КОМБИНИРОВАННЫЕ ПОВТОРЫ
(Вводное предложение, восклицание, обрыв, круг, спираль)
Перетворя повтором живое слово, Гоголь выступает рассказчиком; отсюда и спайка повторов с рядом вводных предложений, образующих целое, которое подобно колоннам, поддерживающим арочную дугу: «для ее — ай! ой! — для ее превосходительства» (ЗС). «каких коней — если бы ты знала — каких коней!» (СМ); «что ж вы — так бы и этак поколотил чорт вашего батьку — что ж вы делаете?..» (ТБ); «снилось мне — чудно право, и так живо, будто наяву — снилось мне» (СМ); примеры мог бы удесятерить; в первой фазе вводное предложение вырывается к отдельному бытию; и звучит, как фигура отстава: «добрый — враг бы взял его — вояка» (ТБ): «да я — хоть оно и непристойно сказать — ходил к булочнице» (В); «дед был... — пусть ему легко икнется на том свете — довольно крепок» (ЗМ); «дед мой (царство ему небесное! Чтоб ему на белом свете елись одни буханцы...) — умел... рассказывать» (ВНИК); «чорт — нечего бы и поминать нечистого сына — ... всхлипывал жалобно» (ВНИК); вводная фраза повтором себя вводит в фабулу, так сказать, фабулу второго порядка; фабула над фабулой, или — рассказчик-дед, или словечко его: «тетка моего покойного деда «ВНИК».
В одном направлении вводное предложение развивается в фигуру обрыва, периодически вбивая в повествование собственный сюжет; сюжет вводного предложения «Веч» — «чорт», подобный роже, влепленной медальоном над арочной дугой колонок; повтору колонок ответствует повтор медальонов: с рожей посреди; вводное предложение в первой фазе — повтор в повторах; оно — «барокко» гоголевского повтора.
Со второй фазы большинство вводных предложений, становясь повторами, вцепляются в основной текст, как словечки лейт-мотива; теряются «тирэ», отделяющие их от текста; «тетка моего покойного деда», сующая нос в текст «ВНИК», — яркая краска, впестрядь с яркой краской ткани рассказа; она — комический элемент в трагедии, описанной в «ВНИК». Со второго периода повторы словечек даны в тон рассказа; стаи из «можно сказать», «в некотором роде», «что называется», — и рудименты вводных предложений, и повторы; в них обнажен генезис самого вводного предложения Гоголя в повторе Гоголя; сумма их — крап: точно — вуаль с мушками на тексте, поданном в намеренной неяркости, неопределенности, безличии, косноязычии; подставной рассказчик в «Веч» не лезет за ядреным словечком в карман; подставной рассказчик со второй фазы — если не разглагольствующий герой (Хлестаков, Подколесин, Ноздрев, Башмачкин, Поприщин) с дырой в голове, козыряющий с «того-этого», с «сударь мой», то подсиживатель: он представляет героя в тусклых оборотах, бросающих тень и создающих сумеречный туман над текстом; текст подан не в красных, золотых, зеленых, синих и черных, резко отделенных друг от друга пятнах, а в бесцветно-белых, сероватых, буровато-коричневых колоритах; «во всех отношениях» на смену отчетливо гиперболическому «все, что ни есть», «», «во всех отношениях справедливо», «приятная во всех отношениях» — частит по тексту: «Какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелить душу... так сказать, паренье этакое» (МД); «этакой, какой-нибудь, знаете, понимаете, можете себе представить, относительно, так сказать, некоторым образом» (МД), «как ты там себе ни» (Ж), «этакий розанчик» (Ж), «оно, конечно, не всякий... имеет, примерно сказать, речь то есть дар слова... Натурально, бывает... что, как обыкновенно говорят..., или , что впрочем» и т. д. (Лак); Виноградов и Мандельштам согласно отмечают нарочное косноязычие повторных словечек; они — результат интерференции пустых стереотипов «все», «», — в «того-этого», с которого ходит Башмачкин; стилевой прием третьей фазы — преформация фигуры повтора: — синтез повтора с вводным предложением.
Повтор словечек переплетает, как железами, мускулатуру рассказа: мускулистость его в первой фазе сменяется жировым отложением соединительно-тканных образований; в «Ш»: «теперь уже», «говорят», «нельзя сказать, чтобы очень», «несколько даже», «впрочем нельзя сказать, чтобы», «вот только», «», «что называется», «как известно», опять «как известно», и опять «как известно» — все это рефрены «Ш»; и — частое «»: «как-то особенно», «как-то чрезвычайно», «как-то», «какой-то», опять «»; «как-то» скачет по «Н» вместе с «как-нибудь», «сколько-нибудь», «куда-нибудь; «» («как-нибудь», «сколько-нибудь») специфично для «Н», «К» и «МД»; в последних «как-то» преформируется в «как»: «как говорится», «как известно»; оговорные словечки ползают, как клопы по простыням, по страницам бытовых рассказов: «впрочем», «», «не говоря... о том», «не в том смысле говорю...; », «а однакоже при всем том, хотя, конечно, можно допустить и то, , и третье, можно даже... — а все однакоже, », и т. д. (Н).
На протяжении небольшой главы «МД» выражение «дама приятная во всех отношениях» повторено 12 раз; повесть о капитане Копейкине — стилистический перл, выточенный из повторных, вводных словечек; смысл рассказа не в «», а в «как сказано»; и «как» — оригинальное, до Гоголя небывалое применение вводного предложения, как повтора; суть повествования в том, что оно — ни с места вопреки галопу повторов и их чехарде: «», «говорю», «сударь ты мой», «этакая какая-нибудь», «в некотором роде» разбрызгивают струю текста в водометную пыль никчемностей, где «, семга» уже не семга: чорт знает что! «Так сказать, в некотором роде терпение» — не «» вовсе; на протяжении пяти страничек издания Маркса я подсчитал до 137 повторных фразочек (около трети текста): «сударь ты мой» повторено 10 раз; вставочное «говорит» — 25 раз; «понимаете», «можете представить» (вообразить) — 38 раз; а рефрен неопределенности («», «относительно сказать», «этакая какая-нибудь») — 64 раза: «Прижался, — чтобы не толкнуть..., можете себе представить, какую-нибудь Америку или Индию раззолоченную, относительно сказать» (МД); «каких-нибудь этаких распоряжений насчет, относительно, так сказать, ...что ли, понимаете». Как первый отрывок «ОТ» — шедёвр повторных восклицаний, становящихся осью рассказа, так повесть о капитане Копейкине — единственный в мировой литературе шедёвр, сплетенный из повторных, вводных предложений; каждое — ничто; но сопровождая любое слово, оно испаряет его в неопределенный туман; и все меняет очертания: и — «так сказать», и — «так сказать..., терпение»; бег фраз, синтаксические отношения слов друг к другу, перерождаются в курьезы «китайских теней».
«ух», «ух, сабли звенят», «ух, их можно испугаться» (СМ); «ух, страшно» (ВНИК), «ух» (МД); «у, какая образина» (ВНИК), «у, у! Нос...» (ЗМ), «у! какая... даль» (МД); или: «, — его знает весь Миргород» (ОТ), «боже мой! Стук, гром, блеск!», «боже ты мой, — сколько панства» (НПР), «, — на человека не похожи», «боже мой, Николай чудотворец, угодник божий» (ВНИК); или: «экая долгота!» (ВНИК), «экие » (ОТ), «экие свитки» (ТБ), «эка машина!» (ЗС), «Эк!» (НПР), «э, да тут!» (СМ); или: «о», «о, время, время!» (СМ), «О, вы не знаете» (МН), «о, коварное существо» (НП), «о, эта бестия» (ЗС); «ах», «вишь», «что за», «чорт возьми» — повторные всклики.
Повтор членит восклицания: «Кто ж он, что ж он, каких качеств, каких свойств...?» (МД), «что ...! Что свежести...! Что — крику...!» (МД, 2); есть и восклицающие рефрены: «Ничего, !» Эта фраза в «ЗС» меняет при каждом повторе и интонацию, и знаки препинания; «ЗС» — крап междометий: «гм», «нет», «фу», «ну», «эка»; они — порхают над текстом. «ОТ» — шествие восклицательных знаков: «Какие смушки! Фу ты, пропасть, какие смушки! Серебро! Огонь!.. Господи, боже мой...!» (ОТ). Их повтор — ось рассказа; характеристика Ивана Ивановича обставлена восклицаниями, как улица фонарями; взрыв барабанов над... «Грустно на этом свете, господа!» От ликующих восклицаний к конечному сквозь строй повторов — таков путь фабулы, выращивающей ужасного «гусака», начинающего двоиться, троиться и четвериться: в кошмаре Шпоньки.
Фигура повтора обрыва; она необходима ему, как оскульптуривающая повтор ретушь; и обрыв переходит в повтор, а — в обрыв.
«Рев» построен на обрывах, введенных в повтор, и становящихся повтором: в повторе обрывов; хотя бы рассказ Бобчинского в перебивку с Добчинским: «Б.: «Приходим в гостиницу...» Добчинский перебивает повтором: «Приходим с Петром Ивановичем в гостиницу». Далее: «»; и — обрыв: «уж позвольте, не перебивайте, Петр Иванович!» и т. д.; тема перепрыгивает через обрыв к повтору: «Изволите видеть, забегал..., с Петром Ивановичем», чтоб вторично оборваться: «Возле будки, где продаются пироги...»; но обрыв в перебиве слов обернут повтором: «, где продаются пироги»; скачок к основному повтору обрывает повтор обрыва: «Да, с Петром Ивановичем». Диалог построен на этом принципе.
Вырежьте полоску бумаги; переверните ее, чтобы на середине полоски был перегиб: от изнанки к лицу; склейте концы: лицо с изнанкой; будет поверхность, у которой не различишь изнанку от лица; нечто подобное практикует Гоголь с системой повторных обрывов, введенных в ткань сложного повтора. И эту фигуру он применяет ко всему: в тексте комедий; каждый отдельно взятый обрыв — диссонирует; в повторе ж своем он вводит ее в ткани гармонии; многоголосая фуга второй фазы творчества получается там, где в первой господствует — одноголосый напев народной мелодии; многоголосою этою фугою перерождаются: и русская литературная речь, становясь впервые народною речью, и крепкий народный жаргон, становясь впервые художественным; мелодия изорвана в контрапункт лейт-мотивчиков; поданная музыка текста есть все же музыка, но такая, интервалы которой неестественно удлинены и расчленены ритмической трескотней деревянных палочек; сперва слышится: гром, треск, хлоп: не бандура — шип часов, лай сиплый спящего; и карканье «» (МД) словечек; это — эффекты новой инструментовки, как... игра на гребенках, щелкушки и медные тазы, введенные после войны в музыку.
Гоголь второй фазы так повернут к Гоголю первой фазы, как Скрябин второго периода повернут... к Шуману, — как Шуман... он — футуристичен.
Обрыв оттеняет повтор; углубляя контраст, вылепляет сходство; повторы обычные — штрих параллелей на гладкой поверхности; между обрывом — рельеф легко волнуемый текст «Веч» — в «ОТ», в «Н», в «ЗС», в «НП» выглядит уже морщинистым текстом; в «МД» морщины — разъеды обрыва, ползущего уже по страницам; они подняты цепями гор; и как солнцем зажженные, смотрят вершины повторов.
Пример: во 2-й главе «МД» Манилов ведет в комнату Чичикова; повествование оборвано вдруг появившимся автором; он рассуждает о времени; но и он оттеснен характеристикой Манилова, дома Манилова, оборванной фразой: «пора возвратиться к нашим героям»; обрывы сбрасывают с темы, которая от этого выглядит верхом до обратного всхода: к повтору темы; сходы и всходы «МД»; вся вторая глава — фигура обрыва; обрыв повторяется и в повестях второй фазы, становясь конечной концовкою главы, переходящею в рефрен; «ОТ» открывается восклицанием: «Славная бекеша у Ивана Ивановича!»; конец третьей главы — обрыв: Иван Иванович подает прошение в суд: «В чем оно состояло, об этом узнаем из следующей главы»; четвертая глава повторяет восклицание первой: «Славный город Миргород» (сравни: «славная бекеша»): рефрен кончает ее; он — повторный обрыв: «Произошло объяснение, о котором читатели могут узнать из следующей главы» (ОТ). В «К» — тоже повтор обрывов; в одном случае обрыв на фразе: «впрочем, об этом можно спросить»; в другом — он обрыв характеристики Чартокуцкого: «впрочем, об этом можно спросить» (К); в «Ш» — после слов «в департаменте» — обрыв; за ним — обрыв обрыва: в повторе: «Итак, в одном департаменте» (Ш); тоже — в «Н», склик повторных обрывов («все закрывается туманом») концует концы двух главок.
фигурой круга; в ней обрывы сплетают с повторами темы замкнутое кольцо: Чичиков решил нанести визиты помещикам; к этому его влекло «дело... серьезное, близкое к сердцу»; тут — перебив: появление автора, желающего читателю передать план повести: «об этом читатель узнает постепенно»; и новый перескок: Чичикова (Селифан, Петрушка); но их оттесняет характеристика русского человека, прерванная рассуждением о высших чиновниках и генералах, крепостных рабах условности (в пользу крепостныхявлением автора: «нужно возвратиться к герою»; и — повествование возвращено к оси: к отъезду Чичикова. От Чичикова к Чичикову — градация обрывающих друг друга обрывов, дающих семичлен: 1) Чичиков, 2) автор, 3) слуги, 4) русский человек, 5) слуги пошлости (генералы и чиновники), 6) автор, 7) Чичиков.
— повтор: Чичиков — Чичиков; второй и шестой — повтор: автор — автор; третий и пятый — повтор: слуги в подлинном смысле (Селифан, Петрушка) и слуги в переносном смысле: хамы (генералы и чиновники); в центре — неповторимое, четвертое звено, противопоставленное, как надир зениту, Чичикову: русский человек, уличаемый... в хамстве— хам в хамском сознании (Чичикова).
Вот графически эта фигура:
Замкните «1» звено с «7», вся фигура примет вид круга, построенного обрывами, где обрыв повтор включен в обрыв.
Есть фигуры ступенчатых перевертов внимания, образующих как бы полный оборот повествования вокруг оси, чтобы тотчас же начать следующий оборот; круг — не вполне замкнут; я называю такую фигуру фигурой спирали.
«ОТ» открывается шествием восклицательных знаков, или характеристикой Ивана Ивановича. Ощупаем чередование фраз; разберем первые три абзаца; схема — восклицательный повтор: «Славная бекеша...! Прекрасный человек...! Прекрасный человек...!» и т. д.
— повторы, подчиненные главному: «Какие смушки! Какие... Что за объядение..! Какой дом!.. Какие... !.. Что у него в саду!.. Чего там нет?» и т. д. Повторами вымощены ступенчатые сверты представлений меж частями главного повтора: 1) у Ивана Ивановича славная бекеша; 2) отчего у Гоголя такой нет? 3) сам Иван Иванович прекрасен; 4) много у него в саду яблонь; 5) вторично: прекрасен Иван Иванович и т. д. Между повторами — по два сверта; каждый третий сверт — крутой всход к повтору, но не до конца, а под углом, так сказать: круг не замкнут; следующий за поворот оси внимания подчинен закону развертывания спирали.
«Славная бекеша». И — сверт (покатый обрыв) к части ее: к смушкам: «Какие смушки!..» Описание их, заставляющее забыть бекешу: «Сизые с морозом», «огонь», «серебро» и т. д.: «Что за объядение!», или — новый сверт: обращение к странным гастрическим свойствам жителей Миргорода (не то смушки, не то галушки); ждешь разъяснения этих свойств; вместо же них крутой всход к главной теме: «бекеше», как принадлежности Ивана Ивановича; и жалоба Гоголя: «Отчего у меня нет такой бекеши!» Бекеша-смушки — объядение-бекеша; дан первый поворот, он он не замыкает круга; «бекеша» в первом случае, как предмет гордости Ивана Ивановича; во втором, как предмет зависти: автора; и тут же сверт (не крутой, а покатый обрыв) к Агафье Федосеевне: Иван Иванович сшил бекешу, когда Агафья Федосеевна поехала в Киев. «Вы не знаете Агафьи Федосеевны?» Ждешь узнать что-либо о последней, но узнаешь такое, что выбивает самое желание что-либо другое узнать, кроме странного случая с ней: «Откусила ухо у председателя»; опять странное «едальное» свойство жителей Миргорода: в Миргороде объедаются смушками; в Миргороде закусывают ушами председателей; после этого и интерес к биографии Агафьи Федосеевны иссякает; ждешь объяснения инцидента с председательским ухом; не тут-то было: крутой всход к повтору, или конец второго спирального поворота: « человек!» (склик со «славной бекешей») второе звено — бекеша Ивана Ивановича, Агафья Федосеевна, председатель с откушенным ухом, сам Иван Иванович; далее — два сверта: к дому, к навесу; и возврат к Ивану Ивановичу; наконец-то добрались до него; не тут-то было: от него — новый сверт к яблоням сада: «Какие у него яблони... Какой у него сад!» Но вместо сада — выныривают гастрономические роскоши сада; и желудочных интересов, после которого пятый возврат к Ивану Ивановичу, — к саду Ивана Ивановича: «Какие у него яблони...» Четвертое звено: яблони Ивана Ивановича, сад в целом, гастрономия сада, Иван Иванович. Пятое звено спирали построено опять-таки на трех свертах: Иван Иванович, дыни его, едение дынь и т. д.; спираль осложняется введением в нее все новых побочных фигур, еще с бо́льшим трудом поддающихся схематизации, чтобы ввести новую тему: «Очень хороший тоже человек Иван Никифорович!» Характеристика удваивается: в характеристики.
— сверты.
I) Бекеша Ивана Ивановича, II) бекеша Ивана Ивановича, III) дом Ивана Ивановича, IV) яблони Ивана Ивановича, V) Иван Иванович; средь 15 свертов 5 повторов основной темы: характеристики Ивана Ивановича собственностью Ивана Ивановича; между повторами по два некрутых обрыва: 2—3, 5—6, 8—9, 11—12, 14—15; любопытно, что внутри обрывов проходит повтор: 3—6—12—15 обращены к гастрономии; им аналогичный сверт «9», лежащий на третьем, неповторном повороте спирали, — не повторен; повторы: закусывание смушками (сверт «3»), откусывание уха (сверт «6»), апеллирование к стручьям и дыням (сверт «12»), едение дынь (сверт «15»).
Вся фигура — спираль; в моем реестре есть несколько примеров таких спиралей; иногда спираль быстро скручивается причудливым завитком, в котором быстрота свертов стирает повторы; пример такого завитка — предисловие к «Шп»: «Если кто желает... знать, о чем говорится далее в этой повести, то ему стоит попросить Степана Ивановича...» Сверт № 1: «он живет... ...»; сверт № 2: «тут есть переулок»; сверт № 3: «как поворотите, то будут ворота»; сверт № 4; «да вот лучше: когда увидите на дворе... шест с перепелом и выйдет толстая баба в зеленой юбке...»; сверт № 5, поданный в скобках: «(он, не мешает сказать, ведет жизнь хорошую)»; сверт № 6: «то это его двор»; и тут — возвращение, повтор, но не к теме («о чем говорится далее в этой повести»), а к сверту № 4; далее — неучитываемые завитки, напоминающие скручивающийся в точку росчерк: «вы можете встретить его на базаре», «у него нет ничего кроме панталон», «еще покойный заседатель говорил»; на глупости заседателя обрывается обещание дать продолжение повести, дать внятный адрес Степана Ивановича, реабилитировать Степана Ивановича ввиду появления бабы в зеленой юбке: вылезают панталоны, вылезает заседатель, вылезает из него его глупость; и линия обещания закручивается свертами в точку: остается прием, как таковой; и этим приемом впоследствии пишется рассказ «Н».
Слоговой прием второй фазы порой до того перерастает сюжет, что Гоголь в ужасе открещивается от этой манеры: в третьей фазе своего творчества.
— рассложненный повтор.
В другом направлении фигура повтора является подступом к фигуре гиперболы.