ГОГОЛЬ И МАЯКОВСКИЙ
Гоголь, как бы разделясь в разных гранях многогранной словесности, отвлияв в современниках, завлиял в наше время; уже в Сологубе есть отклик его ладу, ритму, расставу слов; в Блоке ожил женский образ, увиденный Гоголем; в Белом кроме наличья приемов есть координация ходов в комплекс Гоголя с преувеличением гоголевской манеры письма по типу «ощелилась» дверь (гоголевское выражение): «улица оскалилась железным смехом лопат».
Отвлияв в символизме, Гоголь влиял в футуризме; его описание города урбанистично до урбанистов; Париж: «пораженный... блеском улиц, беспорядком крыш, гущиною труб, безархитектурными, сплоченными массами домов, облепленных тесной лоскутностью магазинов, безобразием нагих... боковых стен... толпой золотых букв, которые лезли на стены, на крыши... на трубы, светлой прозрачностью нижних этажей... из зеркальных стекол... Париж... жерло, водомет, мечущий искры новостей..., мод, ... мелких... законов... Волшебная куча вспыхнула..., дома... стали прозрачными» и т. д. (Р).
в улицах; ухо его различало уже «вопли музыки» одновременно «на берегах Сены, Невы, Темзы, Москвы, ...в стенах Алжира»: до радио-аппаратов и громкоговорителей. Вот Рим (кусок улички): в окнах «окорока, колбасы, ... лимоны и листья обращались в мозаику и составляли плафон; круги... сыров, ложась один на другой, становились колонны; из сала, белого, как снег, отливались... статуи,... группы... библейских содержаний, которые... зритель принимал за алебастровые» (Р). Точно — под окнами «Ка-Де-Ве»86; играющая толпа стен, террас и куполов»; «арки водопроводов казались стоящими в воздухе и как бы наклеенными на небе» (Р). Гоголю свойственно видеть играющей «толпу стен», как ее видим мы из трамвая: с прыжками домов, открывающих и закрывающих перспективу: «тротуар несся..., кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался... на арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась навстречу» (НП); это — раккурсы художника Анненкова 87; Гоголь доходит даже до смелостей футуристического письма, которым эпатировала так недавно художественная молодежь, порвавшая с «Миром искусства»: «свет досягнул... струею» до лужи (МД); глагол «досягнул» — для восприятия глазом: футуристического; «алебарда часового, вместе с золотыми словами вывески... блестела... на... реснице... глаз» (НП); «предметы перемешались...; усы... казались на лбу и выше глаз, а носа... не было» (МД); «из глаз... вытягиваются клещи» (СМ). Попробуйте-ка зарисовать. Ахнет Сомов; зааплодирует... Татлин; попробуйте — инсценировать: откажутся «МХАТы» (второй, как и первый); дерзнет — Мейерхольд!
Для урбанистов, конструктивистов типичен поверт к аппарату, отверт — от природы; Гоголь в урбанистическом пафосе отказывается от природы, в которую он же влюблен: «дикое безобразие швейцарских гор... ужаснуло... взор» героя «Рима». Футуристу свойственно сравнить с аркою рот; и у Гоголя — «рот величиной с арку Главного штаба»; символисты с правом Гоголем хотели противопоставить себя Куприну; авторы «Садок судей» 88 с правом должны бы были противопоставить себя символистам: золотые вывески дрожали в слезище, которую заставил руками тащить Маяковский в незабываемой драме «Владимир Маяковский».
Маяковский побил никем до него не побитый рекорд гоголевского гиперболизма, сперва ожививши гиперболу Гоголя; потом уже он пустился ее возводить в квадраты и в кубы. «Гиперболища» Маяковского — невиданный зверь; Маяковский его приручил; недаром он сам признается: «Нежна... самая чудовищная гипербола» (135); гипербола — «мира кормилица» (31).
Гиперболизм Гоголя напрягает жизнь прилагательных до превосходной степени; подперев эту степень приставками: «пре-», «раз-», «наи-» и словечками: «чрезвычайно», «крайне», «отлично», «хорошо», «весьма» и т. д., отказывается от определения: «Никакое перо не опишет!» Отсюда, после «наимилейшая мне дочь» — обилие несказуемостей: неслыханный, невиданный, нестерпимый, неизобразимый. Далее — крах гиперболы в Гоголе; не достигая «», она разбивает свой лоб о реторику уже «третьего-четвертого» неба; реторика II тома «МД» — покушение с негодными средствами вознести гиперболу до «высшего» неба на дамском рукаве, подобном воздухоплавательному шару (НП); гипербола Гоголя расширена до рта, подобного арке, и до шта́на, шириною с море (ТБ); далее она — тяжеловатая дама с арбузами... в юбке (ОТ); испарина ее усилий — реторика, от которой русские литераторы, зажавши носы, бросаются к положительной степени; бегство подобно убегу философов этого времени от дующейся категории, — к разрезанью лягушки («волы» надоели); положительная степень, раскрывши свою красоту в Льве Толстом и в утонченной чеховской миниатюре, вдруг выродилась в карликовые фаланги «толстят» и «чешишек».
Тут — корень усилия символистов вернуться к гиперболизму; но «вооруженное восстанье» гипербол успешно провел футуризм; его барабанщиком стал Маяковский, догнавший и перегнавший гиперболу Гоголя с ее ноздрями, очками, ртами, напоминающими — «колеса комиссаровой брички» (МН), иль «арку Главного штаба» (Н); в ноздрю — «по ведру воды влей» (ЗМ); в этих образах скреп: Маяковского с Гоголем.
Маяковский, владея гротеском, подходит и к гоголевскому отказу определить («перо не опишет»), чтобы, раскрыв пустоту «не» и «ни», в нее ткнуть своим шпицем, до которого не дотянется даже «клистирная трубка» величиною с башню, таскаемая по римской уличке Гоголем (Р); Маяковский вытянул за усы даже реторику Гоголя.
И обычные гиперболы Гоголя, как «горы горшков» (СЯ), «массы листьев» (СЯ), «ведьм гибель» (ПГ), подхвачены в качестве утильсырья Маяковским; как то: «каша рукоплесканий», «лава атак» (124), «зевы зарев» (133), «ветер ядер» (143); «на сажень человечьего мяса нашинковано» (145); «каждое движение мое... необъяснимое чудо» (48) — подхват отказа Гоголя определить небеса; «на сажень мяса» — подхват скрипа перьев «МД»: телега едет по сушняку в четверть сажени (МД).
И числовая гипербола Г. («как... пятнадцать хлопцев», «будто тысяча мельниц», «миллион... шапок») подхвачена Маяковским: « скалы» (23), «стоногий окорок» («статуи» сала) (50), «стоперая дама» («невиданное» в Париже перо) (129), стодомый содом» (130); «встаньте... тысячами Лазарей» (154).
Та же гипербола в восприятии солнца («вместо месяца... солнце», тыквы «из золота», «удары... лучей» и т. д.): «золотолапый» (130), «золототелый» (155), «» (45), «вворачивал», — как Иван Никифорович, — «солнцу то спину, то пузо» (23); «у каждой девочки на ногте мизинца солнца больше, чем раньше на всем земном шаре» (157).
Достигается крайний предел гиперболы Г.; далее — ее вознесение в манифесте «Вознесение Владимира Маяковского», где, шагая по небесам, «неизъяснимым» для Г., Маяковский «версты улиц взмахами шагов мял», «одни водокачки мне собеседники» (128); а «живот рос в глазах, » (127); «окном слуховым... ловили крыши, что брошу в уши я» (28); «дамье от меня ракетой шарахалось» (33); «я всех бы в любви моей выкупал» (54); «в тебя вцелую огненные губы фонарей» (12); «твое имя... запекшееся на выдранной ядром губе» (13): зашарахаешься от этаких поцелуев, подобных удару ядра: в губы; в результате чего: «ямами двух могил вырылись на твоем лице глаза» (16); или: «рвясь из меридианов атласа арок, звенит золотой рот франков, долларов, рублей, крон, марок» (55); « звездам в глаза телескопов» (57). Поэма «Война и мир» — гипербола, разинувшая пасть на гиперболу Гоголя, чтобы, ее проглотив, на ее соках протучнеть и пустить те сока̀ в сокопроводы артерий: «» (142); висят «тушами на штыках материки» (150).
Гипербола Гоголя, не додувшаяся до вола, испаряется в пар реторики, лопнувши в кляклые, как лягушачья кожа, лоскутья; а вот Маяковский, додувшись, и бзы́ря, с прискоком сигает в седьмых небесах, ослепляя подцоком подковы-гиперболы: «, что сказки Андерсена щенками ползали у него в ногах» (157); «пушек шайки... на лужайке... мирно щиплют траву» (162). Падает в обморок осмеятель гипербол Прутков: убит выстрелом, как из пушки, гиперболы, переорудованной в средство нового дифирамба; не виршеплет «юнкер Шмит», — 89; что ему делать, когда мы всерьез берем и «о ком ору я», и «Людовики-десятипудовики»; «шестиэтажными фавнами ринулись в пляске публичный дом за публичным домом» (131); «вывалясь мясами в пухе и вате, сползутся друг на друге потеть города, » (130); «выгорая от любопытства» — перед такою картиною — «звезд глаза повылезли из орбит» (137); и вдруг: «из правого глаза выну... цветущую рощу».
Так, убивши Пруткова «прутками» гипербол, вытягивает Маяковский, просунув вниз руку, из глаза Гоголя «рощу»: доселе в глазу этом тщилась наполнить себя реторическая пустота безобразьем безо́бразности: «» Теперь мы внимаем реторике: «гвоздями слов прибит к бумаге» (18); «повесь уши на гвоздь внимания», ибо и «всеми артиллериями громимая цитадель головы» (147), и «балета скелетов безносая Тальони» (смерть) (145) — реторика, лихо оседланная и вымуштрованная для художественных воздействий: плаката.
90, футуристы с Хлебниковым отбросили деление на архаизмы и неологизмы: в праве творить свое слово, которое — нерв языка, из него не выклещиваемый критиком-нерводером; в исследованиях Вундта, Фосслера, в грамматике Ломоносова, в словарных роскошествах Даля, не только и статьях Якубинского, Брика, Тынянова — хартия вольности, данная «зауми», которую в XIX веке ввел в прозу... Гоголь; материалы «далевского» словаря — открывают даль будущего: в корень слова вцеплять и любую приставку, и любую по вкусу концовку; даль словарных выводов Даля: истинный словарь есть ухо в языке, правящее пантомимой артикуляций его.
Гоголь до словаря Даля осуществлял тот словарь, когда писал «у-хлопотался» (вм. «за-») (Ж), «с» (вм. «за-»), «ис-конфузить», «рас-светлять»; он свободно вращал и приставки, и окончания вокруг словесного корня: до... футуристов. У Маяковского по Гоголю: « глазки» (127), «изласкать» (69), «ока́ркан» (64); и част у него «украинский» по Мандельштаму прием приставлять к словам «вы-», введенный-де в наш язык Гоголем; у Г.: «вы-метнуть ногами» (ЗМ), «вы-бьется сердце» (СМ), «вы-значилась природа» (МД), «вы» (ТБ); Маяковский, не украинец, по Гоголю «вы-»кает: «вызарю» (11), «выжуют» (11), «выкосилась» (18), «вызолачивайте» (18), «» (127), «выпестренный» (56), «выфрантив» (129), «выласкать» (136), «выщемить» (157), «» (130) — до бесконечности! Мадам Гиппиус, — о, закройте свой пудренный лик со стыдом, вы гордившаяся-де своим словом «выявить»: вас Маяковский и Гоголь завалят количеством «выков» (не в слове, а в принципе суть).
То же проделали Гоголь и Маяковский и с окончаньями слов; Г.: «оглох-лый», «разноголос-ный» (СМ), «морд-атый» (МД), «речи-вый» (Р), «рогож-енный» (ОТ); М.: «лоша-жий» (159), «сто-домый» (130), «массо-мясый» (128), «людьё», «дамьё» (33) и т. д.
М., как хочет, играет с глаголами: «секунды быстрились» (137), «ражжуженный улей» (от «ражжу́жить»), «ока́ркан», «́житься»; это — по Гоголю: «барклай-де-тольевское» (МД), «атукнуть», «куститься», «шапкаться», «», «омноголюдить», «обиностранить», «омедведить», «наименить» и т. д.
«окалошить»! Всего лет пятнадцать назад Северянину выдали орден за это калошное дело к отчаянью стародевической критики; лучше сказать: «я тебя улалакаю» (есть-таки слово такое, — краснейте, Горнфельды!); и можно сказать: «схватив палку, отпа́лкаю палкой». И это не будет смелей звукословий: «», иль «Попопуз» (Попопу-), «Макогоненко» (кого-ко̀); у Гоголя ж «каркает» прозвище в «воронье горло»; а к Маяковскому, «пропузатив зарей», само солнце ввалилось: чайки́ распивать.
«воронье горло» галдят Маяковский и Гоголь, который принюхался уже к заумным «собакам»; он их не «едал» целиком; Маяковский, съев «пса» со стола «дыр-бул-щуром» кормящего Крученых, заливался потоками «далековатых», сравнений, предвиденных Ломоносовым.
— как ни странно: отведавши зауми, В. Маяковский сквозь дали столетий с визитного карточкой па́лкает к древним традициям; на карточке, поданной деду, Гомеру, гомерова надпись: «кудроголовый волхв» (47), «строкоперстный» (41); он в этой своей старомодности, пре́зренной, ну, конечно, Тургеневым, — с Гоголем, у которого и «», и «седочупрынный» выныривают из веков. Эта дань футуриста и пред-футуриста пра-дедушке — в смачном уменьи наладить созвучие под «рододактилос»; трогательно согласие Гоголя с Маяковским, и Маяковского... с Гоголем; оба тут голову держат высоко, чтоб видеть столетия вперед и назад; у обоих презрение к чистеньким, щупленьким недотрогам, полу-пассеистам, полу-модернистам, «не столь утучненным Гомером, но и не вовсе утонченным», вроде Тургеневых, Дымовых, которые, что бы о них ни «», Гоголю с Маяковским — не в пуп головой, а... пониже того.
Примечания
86 «Kaufhaus des Westens» в Берлине.
87 «Двенадцати» Блока.
88 «13 лет работы». Цитирую по II тому двухтомия.
89 Перифраза стихов Пруткова.
90 «Как сделана «Шинель».