из зигзага кисти художника по траве — выныривает ряд казаков (казачества) — на конях; и «конь, », слиян с этой ритмическою фигурой, дробочущей и без коня «серебряными подковами»; остановился; и — отяжелел: двадцатипудовое, дебелое, жирное тело, кормящее мух; тут вступает в права свои быт; и казак перерождается по линии: Тарас — Пацюк — Довгочхун; он один в композиции ритма; и он другой вне его; в нем — героический «батько»; вне его — мелкий помещик, если не мужик-кулак.
«Казачество» — композиция, которой слагаемые — социальная тенденция, сюжет, ритм; и они имманентны друг другу; нет в первой фазе тенденции, не данной цветами и звуками; и нет красок зря, ни с того, ни с сего; но и нет личности; вместо нее — стереотипы: доброго молодца, дебелого отца; и — «деда» в них, расхаживающего с бандурою и распевающего: «будет, будет бандурист, с седою по грудь бородою..., белоголовый старец, вещий духом» (бдт-бдт-бндр-рт-рд-рд-тр) (ТБ); голос его — удар меди колокола, «красный звон», зажигающий и «красный» вспых (красное доминирует в первой фазе); и пылают: «красная, как огонь, свитка» (СЯ), «красный жупан» (СМ), алые, «как жар», шаровары (ПГ); и сыплются искры, как из огнива, трущихся друг о друга и «звукнувших» сабель (СМ).
Все это дед народил; народ — род; а род — он.
Встает «все-казак»: и «конь, как огонь» (ПГ), и красные, «как жар», шаровары (ПГ), и «казакин алого сукна, яркого, как огонь» (ПГ), или «синий жупан» (СМ), перетянутый ярким«люлька на медной цепочке по самые пяты» (ПГ); шапка из черных смушек с красным, бархатным верхом, или с золотым верхом: «чернели, червонем черные, червонноверхие шапки» (ТБ); оселедец, с пол-аршина, два раза завернут вокруг уха; «чмокнул жену», — и был таков; таковы: Тарас, Данило, Остап, Кукубенко, покойный «дед» тетки из «ПГ»; каждый — «вывел коня, чмокнул жену» — и был таков; мчится с головой, прижатой к коню, по струе сжимаемой травы; хлещут в лицо — утро, день, вечер, ночь; конь мчит, «вковавши очи во мрак»; огонек — несется навстречу; соскочил с коня: «горилки..., , пенной, чтоб играла и шипела, как бешеная» (ТБ); выдробатывают, вертясь точно «бабье веретено», ноги под топот, похожий, «на ропот отдаленного моря» (СЯ), «семерых изрубил, девятерых копьем исколол»; «садись, Кукубенко, одесную меня!» — скажет ему Христос» (ТБ); «размет воли» (ТБ), как размет травы ветром.
Каждое движение казака — завиток из пленума движений казачества; особенность каждого жеста — у каждого: неповторимость, непроизвольность: воля каждого — в размете воли всех— из ветра: «наигрывает», наклоняя «серебряные ивы» (СМ); это — «пьяная молвь» «вещего» деда, невидимо проходящего сквозь всех: с бандурой в руке.
Жестовой круг — тема целого; вариации — каждый жест каждого; слышит ухом; и вытопатывает; вытопотан ландшафт древним ритмом, серебряными подковами: в украинском народном стихосложении «падение звуков... быстро; ... строка... не длинна; ... цезура... с звонкою рифмою, перерезывает ее... Рифмы... сшибаются... как серебряные подковы»; 40 казаки вытопатывали «серебряными подковами»; и безумная пани Катерина — тоже; оттого и «серебряный голос», в «яркий, , крик», и серебряное сияние, и — черный контур дерев — обсыпается серебром.
Все — во всем!
Я внимательно обследовал казацкие жесты и «Веч» и «ТБ»: ни одного жестового повтора! Казак — импровизирует каждый свой жест (чиновник и мелкий помещик в «МД» — повторяют все тот же жест, который у каждого — свой); круг казацких движений огромен, как и казацкий круг; и он ярок контрастами; каждое движение, плавно сменяясь движением, как волна за волной, убегает: в неповторимость; движения каждого героя «МД» — повтор все того же неплавного, как... острый угол, зигзага...
Вот малая дужка огромной окружности всех движений «Веч» и «ТБ»: поведет рукою усы (ПГ); заломив шапку чортом (ТБ), подпершись в бока (СЯ), постоит спесиво (ТБ); моргает усом (МН); как будто прислушивается (МН); и пойдет, «пустив за ухо оселедец» (ТБ) — козырем (СМ); пальцы «» (Пред. I); на все, что ни случится, посмотрит, ковыряя пальцем носу (ТБ): «хоть ты ему что хочь» (ТБ), дергает «итти наперекор» (НПР); утаскивает... «старую подошву сапога» (В); «отхватает апостола» (ПГ); и силится что-то припомнить (ВНИК), собираясь объявить «такое важное, что... не можно сказать какое» (ТБ); поставив палец перед собою, рассказывает вычурно и хитро (Пред. I), «отчего светит месяц» (В) — под звуки песни, «которой... смысл вряд ли кто разобрал» (В); руку под щеку: рыдает, отчего у него нет отца и матери (В); и после: взлезет верхом на свиного пастуха (В), или выметнет «на̀-вихорь... штуку» (ЗМ).
Волна за волною, смывая друг друга, за жестом жест убегает в неповторимость; круг не прежде замкнется, чем обойдет весь народ, что никак не случится: народ пророждается: в новое время; и — вдруг: стоп! Замкнут круг; не гопакуется деду в «ЗМ»; и Чуб стал мыслить «» (НПР); и оттого двойные, «себе поперечивающие» чувства («бесовски-сладкое», «томительно-неприятное») — всюду; и уже Тарас разломал свою саблю надвое; и уже ропщет Данило: казачество-де оскудело; где «дед»? Дед — «великий мертвец» (СМ); и оттого — всюду «ото́рванцы» от рода: Петрусь Безродный (ВНИК), Петро, переступивший через род (СМ), Хома Брут, не ведающий ни отца, ни матери (В); не чист род Петруся, Петро, Хомы; и гибнут — от нечисти, в нечисти: Петров праправнук, Петрусь и Хома; тут — конец первой фазы; тут гаснут — цвета, звуки, отсверки; и распадается плавный, как танец, и неповторяемый жест: в точки, в атомы жеста, — в повторный, все тот же у каждого, жест; из казака вылезают: Григорий Григорьевич Сторченко вместе с Иваном Никифоровичем Довгочхуном.
Таков переход: от композиции к бытовому сюжету в ней; композиция — фон; сюжет — авансцена; всюду дан переход от нее к композиционному фону, в котором Тарас, все-казак«батек», створяемой где-то вдали с горизонтом; орел средь орлов, севших на откосе «обрывистых... гор», с которых видны данные под ногами — створен он с откосом; незабываемое лицо его не имеет личного выражения: чупрына, как у всех, белый ус, как у многих; незабываемы — брови: , исчерна-белые брови, подобно кустам, выросшим по высокому темени гор, которых верхушки занес иглистый, » (ТБ); в бровях — характер; он выщерблен ландшафтом: таковы «батьки», таков «дед»; брови у всех — кусты вершин, где уселись орлы— думы казачества: «как орлы, озирали они все поле и чернеющую вдали судьбу свою» (ТБ); и показана даль глубины под ними: в ландшафте сравнения (см. 8-я глава «ТБ»). Тарасов характер, Тарас и ландшафт под орлами — единый росчерк судьбы казачества; и здесь створенность — фигуры, морали, тенденции, стиля о ландшафтом.
Тенденция первой фазы лежит в композиции; и это вовсе не значит, что композицией предопределена она; что-либо предопределяет что-либо, когда что-либо внеположно чему-либо; здесь еще внеположности того или или этому нет; то и это еще — формообразующий процесс в объекте тенденции, посылаемой субъектом спроса; субъект — коллектив; в нем тенденция предопределяет процессы творчества; объект — художник: его тенденция — внимать тенденции; процессы творчества — передачи тенденций; под тенденцией автора часто по недоразумению разумеют тенденцию присвоения ограниченной личностью того, что ей принадлежать не может; когда Гоголь присвоил себе тенденцию, то он...
Сентенции второго тома «МД» — ужасают безвкусием; сюжет, стиль и тенденция первой фазы имманентны друг другу: в декоративности; декоративный росчерк — падение Кукубенки с углубленным под сердце копьем; извивом одежды подан — полет души в небо; и возглас: «Садись, Кукубенко, одесную меня!» — окончание завиточка взвитой одежды; сентенция, реторика, в первой фазе суть еще декоративные завитки: части рисунка; и средства к росчерку.
Реторика в «МД» — самоцель.
Японский росчерк, как бы играя, вдруг счертит деталь; это значит: сюда смотри; фокус — здесь; эти детали — тенденции указательного пальца автора; итальянская живопись не знает его; японская играет в «фокусы», как в мячи, перекидывая их слева направо и закидывая с переднего плана в самую глубину горизонта.
У Гоголя присутствует указательный палец; вот подробность из целого: дороги ползут, «как раки» (МД); в чем тенденция восприятия? Почему вдруг деталь? Для чего «раки»! Для того, чтобы стало ясно: рост их — вспять; движение, пусть и потенциальное, влеплено в перспективу; народ «», «речи потопляют друг друга», «ни один крик не выговорится»; все общо; вдруг из общего — хлопанье торгаша в ладоши (СЯ): «перекидывались бранью» — общо; «... и раками» — деталь (СЯ); такие ж детали из росчерков: «точка» чайки в «океане» воздуха, «красные платки» на розовом вспыхе (ТБ), «» на зареве и т. д.; задача их — к ним, как к фокусу, привязать глаз, чтоб из этой детали увидеть целое.
Многие критики тыкают в нарочно данное пустым место пальцем и попадают в небо: «Пустая реторика!» Товарищ критик, — не сюда глаз, а — в «точку», мимо которой — вы; тогда — все наполнится; у Гоголя иная пустота полней наполненности «сентенционным штампом»; сентенция Гоголя первой фазы дана декоративной деталью общего росчерка: «червонели реки крови» — лишь фон, на котором кричит ужасом бичуемого зверства деталь: отрубленная, но хлопающая глазами голова «» (ТБ).
Гоголь из первой фазы показывает чудеса неоцененного декоративного мастерства, сопровождаемого звуком музыки: «окно с цветными стеклами... розовым, и упали от него на пол голубые, желтые... света...; ...радужным... облаком... Стон органа... разрастался... и, напоминающими девичьи голоса» (ТБ); или: внизу лестницы, под арками с гербами «сидело по... часовому, которые... с, а другою подпирали наклоненные свои головы» (ТБ); всюду жест сопровожден звуком: «кинулась к нему..., обхватив его... снегоподобными... руками... Раздались... на улице... крики, » (ТБ); и жест, и звук сливаются, чтоб подчеркнуть слом фабулы: измену Андрея (ТБ).
Как река в извивах, переменяющая «свои окрестности» (СЯ), как подгорная дорога, по которой извивами неслись кони казаков, как линия сжимаемой конями травы, — быстро несется сюжет «ТБ», «СМ», «ВНИК», «В» — сцена за сценой, — не давая читателю отдыха, переменяя краски ландшафтов, откантовывающих сцену от сцены; какая противоположность действию третьей и второй фаз, где сюжет или линия, или — точка; здесь же — ширящаяся спираль.
«ТБ».
Первая: день, солнце, хуторок; тесно, предметно, комнатно; обухом но голове — Тарас, сыны, кулачки, пир, прибаутки, решение ехать, горе старушки матери, великолепье рассвета, облечение в «казаков»; и — хутор ушел в землю; прощай «, и игры, и все, все». Стремительно, интересно, ералаш, кавардак; вторая сцена: бессолнечно, широко, беспредметно; и — плавно льются воспоминания; смены степных картин, эпизод с татарином, характер казачества, подступающий с горизонта Днепр и группы запорожцев; сюжетный извив отрезан от первой сцены, как и самая степь отрезана — , где встал быт Сечи, иной по краскам; ее конец — свержение кошевого; четвертая сцена — между походами: приготовление к войне с турками неожиданно в ней оборвано поле, Дубно, любовная сцена, турки, речь Тараса, бой, смерть Андрея, устье Днепра, Варшава; и наконец — сожжение Тараса: на берегу Днестра; конец, как все, неожиданен: «гордый гоголь» несется над речным зеркалом; вдоль прибрежий с краснозобыми курухтанами «казаки... плыли на узких двухрульных челнах... и говороли про своего атамана» (ТБ).
— «Поворотись-ка, сын! Экой... смешной какой!»
Повести первой фазы, как бы ни был шутлив их сюжет, — чудо искусства: подавать галоп пролетающих на конях сцен; композиция их построена ритмом; никакого «»; темы сцен — гопак, галопада; и конь, — «как огонь»!
Примечания
39 «Творчество Гоголя».
40 «О малороссийском стихосложении».