ЧИЧИКОВ
Круг — равновесие; но есть две круглоты: — всеохватность: Платон Каратаев; круглота замкнутости в себе: Чичиков; ему предшествует колесо (спицы стерты движеньем) при надписи: «Павел Иванович Чичиков, помещик, по своим надобностям».
«Ни стар, ни молод»: «приличных средних лет»; «не красавец, но и не урод; ни слишком толст, ни слишком тонок;» Наполеон — тоже: «нельзя сказать, чтобы толст, однакож и не так тонок»; Чичиков кланялся «в сопровожденьи неясных звуков, отчасти похожих на французский»; «неясно отзывался насчет собственного лица»; «Однакож фамилии вашей, имени и отчества до сих пор не знаю...» — «Должно ли быть знаемо имя и отчество человека, не ознаменовавшего себя доблестями?..» — «Все же, однакож...» — «Павел Иванович, ваше превосходительство...»; припомнили, что «еще не знают, кто такое на самом деле есть Чичиков»; «однакож Чичиков что-нибудь да должен быть»; говорил «какими-то общими местами», «ни громко, ни тихо, а совершенно, как следует»; касался «вообще всего русского государства» и «отзывался с большой похвалой об его пространстве».
Из неясности вылупляется круглота, «полнота и средние лета»; «полное лицо»: «вроде мордашки и каплунчика»; «круглота корпуса», «полный живот», «подбородок: совсем круглый»; такие же круглые полные щеки; уравновешенность сказывалась в тяжеловатости: «был тяжеленек», «тяжеловат»; «животик... барабан»; при свершении антраша «вздрогнул комод и шлепнулась на землю банка с одеколоном», «задрожал комод и упала... щетка»; его бросает в испарину: «весь в поту», «выступил... на лбу пот».
Круглоте ответствуют приятные, опрятные свойства: «наружность... благонамеренна»; «куда ни повороти,... порядочный человек»; «с детства ласковый, бережливый, ничего буйного — шелк» (МД, 2); никогда не позволяет себе неблагопристойного слова; «в приемах... что-то солидное»; «все... умел облекать какого-то постепенностью»; «раскланивался направо и налево» и говорил, что «почтет за священный долг» «засвидетельствовать почтение»; и — «чем скорее... тем лучше»; «обворожил петербургскую даму»; делался необходим; «умел польстить каждому»; в вопросах — «основательность»: ронял слова «с весом»; генерал смеялся на «ха», а он «смеялся на... хе»; даже когда-то отклонил взятку; «выражение...»; «человек... щекотливый и... привередливый»; «подносил... табакерку, на дне которой... фиалки»; любил одеколон; клал в нос гвоздичку; с прически его несся «ток сладкого дыханья»; он часто менял белье; вытирался мокрой губкой; «долго тер мылом... щеки, подперши их... языком», и взявши «с плеча... полотенце, вытер..., начав из-за ушей... и фыркнув... два раза»; у него «белоснежная щека»: «настоящий атлас»; «белые воротнички давали тон» ей; словом: «необыкновенно приятной наружности»; нога же обута «в щегольской лаковый полусапожек, застегнутый на перламутровые пуговицы»; «синий галстук... новомодные манишки..., бархатный жилет»; «серебряная с финифтью табакерка»; «фрак брусничного цвета с искрой»; «перегиб, как у камергера...: деликатность такая».
«Художник, бери кисть и пиши» (МД, 2).
Ярок и многогранен образ Чичикова; ярок он и в приведенном сложеньи цитат, обрисовывающих одну грань; яркость в рисовке безличия; как губернатор, не то почтенный, не то прохвост, — ни толст, ни тонок; Наполеон тоже: ни толст, ни тонок; где лицо Чичикова? Где-то меж толстыми и тонкими вообще, губернатором, Наполеоном, тем, кто хватает, и тем, кто хватаем; Чичиков — приятное и опрятное общее место, которое вне потомков — волдырь на воде; красочны: ларчик красного дерева, фрак брусничного цвета с искрой (красная люлька, красный жупан).
Фрак внушает восторг: от трактирного слуги до губернатора: «Губернатор о нем изъяснялся, что он благонамеренный человек; прокурор, что он — дельный человек; жандармский полковник...— ученый человек; председатель палаты, что... почтенный человек; полицмейстер, что... любезный человек»; кто-то утверждал, что он чиновник генерал-губернаторской канцелярии; даже Собакевич о нем отозвался, что — «преприятный»; дамы находили «величественное выражение в лице его» и посылали ему анонимные письма: «нет, я должна к тебе писать»; губернаторша говорила с ним «ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиваньем головы»; мужчины ж кидались к нему: «Ах, боже мой, Павел Иванович! Душа моя, Павел Иванович! Позвольте прижать вас, Павел Иванович! Давайте-ка его сюда,... моего дорогого Павла Ивановича!»; Манилов поддерживал его и не хотел «допустить никак Павла Ивановича зашибить ножки»; тот сошел с лестницы, поддерживаемый под руку и «таща на плечах медведи, крытые сукном»; «появление его на бале произвело необыкновенное действие»; «все, что ни было, обратилось к нему навстречу»; «дамы... обступили... блистающего гирляндою»; «одна дышала розами, от другой несло... фиалками...; Чичиков подымал только нос кверху да нюхал»; губернатор, стоявший с болонкой в одной руке и с конфетным билетом в другой, «увидя его, бросил на пол и билет, и болонку»: так Чичиков стал губернатором; Наполеон ведь «ростом... не... выше Чичикова»; если Чичиков «станет боком, очень сдает на... Наполеона»; у него «наполеоновский нос»; он, по слухам, — убежавший Наполеон.
Не странно, что общество, бичуемое Гоголем, нашло в нем величие; странно, что с ним согласны Муразов и Костанжогло — лица, описанные всерьез: Костанжогло твердит ему: «К вам потекут... реки золота»; Муразов: «У вас... сила, которой нет у других»; и еще: «назначение ваше быть великим...» Автор согласен: «В... ... И еще тайна, почему сей образ предстал».
Признание Гоголя, Муразова, Костанжогло за Чичиковым тайной силы утверждает Манилов, видящий в словах Чичикова тайный смысл; но перед нами доселе не личность, а красный фрак: с искрой.
Сила — в личности, присевшей на корточки за круг лица, как за щит: «Приседал вниз..., высматривал промеж плечей и спин»; «подымался на цыпочки выглядывать».
Первое явление личности — прокол точки носа посередине круга: прорыв круга... чихом: «нос... звучал, как труба»; «фыркнул... в... лицо слуге»; и «выщипнул из носа две волосинки»; прежде прочего, больше прочего оживает звук носа; он — громоподобен; «подчас попадается в оркестре такая пройдоха-труба, которая, когда хватит, покажется, что крякнуло не в оркестре, а в ухе»; точно некий герольд оповещает о пришествии в мир новой силы; «высморкался чрезвычайно громко»; «потянул в... нос, что заставило его громко чихнуть»; «высморкался... так..., как Андрей Иваныч еще и не слыхивал»; ураган хлещет из носа; и глубоко его вдыхание: «подымал нос »; «потянувши... воздух на свежий нос поутру»; «потянул... носом воздух»; «по носу дернул... ряд лент»; «высунул вперед нос» и т. д. Нос деятелен в обоих томах; нос — символ личности; Ковалев — у того пропал нос; Чичиков его вырастил и повернул боком (наполеонов профиль); однако: когда выясняется вся неясность личности Чичикова, то обнаруживается, что «и нос у него... самый неприятный нос»; нос — вбок; взгляд — вбок; и ход — боком.
«Вошли... боком»; «вошел боком», садился «наискось»; «отвечал наклонением »; «попробовал, склоня голову несколько набок, принять позу»; «наклонением головы набок... обворожил... даму»; «сказал..., приветливо наклоня голову набок»; «покося... вбок...», «не пропустил ничего»; боковой ход — и показ носа, и личная особенность, странно противоречащая с «почтенностью»: «косой дорогой, больше напрямик»; косая дорога — таков сюрприз, высунутый носом из середины пустого круга; оттуда — ураган чихов и сила вынюхов: нюх — наблюдательное себе-на-уме присевшего за безличие: «приседал вниз..., высматривая».
С первой же главы нос Чичикова впалзывает, как змея, в фабулу: «делал не вовсе пустые вопросы, ... с точностью расспросил... обо всех помещиках..., не было ли каких лихорадок, оспы и тому подобного»; интерес к эпидемиям тут же покрыт: «имел что-то солидное»; далее — осмотр города, визиты, двухчасовые сборы на вечер, намеки, обследование афиши, упрятанной в ларчик («и птичьи перья тоже покупает»); Чичиков — музей памяти: «рассказывал множество... ... случалось ему произносить... у Софрония Ивановича..., Федора Федоровича..., Фрола Васильевича... в Пензенской губернии...; в Вятской... у Петра Варсонофьича, где была сестра невестки... со... сводными сестрами»; опыт губерний тайно хранился в ларчике; фикция обстания в нем — примельк хорошо изученного, ибо «внимание... заняли помещики Манилов и Собакевич... Осведомился о них, отозвавши... в сторону председателя» между вистом («черви!.. Пикенция!.. Пикендрас!..») и беседой «о лошадином заводе... собаках... бильярдной игре... выделке... вина». Личность с вынюхом — юркает , вбок и вскользь «из букв... выходит... слово» для Софрония Ивановича, Федора Федоровича, Фрола Васильевича... со сводными сестрами).
Так с первой же главки внимательный разгляд должен установить яркую, кричащую краской (брусничный цвет с ) точку, поставленную посредине пустого круга, который есть фикция; точка — кончик длинного завитка, выползающего, как змея: этот червь, растущий в чудовище, — таимая личность; «мордашка» же, «мамочка» — Чичиков — кокон. .
Биография Чичикова скрыта — боковой ход: вскользь и на̀ сторону; во второй главке, и дверь пройдя боком, и далее, пройдя «боком в столовую», поговорив о вещах, «неизъяснимых... для... ума», — «неизвестно отчего оглянулся назад» (Манилов — за ним); и спросил: «Как... много у вас умерло крестьян?»
С второй главки ось внимания — холеры да оспы: тайная сила Чичикова припахивает катастрофой: «Неизвестно, отчего... предстал» образ, который «повергнет в прах человека».
— фрак цвета с мерцающей в тень искрой, которую скоро увидит Коробочка, отчего и воспримет образ его, как разбойника на дорогах («колдун показался снова!»); из-под круглости прыскает искра на протяжении всей поэмы, вычерчивая очень жуткие верткости; точно вспых, и — утай: «оказал необычайную деятельность»; «покося... глазом вбок, ...»; «подымался на цыпочки выглядывать...»; приседал вниз..., высматривая промеж... спин»; жест из-под фикции: «принялся за одевание живо и споро, ...»; «соскочил на крыльцо с быстротой и ловкостью»; «сказал..., поклонившись с ловкостью почти военного человека и отпрыгнувши назад с легкостью»; «совершил легкий прыжок вроде антраша»: «подходил... дробным... шагом, или, как говорят, семенил ножками..., посеменивши с довольно ловкими поворотами направо и налево, ... ... ножкой в виде коротенького хвостика наподобие запятой»; в этом жесте прокол точки стал запятой; зигзаг носа — хвостиком; хвостиком — личность; у Манилова, обделав дельце, как... ни был степенен..., чуть не произвел... скачок но образу козла... так...... материя кресла; но в глазах «не было дикого... огня» (был таки); «подмигнул» себе самому «бровью и губами»; «начал подпрыгивать и потирать себе руки, и подмигивать себе самому»; «в одной короткой рубашке, позабыв... степенность и приличные средние лета, произвел в комнате два прыжка, пришлепнув себя весьма ловко пяткою»; «посвистывал...».
Боковой ход с подскоком разорван теперь уже в брыки и скоки козла; круглота Чичикова — как фокус «всего, что ни есть», включая Наполеона: здесь все он — для всех; в зигзаге ж — бросает на все свою тень, — тень «ничто» не ничто: «»; «все пошло, как кривое колесо»; «тень со светом ... самые предметы перемешались тоже... усы... казались на лбу..., а носа... не было...» — в восприятии Чичикова; тут же и «бричка», т. е. в начало провала, дна которого никто не выдал»; тут провал круга в нем — провал класса в нем (дворянин), подобный провалу рода в колдуне из «СМ».
гроза: «небо было обложено тучами... Громовой удар раздался ближе»; дождь, «принявши косое направление, хлестал в одну сторону...— в другую... Пыль замесилась в грязь»; Селифан «покосил бричку... ... набок»; «Чичиков руками и ногами шлепнулся в грязь.. ., барахтался в грязи, силясь оттуда вылезти»; «темнота была такая — хоть глаз выколи»; «бричка ударилась оглоблями в забор... решительно уже некуда было ехать... свет... досягнул туманной струею до забора»; Коробочка, встретив Чичикова, замечает: «У тебя-то, »; боров — нечистый; «брат Копрян», оборотень, — тоже боров; а — значит: боковой ход Чичикова — грязь; но грязь неприятна Чичикову; он же опрятен: «стал чувствовать себя неладно..., как будто прекрасно вычищенным сапогом вступил... в грязную, вонючую лужу...»; перед домом Коробочки «видна была лужа, на которую прямо ударял свет».
С этого момента начинает в свете луча всплывать прошлое Чичикова: «не то, чтобы украл, но попользовался»; «должности... были грязны»; контрабанду «отыскивал в колесах, дышлах, лошадиных ушах... не было от него никакого житья»; «даже начальство изъяснялось, что это был чорт, а не человек»: под конец открывается: «вы во всю жизнь не делали не » (определение через три отрицания: «не делали... не... без...»). И параллельно с провалом в Чичикове «всего для всех» (утирал слезы вдовицы) и с ростом «все для себя» («ничего» для всех) — выблески точно бреда: «Все это » «, кто такое»; «не делатель ли фальшивых бумажек?» «Не шпион ли?» Околесина, кривое колесо«понес... околесину, которая... даже, просто, ни на что не имела подобия»; вместо ж брусничного фрака — дым с пламенем (фрак «дыма с пламенем»); это — слухи: появился-де антихрист, скупает души; запятая — живая головка копошащегося червя: «не успеешь оглянуться, как уже вырос»; в сцене топтанья «червя» пятой генерал-губернатора соединены по-новому грязь с величием волочащегося в пыли фрака; верткость со вцепом в пяту: «повалился в ноги... ударился лбом, не выпуская «фраком» вместе с ногою по полу».
Из серого «ни то, ни се», как усики гусеницы, прокололись две силы, рвущие круг; «ни то», «ни се», — фикция: и то, и се; и все, и ничто; но — фикция «все»; «ничто» — тоже фикция; князь пятою не дотоптал; в тюрьме уже происходит диалог:
«— Павел Иванович, что вы наделали!»
«— Не знал меры... Преступил, преступил!. . Три раза сызнова начинал... ... доставал... с железной неутомимостью».
«— Ах, Павел Иванович!.. Какой бы из вас был человек!.. — быть великим..» Царство нудится... у вас есть эта сила, которой нет у других... Вам ли не одолеть?»
«Слова вонзились в... душу Чичикова... ... блеснуло в глазах... Природа его потряслась... Жар огня — белеет... ... Природа его... стала слышать...» Муразов вымаливает Чичикова у генерал-губернатора: «Я привез вам свободу»; Чичиков опять исчезает, а генерал-губернатор оповещает: «пришло время нам спасать нашу землю... от нас самих», от «червя», в нас сидящего.
— червоносец; он — страхи и ужасы России; но Гоголь его обещает спасти; пока что: генерал-губернатор спасает Россию от... ускользнувшего второго Наполеона — Чичикова!
За Наполеоном вылезла мировая опасность, которой явился предтечею он; ее описал Бальзак в виде капиталистической спекуляции, охватившей Францию.
«Справедливей всего назвать его хозяин, приобретатель» («и птичьи перья... покупает..., и протопопшу надул»). Неужели величие повергателя человечества в прах — только «ларчик красного дерева»? «Шкатулка, Афанасий Васильич, шкатулка! Ведь там все имущество. По́том приобретал».
Вопрос повис в воздухе.
Ниже я докажу: прием подачи сюжета, фигура фикции, ответствует цветописи первого тома «МД»; с второй главки введен и второй прием, почти неприметно; выясниваясь из фикции, как из тумана рельеф, он становится второю слоговою темою.
— прием обрыва.
О нем будет упомянуто в главе о слоге; и будут приведены примеры фигуры обрыва; описание Чичикова, как гладкого круга, дано в красках фикции; но круг разрывается: одна половина Чичикова шествует от победы к победе; другая, выкупавшись в грязи, переживает разгром: «ни то, ни се»; разорвавшись на «все» и «ничто», щербит текст: фигурой обрыва.
Первый том «МД» — нагромождение друг на друга обрывов: они — и рассужденья автора, и подчерки мелочей, по-иному осмысливающих; фигура фикции усыпляет, стирая контраст; обрыв — будит, контраст подчеркивая; если белое, серое, черное, с производными (голубоватым и желтоватым) — цвета фикции, то красное и зеленое, выявляющие контраст, — цвета фигуры обрыва: фрак брусничного цвета с искрой на зеленых полях.
— обрыв на обрыве; она открыта намереньем Чичикова посетить помещиков; следует — обрыв, вздергивающий вниманье: «»; и — сборы, которые вновь оборваны характеристикою Петрушки; но и эту характеристику обрывает внимание к отвращению Чичикова перед запахом; читатель думает, что запах — в сторону от сюжета; между тем: Петрушка наружу выявил вонь Чичикова; причина визитов — желание морально навонять; далее — возврат к фабуле (с рядом отвлечений) до встречи с Маниловым, после чего — новый обрыв: длинная характеристика и т. д.
Любая главка — куча лоскутов, пестро раскрашенных и на живую нитку лишь сшитых фигурой обрыва; фикция, как дорожная пыль, осеряет яркие, противоречивые пятна в «ни то, ни се», серо-голубоватых, серо-буроватых и серо-беловатых тонов; но глаз, привыкший к налету фикции, уже ясно видит сквозь фикцию равновесия рельефы контраста; вдруг буря, хлестнувшая из ноздрей Чичикова, сметает фикцию, точно пыль, со всего: «как вихорь, взметнулся, дотоле, казалось, дремавший город... ... Все отыскали в себе ... грехи, каких... не было». Под фикцией же «они... были народ добрый, жили между собою в ладу, обращались друг с другом по-приятельски, и беседы их носили печать... »; вихрь сметнул фикцию: «в гостиных заторчал кто-то длинный-длинный... показались неведомые линейки.... образовались... противоположные партии»: за увод мертвых душ и за увоз губернаторской дочки.
Чих Чичикова розорвал город («ни то, ни се»): «все» иль «ничто» (Наполеон, фальшивомонетчик)? Чичиков — порождение сквозняков ветра, дующего, по Гоголю, (Ш); лучше сказать: в четыре стороны; развиваясь в спираль к периферии провинций, ветер стал ураганом, взметнувшим Россию: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа... Летит мимо все, что ни есть на земле...» И — «смотри, смотри: вон Чичиков, Чичиков пошел». На этой загадке «пошел Чичиков» обрывается первый том.
Чичиков приколот к Наполеону, выразителю господства сословия, передовой фалангой которого оказались приобретатели-спекулянты; Чичиков вынесся во второй том из первого: получить науку жизни у безродного Костанжогло, имеющего миссию: оборвать в провал ту Россию, которую хотел спасать Гоголь; Гоголь не понял для него страшной динамики капиталистического процесса, сметающего помещиков, пролетаризирующего крестьян, перерождающего его генерал-губернатора в куклу, которую за ниточку дергают: Костонжогло и миллионщик Муразов. Гоголь ощупал лишь в Чичикове голодного червя-солитера, метающегося и туда и сюда (между «все» и «ничто») со своей страшной тройкой в поисках за его ожидающим «», способным научить выгону деньги из рыбьих чешуй.
— великолепнейший слоговой рельеф Чичикова-червоносца, как фигура фикции — великолепнейшее оформление чичиковского приятно-опрятного кокона; умение сочетать обе фигуры в прием — чудо мастерства.