ДЕЙСТВИЕ III.
Комната первого действия.
ЯВЛЕНИЕ 1-е.
Анна Андреевна и Марья Антоновна (стоят у окна в тех же самых положениях) .
Анна Андреевна. Ну, вот уж целый час дожидаемся. А всё глупое это жеманство: оделась ведь, совершенно оделась — нет, еще нужно: „я, маминька, косыночку, я булавочку... “ Было не слушать ее вовсе. Экая досада! Как нарочно, ни души, как будто вымерло всё. Хотя бы, по крайней мере, что-нибудь узнать теперь — одно слово только. Ну, по крайней мере, кто приехал!
Марья Антоновна. Да право, маминька, через минуты две всё узнаем: уж скоро Авдотья должна придти.
Анна Андреевна. Через минуту, мне хочется через минуту. Я и без того уже час битый дожидаюсь. Желательно знать, что эта сквернавка там делает. Ведь сорок лет, если не больше, а если послать куда, ни за что не побежит, как следует: а начнет финтить и этою рукою и другою, и назад поворачивается: воображает, что позадь забора стоит Земленикин кучер. И кучер такой негодный пьяница. Я ей скажу, чтоб она и в ум ничего не забирала себе. Негодная вертопрашка! как, право, до сих пор, хоть бы что-нибудь узнать.
Марья Антоновна. Маминька, маминька! Кто-то идет, вон в конце улицы.
Анна Андреевна. Где идет? У тебя вечно какие-нибудь фантазии. Ну да, идет. Кто ж это идет? небольшого роста... во фраке... кто ж это? А? это однако ж досадно, кто ж бы это такой был?
Марья Антоновна. Это Добчинский, маминька.
Анна Андреевна. Какое Добчинский! тебе всегда вдруг вообразится этакое! совсем не Добчинский. (Машет платком.) Эй вы, ступайте сюда скорее.
Марья Антоновна. Право маминька, Добчинский.
Анна Андреевна. Ну, вот так нарочно, чтобы только поспорить. Говорят тебе: не Добчинский.
Марья Антоновна. А что? а что, маминька? видите, что Добчинский.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский; теперь я вижу; из чего же ты споришь? (Кричит в окно:) Скорей, скорей! (Слышен издали невнятный голос: А?) — Я говорю: скорее, скорее. Вы тихо идете.
Голос Добчинского. Нет, я не тихо иду.
Анна Андреевна. Ну, что, где они? Приехал? А? Что ж там? что там такое? Да говорите же оттуда, всё равно. Что? Строгой? А? а муж, муж? (Немного отступя от окна, с досадою) . Такой глупый: до тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет.
ЯВЛЕНИЕ II.
Анна Андреевна. Ну, скажите пожалуста: ну, не совестно ли вам? Я на вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали и вы туда ж за ними! И я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно ли вам! Я у вас крестила вашего Ваничку и Лизаньку, а вы вот как со мною поступили.
Добчинский. Ей богу, кумушка, так бежал засвидетельствовать почтение, что не могу духу перевесть. Мое почтение, Марья Антоновна.
Марья Антоновна. Здравствуйте, Петр Иванович.
Анна Андреевна. Ну, что? ну, рассказывайте: что и как там?
Добчинский. Антон Антонович прислал вам записочку.
Анна Андреевна. Ну, да он кто такой? Генерал?
Добчинский. Нет, не генерал, а не уступит генералу: такое образование и важные поступки.
Анна Андреевна. А, так это точно тот чиновник, про которого мужу писано?
Добчинский. Настоящий. Я это первый открыл вместе с Петром Ивановичем.
Анна Андреевна. Ну, расскажите: что, как?
Добчинский. Да, слава богу, всё благополучно. Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, сердился и говорил, что и в гостиннице всё не хорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли и, слава богу, всё пошло... хорошо пошло. Они теперь поехали осматривать богоугодные заведения... А то, признаюсь, уже Антон Антонович думали, не было ли тайного доноса; я сам тоже перетрухнул немножко.
Анна Андреевна. Да вам-то отчего бояться? ведь вы не служите.
Добчинский. Да так, знаете, когда вельможа говорит, то чувствуешь страх.
Анна Андреевна. Ну, что ж... Это всё однако ж вздор. Расскажите, каков он собою, что, стар или молод?
Добчинский. Молодой, молодой человек, лет двадцати трех, а совсем так говорит, как старик. Извольте, говорит, я поеду туда и туда... Так это всё славно. Я, говорит, и написать, и почитать люблю, но мешает, что в комнате, говорит, очень темно.
Анна Андреевна. Ну что, как он брюнет или блондин?
Добчинский. Нет, больше шантрет и глаза такие быстрые как зверки, так в смущение даже приводят.
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке: „Спешу тебя уведомить, душинька, что состояние мое было весьма печальное, но уповая на милосердие божие... за два соленые огурца особенно и полпорции икры — рубль двадцать пять копеек... “ (Останавливается.) Я ничего не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Добчинский. А! Это Антон Антонович писал на черновой бумаге по скорости: там какой-то счет был написан.
̀ написано чернилами потемнее. (Продолжает читать:) „но уповая на милосердие божие, кажется, всё будет к хорошему концу. Приготовь поскорее комнату для важного гостя, — ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия Филиповича. А вина вели побольше; скажи купцу Авдулину, чтобы прислал самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб. Целуя, душинька, твою ручку, остаюсь твой: Антон Сквозник-Прочуханский“. Ах, боже мой! Это однако ж нужно поскорей! Эй, кто там? Мишка!
Добчинский (бежит и кричит в дверь) . Мишка! Мишка! Мишка! (Мишка входит.)
Анна Андреевна. Послушай, беги к купцу Авдулину... постой, я дам тебе записку. (Садится к столу, пишет записку и между тем говорит:) Эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтобы он пошел с нею к купцу Авдулину и привез оттуда вина. А сам поди, сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, и скажи Авдотье — приставить всё, что следует: рукомойник и прочее.
Добчинский. Ну, Анна Андреевна, я побегу теперь поскорее посмотреть, как там он обозревает.
Анна Андреевна. Ступайте, ступайте, я не держу вас.
ЯВЛЕНИЕ III.
Анна Андреевна и Марья Антоновна.
Анна Андреевна. Ну, Машинька, нам нужно теперь, заняться туалетом. Он — столичная штука; боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее всего надеть твое голубое платье, с мелкими оборками.
Марья Антоновна. Фи, маминька, голубое! Мне совсем не нравится: и Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земленики тоже в голубом. Нет, я лучше цветное...
Анна Андреевна. Цветное... право, говорит лишь бы только наперекор. Оно тебе будет гораздо лучше, потому что и я хочу надеть палевое; я очень люблю палевое!
Марья Антоновна. Ах, маминька, вам нейдет палевое!
Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?
Марья Антоновна. Нейдет; я что угодно даю, нейдет; для этого нужно, чтобы глаза уж слишком были хороши и совсем темные.
Анна Андреевна. Вот хорошо. А у меня глаза разве не темные? самые темные. Какой вздор говорит! как же не темные, когда я и гадаю про себя всегда на трефовую даму.
Марья Антоновна. Ах, маминька, вы больше червонная дама.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки. Я никогда не была червонная дама. А что касается до того, хороши ли мои глаза, то я и теперь скажу смело, что никогда и не было ни у кого и не будет таких глаз; пусть другое что-нибудь не так и не хорошо, я с этим не буду спорить, но что до глаз моих, то извините, сударыня. Это можно только сказать человеку бестолковому, а всякой со вкусом бывает совершенно очарован. Когда жила у нас полковница, которая уж такая была модница, какой я именно не знаю, — выписывала всё платье из Москвы, — бывало мне несколько раз повторяет: „Сделайте милость, Анна Андреевна, откройте мне эту тайну, отчего ваши глаза просто говорят“. — И все, было, в один голос: „С вами, Анна Андреевна, довольно побыть минуту, чтобы от вашей любезности позабыть все дела и обстоятельства“. А стоявший в то время штаб-ротмистр Ставрокопытов, — он не помню, проживал за ремонтом, что ли... Красавец! Лицо свежее, румянец — как я не знаю что, глаза черные-черные, а воротнички рубашки его — это батист такой, какова никогда еще купцы наши не подносили нам. Он мне несколько раз говорил: „Клянусь вам, Анна Андреевна, что не только не видал, не начитывал даже таких глаз, я не знаю, что̀ со мною делается, когда гляжу на вас... “ На мне еще тогда была тюлевая пелеринка, вышитая виноградными листьями с колосками, обложенная тонкою, не больше как в палец, блондою: это просто было обворожение! Так говорит, бывало: я, Анна Андреевна, такое чувствую удовольствие, когда гляжу на вас, что самая страсть моя изнывает и... “ Я уж не могу теперь припомнить, что̀ он мне говорил. Куды ж! он после того такую поднял историю, хотел непременно застрелиться; да, говорят, как-то в рассеянности позабыл зарядить пистолет, да и порох тотчас куда-то запропастился, потому только и остался жив; а случись порох, его давно бы уже не было на свете.
Марья Антоновна. Я не знаю, маминька... Мне однако ж кажется, что у вас нижняя часть лица гораздо лучше, нежели глаза.
Анна Андреевна. Никогда, никогда. Вот этого уже нельзя сказать. Что вздор, то вздор.
Марья Антоновна. Нет, право, маминька... Когда вы этак говорите или сидите в профили, у вас губы — всё...
Анна Андреевна. Пожалуста, не толкуй этакого вздора. Такая несносная! Боже сохрани, как-нибудь не поспорить. Хоть что-нибудь наперекор. Вот что у матери ее хорошие глаза, так уж ей и завидно. За этими спорами я заболталась с тобой. Того и гляди, что он приедет и застанет нас одетым бог знает как. (Поспешно уходит. За ней Марья Антоновна.)
ЯВЛЕНИЕ IV.
Мишка и Осип.
Осип. Куда тут?
Мишка. Сюда, дядюшка, сюда.
Осип. Постой, прежде дай отдохнуть. Ах, ты горемышное житье! на пустое брюхо всякая ноша кажется тяжела.
Мишка. Что, дядюшка, скажите пожалуста: скоро будет генерал?
Осип. Какой генерал?
Мишка. Да барин ваш?
Осип. Барин? да какой он генерал?
Мишка. А разве не генерал?
Осип. Генерал, да только с другой стороны.
Мишка. Что ж, это больше или меньше настоящего генерала?
Осип. Больше.
Мишка. Вишь ты как! То-то у нас сумятицу подняли.
Осип. Послушай малой; ты, я вижу, проворный парень, приготовь-ка там чего-нибудь поесть.
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не будете кушать. Вот, как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья отпустят.
Осип. Ну, а простова-то что есть у вас ?..
Мишка. Щи, каша, да пироги.
Осип. Давай их: щи, кашу, пироги! Ничего: всё будем есть. Ну, понесем чемодан. Что, там другой выход есть?
ЯВЛЕНИЕ V.
(Квартальные отворяют обе половинки дверей. Входит Хлестаков ; за ним Городничий , далее Попечитель богоугодного заведения , Смотритель училищ , Добчинский и Бобчинский с красным носом и пластырем. Городничий указывает квартальному на полу бумажку, который бежит и снимает ее) .
Хлестаков. Очень благодарен вам, господа, за то, что показали мне свои заведения. Хорошие заведения. Скажите, пожалуста: у вас уж верно так водится, чтобы показывать проезжающим всё в городе? Это хорошо. В других городах мне ничего не показывали.
Городничий. В других городах, осмелюсь доложить вам, градоправители и чиновники больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно сказать, нет другова помышления, кроме того, чтобы благочинием и бдительностию заслужить внимание начальства.
Хлестаков. Завтрак тоже был очень недурен. Что, у вас каждый день бывает такой завтрак или по некоторым дням?
Городничий. Нарочно для такого приятного гостя.
Хлестаков. Покорнейше благодарю. Я тоже вас прошу, господа, если приедете ко мне в деревню... Ви́на тоже были у вас очень хороши. Я никак не полагал, чтобы в уездном городишке могли быть они. А это какая была рыба? Кажется, не лососина?
Артемий Филипович. Лабардан.
Хлестаков. Очень, очень вкусная; я давно такой не ел. Где это мы завтракали? Кажется, в больнице?
Артемий Филипович. Так точно-с, в богоугодном заведении.
Хлестаков. Да, именно, там стояли кровати. Что, больные верно выздоровели? там что-то их было немного.
Артемий Филипович. Человек десять осталось, не больше, а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок с тех пор, как я принял начальство; может быть, вам покажется невероятным, но все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже и здоров, не столько медикаментами, сколько честностью и порядком содержания.
Городничий. Уж на что, осмелюсь доложить вам, многотрудна и головоломна обязанность здешнего градоначальника. Столько лежит всяких дел относительно одной чистоты; починки, поправки — так что у иного голова бы перевернулась; но, благодарение богу, всё идет благополучно, и в 10 лет столько сделано для блага общественного, что узнать нельзя. Если бы изволили навестить прежде наш город, то возымели бы самое дурное понятие. Конечно, иной, будучи в моей должности, брал бы взятки и составил бы тем себе состояние, но я имею совсем другой образ мыслей. Верите ли, что когда ложусь даже спать, всё думаешь: господи боже ты мой; как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и было довольно... Наградит ли оно или нет, конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце. Когда в городе во всем порядок: улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало... то чего же мне больше? Ей богу, и почестей никаких не хочу. Оно конечно, заманчиво, но пред добродетелью всё прах и суета.
Артемий Филипович (в сторону) . Эка, бездельник, как расписывает. Дал же бог этакой дар.
Хлестаков. Да я и сам люблю этак иногда заумствоваться и пофилософствовать. Так, знаете, иногда прозой, а иногда напишешь стишки — хоть и в водевиль.
Бобчинский. (Добчинскому) . Справедливо, всё справедливо, Петр Иванович. Замечания такие, видно, что наукам учился.
Хлестаков. Скажите, пожалуста: нет ли у вас тут таких обществ, где бы можно было, например, этак поиграть в карты?
Городничий (в сторону.) Эге! Знаем, голубчик, куда это перо летит! (Вслух.) Боже сохрани! Здесь и слуха нет о таких обществах. Я карты в руки никогда не брал. Ей богу, и даже не знаю, как там играть в эти карты. Даже никогда не мог смотреть на них и если случится увидеть этак какого-нибудь бубнового короля и что-нибудь другое, то такое омерзение нападет, что просто плюнешь (плюет) . Раз как-то случилось, выстроил забавляя детей будку из карт, да после того всю ночь снились, проклятые. Бог с ними; как можно, чтобы такое драгоценное время убивал на них.
Лука Лукич (в сторону.) А у меня, подлец, вчера сто рублей выиграл.
Хлестаков. Да, конечно... Впрочем, вы напрасно говорите. Иногда очень заманчиво поиграть в карты. Мне случилось...
ЯВЛЕНИЕ VI.
Те же , Анна Андреевна и Марья Антоновна
Городничий. Осмелюсь представить вам семейство мое: жена и дочь.
Хлестаков (раскланиваясь.) Как я счастлив, сударыня, что имею удовольствие вас видеть.
Анна Андреевна. Нам еще более приятно видеть... такую особу...
Хлестаков. Помилуйте, сударыня, совершенно напротив; мне еще приятнее встретить в вас такую светскую любезность, и, уж как вы хотите, я должен вам сказать...
Анна Андреевна. Прошу покорнейше садиться.
Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие, впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас так близко.
Анна Андреевна. Я никак не смею подумать или принять на свой счет... Я думаю, вам после столицы дорога ваша показалась очень скучною?
Хлестаков. Чрезвычайно скучна. Знаете, сделавши привычку жить в свете, пользоваться всеми удобствами, и вдруг после этого в какой-нибудь скверной дороге. Везде такая чепуха; не встретишься с образованным человеком, с которым бы можно поговорить о чем-нибудь; станционные смотрители такие невежи, народ без воспитания...
Если бы, признаюсь, не случай такой, который меня вознаградил совершенно ( посматривает на Анну Андреевну ), то я не знаю, что̀ бы со мною было.
Анна Андреевна. В самом деле, как вам должно быть неприятно.
Хлестаков. Впрочем, сударыня, в эту минуту мне очень приятно.
Анна Андреевна. Вы делаете много чести... Я этого не заслуживаю.
Хлестаков. Отчего же не заслуживаете? вы, сударыня, очень заслуживаете.
Анна Андреевна. Я живу в деревне...
Хлестаков. Да, конечно, это не то, что в городе. Впрочем, деревня тоже приятно: ручейки, хижинки, зефиры...
Анна Андреевна. А там зато, я думаю, всё в магазинах самые модные вещи и с самым тонким вкусом.
̀ захотите. Оденут вас. Портные там удивительно шьют. Если вам понадобится, например, сделать себе фрак и панталоны, вы просто приходи́те к нему и скажи́те: „Вот, мне нужны фрак и панталоны“, и можете быть уверены, что фрака такого вам нигде не сошьют.
Анна Андреевна. Скажите, как скоро.
Хлестаков. Да, я служу там с большою выгодою. Это правда, что на мне небольшой чин, уж никак не больше коллежского ассесора, даже немножко меньше. Но зато меня уж вся канцелярия знает и начальник отделения совершенно со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: „приходи, братец, обедать“. Я, можно сказать, один у нас заведываю всеми делами. В канцелярии без меня был бы страшный ералаш. А я, знаете, только приду, скажу: это вот так, это вот этак; тотчас наскоро напишу отношение из одного отделения в другое — всё это так живо. Мне там уж и кресло стоит особенно, как будто столоначальнику, право. (Городничему.) Что вы, господа, стоите? Пожалуста, садитесь. Я не церемонный.
Вместе
Городничий. Чин такой, что еще можно постоять.
Артемий Филипович. Мы постоим.
Лука Лукич. Не извольте беспокоиться.
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться. (Городничий и все садятся.) А какой странный со мною анекдот случился во время проезда в гостиннице. Приезжаю я, вот в этакую самую пору. Только нет, правда, это было около вечера... Только вижу, в гостиннице уж дожидается какой-то этакой молодой человек, которых называют (вертит рукою) фу, фу! в козырьке каком-то эдаком залихвацком. Я уж, как только вошел: ну, думаю себе, хорош ты гусь. Нужно вам знать, что мне есть страшным образом хотелось. Только трактирщик приходит и говорит: Ну, господа, как хотите, только и есть всего одна куропатка. Когда хотите, поделитесь поровну, а нет — так который-нибудь один должен съесть. — Ну, делить-то я не хочу. Зачем же делить, чорт возьми! Ему дать даром куропатку. А к тому ж аппетит — проклятый просто. Вот я думаю: Постой же ты, голубчик, я тебя подбрею. — Ну, милостивый государь видите ли: кому-нибудь из нас нужно съесть. Не хотите ли, мы вот как сделаем: пусть каждый из нас заснет теперь и кто увидит из нас лучший сон — того и куропатка. — Пожалуй, пожалуй. Вот трактирщик сейчас прибежал: Не прикажете ли диван? — Да зачем? — Помилуйте, помилуйте, как так спать, Иван Александрович, Иван Александрович, вам будет неловко. — Ничего, говорю себе: я человек походный — привык уж. Только мой молодчик в козырку, смотрю я, растянулся на всем диване и свою венгерку... и венгерку ему шил какой-то дрянной портнишка, совсем не Руч... храпит так, что мочи <нет>, а я, нужно сказать, облокотился на стуле и так сделал знак, совершенно как будто сплю. Только ж заметил, что он совсем спит, я сейчас потихоньку накинул на себя халат, потихоньку к шкапу и преспокойно съел себе куропатку. Только по утру просыпается мой молодец в венгерке, будит меня: Вставайте! Я видел сон такой, какого вам никогда не удастся видеть. И врет чепуху мне такую, не знаю, дмется так, росписывает, что его и на небо подняли и в самый рай внесли. — Ну, братец, я говорю ему: я как увидел, что тебя подняли в рай, так подумал, что ты уж совсем не воротишься на землю да и съел куропатку. И если бы вы увидели, в какое бешенство впал мой франт. Уж этот, говорит, Хлестаков, всегда он наделает таких штук! (Городничий и все почтительно смеются.)
Анна Андреевна. Как это забавно! какой простак ваш приятель!
Хлестаков. Да, этаких молодчиков много есть на свете. Мне часто случалось иметь с ними дело. Я в Петербурге бываю во всех лучших обществах. Меня даже раз, когда я шел пешком, приняли за Дибича-Забалканского, право. И удивительно то, что даже на мне не было военной шинели: все солдаты выскочили из гоубтвахты и сделали ружьем. После уже их офицер, который мне очень знаком, говорит мне: Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за Дибича-Забалканского.
Анна Андреевна. Скажите, как!
Хлестаков. Да, меня уже везде знают, я на всех гуляньях бываю, в театре... С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже литературою занимаюсь: на сцену разные водевильчики даю и довольно, знаете, этак удачно. Литераторов часто вижу. А как странно сочиняет Пушкин. Вообразите себе: перед ним стоит в стакане ром, славнейший ром, рублей по сту бутылка, какова только для одного австрийского императора берегут, — и потом уж как начнет писать, так перо только: тр... тр... тр... Недавно он такую написал пиэсу: Лекарство от холеры, что просто волосы дыбом становятся. У нас один чиновник с ума сошел, когда прочитал. Того же самого дня приехала за ним кибитка и взяли его в больницу. С Булгариным обедаю.
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю. Вы верно и в журналы помещаете.
Хлестаков. Да, как же, я помещаю разные водевили и такие разные театральные штучки. Моих впрочем много есть сочинений: Женитьба Фигарова, Сумбека... Вот и Фенелла — тоже мое сочинение, Роберт... и всё это так, по случаю. Я даже не хотел их, признаюсь, писать, но театральная дирекция говорит: „Пожалуста, братец, напиши что-нибудь“. Думаю себе: пожалуй, изволь, братец; и тут же в канцелярии начал одну из них. Да и в журналах помещаю сочинения: в Московском Телеграфе и в Библиотеке для чтения. Да, если сказать правду, то я сам почти всё там делаю. Вот эти все статьи, что были там Брамбеуса, это все мои.
Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?
я там все статьи переправляю.
Анна Андреевна. Так верно это Юрий Милославский ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это мое сочинение.
Анна Андреевна. Да, я сейчас догадалась!
Марья Антоновна. Ах, маминька, там написано — это г. Загоскина сочинение.
Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина, а есть другой Юрь Милославский, так тот уж мой.
Анна Андреевна. Ну, это верно я ваш читала. Как хорошо написано!
Хлестаков. Да, я за словесность получаю сорок тысяч в год. Я этим составил себе состояние, у меня два дома есть в Петербурге и если бы вы подошли к моему дому, то вы бы подумали, что дворец, и я нарочно уж так велел архитектору, чтобы дал самый лучший вид: так везде колонны и вазы. Я сам даю балы даже иногда.
Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы.
тарелочка, так это, я вам скажу, просто объядение. Один рябчик стоит восемьсот рублей, да какая-нибудь перепелка рублей тысячу. Подадут вам какой-нибудь этакой пирог, что сам он горяч так, что вы не можете взять в рот, а в середине мороженое, холодное вот как лед. Да, я каждый раз бываю на этих балах. Там у нас и вист свой составился: министр финансов, министр юстиции, французский посланник и я. И как только иногда как-нибудь замешкаюсь, то уж министры говорят: Да где же Иван Александрович? Послать за Иваном Александровичем. И как начнем играть, то просто, я вам скажу, что уж ни на что не похоже: дня два не сходя со стула играем. И так уморишься, так уморишься, что как взбежишь к себе на лестницу в четвертый этаж, то просто сбросишь с себя шинель кухарке и скажешь только: На, Маврушка! А пот так в три ручья и льется. И на другой день в должность уж никак не хочешь итти. „Осип, и не буди меня!“, бывало, говорю: „ей богу, не пойду!“ Впрочем, я это так только говорю, а у меня должность тут же на дому и чиновники всегда ко мне приходят. А любопытно очень видеть, если бы нарочно заглянули, когда я проснусь. В передней у меня графы и князья толкутся и жужжат так, как шмели; только слышно: ж... ж... ж... Да подите, думаю себе, к... Ну, нечего делать, нужно однако ж вытти к ним. И нельзя впрочем: иной раз министр, не то, чтобы всегда, а иногда заедет. (Городничий и прочие с робостию встают с своих стульев.) Всем нужда ко мне. Я ведь имею самое прибыточное место. Мне даже на пакетах пишут иногда: „Ваше Превосходительство“; у меня и звезда есть: небольшая только, малинькая — вот такая (показывает рукою на фрак) . Я один раз даже управлял министерством. Право, и так это странно случилось. Министр куда-то уехал, все думали: кому дать исправлять должность, кто будет, как и что. Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало: — нет, мудрено; кажется и легко на вид, а рассмотришь — нет, чорт возьми, трудно, да после видят, что нечего делать — ко мне. Иван Александрович, говорят, может это сделать. И тотчас фельдъегерь скачет: Иван Александрович! Иван Александрович, ступайте министерством управлять! Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате — ну, уж отказаться, да думаю себе: дойдет до государя... неприятно, ну, да и не хотелось испортить свой послужной список. Извольте, говорю, господа, я принимаю должность, только уж у меня прошу не так, уж теперь ни, ни, ни... Уж у меня ухо востро держите... я уж... и точно: бывало, как прихожу, то у меня чиновники все вот так трясутся. ( Городничий и прочие трясутся от страха.) Я и в Государственном совете присутствую, и во дворец, если там иногда маленькие балы случатся, то за мной уж посылают. Да меня даже хотели сделать... (не могши придумать, останавливается) . Да. А какие есть хорошенькие магазинщицы на Невском проспекте...
Городничий (подходя и, трясясь всем телом, силится выговорить.) А ва ва ва... ва.
Хлестаков. Что такое? вы что-то говорите?
Городничий. А ва ва ва... ва.
Хлестаков. Не разберу ничего.
Хлестаков. А, хорошо, хорошо. Мне точно что-то немного зевается. (Встает.) Вы меня извините, сударыня: право, чрезвычайно хочется спать. Завтрак был у вас хорош. (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)
ЯВЛЕНИЕ VII.
Те же кроме Хлестакова и городничего.
Бобчинский (Добчинскому) . Вот это, Петр Иванович, какой важный человек. Я, ей богу, никогда еще не был в присутствии такой важной персоны. Я чуть не умер со страху, ей богу. 6 Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой?
Бобчинский. А я так думаю, что генерал ему и в подметки не станет; а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус, ей богу. И во дворец ездит... Пойдем, Петр Иванович, расскажем об этом Аммосу Федоровичу и Коробкину: они еще ничего об этом не знают. Прощайте, Анна Андреевна.
Добчинский. Прощайте, кумушка! 1
Артемий Филипович (Луке Лукичу) . Шутите. С этакою молодостию да такие должности отправляет. Я еще, признаюсь, никогда такова ревизора не видел. Прощайте, сударыня. (Уходит, за ним Лука Лукич.)
ЯВЛЕНИЕ VIII.
Анна Андреевна. Ах, какой приятный!
Марья Антоновна. Ах, милашка!
Анна Андреевна. Но только какое тонкое обращение! Сейчас можно увидеть столичную штучку. Приемы и всё это такое... ах, как хорошо! я страх люблю таких молодых людей. Я просто без памяти... Он однако ж меня очень понравил, я заметила: всё на меня поглядывал.
Марья Антоновна. Ах, маминька, видите ли, какие вы: он больше на меня глядел.
Марья Антоновна. Нет, маминька, право...
Анна Андреевна. Ну, вот боже сохрани, чтоб не поспорить! Нельзя, нельзя, да и полно. Где ему смотреть на тебя и с какой же стати ему смотреть на тебя?
Марья Антоновна. Право, маминька, всё смотрел: и как начал говорить о литературе, то взглянул на меня, и потом когда рассказывал, как играл в вист с министром, и тогда посмотрел на меня.
Анна Андреевна. Ну, может быть, один какой-нибудь раз, да и то так уж верно, лишь бы только... А! говорит себе: дай уж посмотрю на нее!
Анна Андреевна. Сама ты „кажется“. Досаднее всего, когда начнет этакие рассуждения... Ты просто дура и больше ничего, тебе не следует мне этак говорить. Ты можешь это сказать своей Парашке. Какие в самом деле глупости! нельзя же ему делать мне прямо глазки. Он знает, что я женщина замужняя, да притом и дурачина муж мой тут же стоял.
ЯВЛЕНИЕ IX.
Те же и городничий.
Городничий (входит на цыпочках) . Тс... тс...
Городничий. Прилег отдохнуть. Боже вас сохрани тут как-нибудь шуметь.
Анна Андреевна. Послушай, да зачем ты пригласил его в комнату? Ведь нужно обедать; сейчас обед готов.
Городничий (расставляя руки и задумываясь) . Обедать?
Анна Андреевна. Да как же. С какой стати ты предложил ему спать?
во дворец ездит... так вот право чем больше думаешь... чорт его знает, не знаешь, что̀ и делается в голове: как-будто стоишь на какой-нибудь колокольне или тебя хотят повесить.
Анна Андреевна. А я никакой совершенно не ощутила робости. Я просто видела в нем образованного, светского, высшего тона человека; а о чинах его мне и нужды нет.
Городничий. Ну! уж вы женщины — всё кончено: одного этого слова достаточно. Вам всё это: тралала. Вдруг брякнут ни из того, ни из другова словцо. Вас высекут да и только, а мужа и поминай как звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Анна Андреевна. Об этом я уж советую вам не беспокоиться. Мы кой-что знаем такое...
Городничий , (один) . Ну, уж с вами говорить... Эка в самом деле оказия! До сих пор не могу очнуться от страха. (Отворяет дверь и говорит в дверь:) Мишка, позови квартальных Свистунова и Держиморду: они тут недалеко где-нибудь за воротами. (После небольшого молчания.) Чудно всё завелось теперь на свете: народ всё тонинькой, поджаристый такой. Никак не узнаешь, что он важная особа. Однако ж как он ни скрывался, а наконец таки не выдержал и всё рассказал. Видно, что человек молодой.
Те же и Осип. (Все бегут к нему навстречу и кивают ему пальцем.)
Анна Андреевна. Подойди сюда, любезный.
Городничий. Чш !.. что, что? спит?
Осип. Нет еще, немножко потягивается.
Осип. Осип, сударыня.
Городничий. Полно, полно вам. Ну что, друг, тебя накормили хорошо?
Осип. Накормили, покорнейше благодарю, хорошо накормили.
Анна Андреевна. Ну что, скажи: к твоему барину слишком, я думаю, много ездит графов и князей?
Анна Андреевна. А какою каретою барин твой ездит, если случится во дворец — голубою или желтою?
Марья Антоновна. Душинька Осип. Какой твой барин хорошинькой!
Анна Андреевна. А государь к нему ездит?
Городничий. Да перестаньте, пожалуста! Вы этакими пустыми речами только мне мешаете... Ну что, друг ?..
Осип. Чин обыкновенно какой; известно, что уж чин важный.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами не дадите ни слова поговорить о деле. Ну что, друг, что, как там твой барин ?.. Что, строг? Любит этак распекать или нет?
Осип. Да, порядок любит. Уж ему чтобы всё было в исправности.
Городничий. А мне очень нравится твое лицо, друг; ты должен быть хороший человек. Ну что...
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие. Здесь нужная вещь. Дело идет о жизни человека... (К Осипу) Ну, что, сосед, имеешь ты хозяйку?
Осип. Нет, сударь, еще не женат.
Городничий. Право, мне ты очень нравишься. Послушай: в дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато, так вот тебе пара целковиков на чай.
Осип (принимая деньги) . А покорнейше благодарю, сударь. Дай бог вам всякого здоровья. Бедный человек, помогли ему.
Анна Андреевна. Послушай, Осип, а какие глаза больше всего нравятся твоему барину ?..
Марья Антоновна. Осип, душинька !..
Городничий. Да постойте, дайте мне. (К Осипу) А что, друг, скажи пожалуста: на что больше барин твой обращает внимание; то есть, что ему на дороге больше всего нравится?
Осип. Любит он по рассмотрению, что как придется. Больше всего любит, чтобы его приняли хорошо, угощение чтоб было хорошее.
Осип. Вот уж на что я, крепостной человек, но и то смотрит, чтоб и мне было хорошо. Ей богу. Бывало, заедем куда-нибудь: Что, Осип, хорошо тебя угостили? — Плохо, ваше высокоблагородие. — Э, говорит: это нехороший человек — хозяин. Ты, говорит, напомни мне, как приеду. А, думаю себе (махнув рукою) , бог с ним, я человек простой.
Городничий. Хорошо, хорошо, и дело ты говоришь. Там я тебе дал на чай, так вот еще сверх того на баранки.
Осип. За что жалуете, ваше высокоблагородие (прячет деньги) , разве уж выпью за ваше здоровье.
Анна Андреевна. Приходи, Осип, ко мне, тоже получишь.
Городничий. Чш !.. (Поднимается на цыпочки. Вся сцена в полголоса.) Боже вас сохрани шуметь. Идите, идите себе, полно уж вам...
Анна Андреевна. Пойдем, Машинька! Я тебе скажу что-то такое: я заметила у гостя такое, что нам вдвоем только можно сказать.
Городничий. О, уж там наговорят! Я думаю, поди только да послушай! и уши потом заткнешь. (Обращаясь к Осипу) Ну, друг...
ЯВЛЕНИЕ XI.
Городничий. Чш! Экие косолапые медведи стучат ногами! Так и валится, как будто сорок пуд сбрасывает кто-нибудь с телеги. Где вас чорт таскает?
Держиморда. Был по приказанию...
Городничий. Чш. (Закрывает ему рот) . Эк как каркнула ворона. (Дразнит его.) „Был по приказанию“. Как из бочки, так рычит. (К Осипу.) Ну, друг, ты ступай, приготовляй там, что нужно для барина; всё, что ни есть на дому, требуй. (Осип уходит.) А вы — стоять на крыльце и ни с места. И никого не впускать в дом стороннего. Боже вас сохрани, особенно купцов. Как только одного из них впустите — то... я даже и говорить не хочу, что вам за это достанется. Как только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбой, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, то взашей так прямо и толкайте! так его, хорошенько! (Показывает ногою) . Слышите, боже вас сохрани. Чш... Чш... (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Занавес опускается.