Предисловие к "Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем"

II

<ПРЕДИСЛОВИЕ К „ПОВЕСТИ О ТОМ, КАК ПОССОРИЛСЯ ИВАН ИВАНОВИЧ С ИВАНОМ НИКИФОРОВИЧЕМ“>

„Долгом почитаю предуведомить, что происшествие, описанное в этой повести, относится к очень давнему времени. Притом оно совершенная выдумка. Теперь Миргород совсем не то. Строения другие; лужа среди города давно уже высохла и все сановники: Судья, Подсудок и Городничий люди почтенные и благономерные“.

Примечания

„Миргорода“ изд. 1835 г., хранящемся ныне в библиотеке Академии Наук СССР (ч. II, с. 93), напечатано предисловие к повести, не имеющееся ни в одном из известных экземпляров этого издания. Предисловие оставалось до сих пор неизвестным; оно не только не включалось ни в одно из собраний сочинений, но и о самом существовании предисловия не упоминалось ни у кого из исследователей Гоголя.

„щедринскую“ обличительную направленность и социальную обобщенность. Все это заставляет самым тщательным образом рассмотреть вопрос о причинах появления этого предисловия в „Миргороде“ и отсутствия его как в дальнейших переизданиях повести, так и в остальных экземплярах „Миргорода“.

„Новоселье“ (ч. II, СПб., 1834, с. 479—569), где повесть впервые напечатана, предисловия не имелось, был лишь подзаголовок: „Одна из неизданных былей пасечника рудого Панька“. Таким образом, предисловие, повидимому, было написано позже окончания повести, при подготовке „Миргорода“ к печати в конце 1834 года (цензурное разрешение датировано 29 декабря 1834 г.).

Прохождение повести через цензуру при напечатании ее в альманахе „Новоселье“ в 1834 г. повлекло за собой изъятие „некоторых непропущенных мест“, как об этом сообщает цензор А. В. Никитенко, и к столкновению на этой почве Гоголя с цензором. Об этом недовольстве Гоголя цензурой сохранилось точное свидетельство самого А. В. Никитенко, который записывает в своем дневнике от 14 апреля 1834 г.:

„Был у Плетнева. Видел там Гоголя: он сердит на меня за некоторые непропущенные места в его повести, печатаемой в «Новоселье». Бедный литератор! Бедный цензор!“ (А. В. Никитенко. Записки и дневник, СПб. 1904, т. I, с. 242).

„некоторые непропущенные места“ заставляет предполагать, что он имел в виду основной текст повести, а не предисловие. Поскольку же Никитенко запись свою в дневнике сделал непосредственно во время цензурования повести (цензурное разрешение „Новоселья“ датировано „апреля 18 дня 1834 года“, т. е. через 4 дня после записи в дневнике), здесь трудно допустить какую-либо ошибку.

Предисловие Гоголя, повидимому, было написано в связи с этими цензурными изъятиями. Заявление о том, что „происшествие, описанное в этой повести, относится к очень давнему времени“ и является „притом“ „совершенной выдумкой“ имеет явно-иронический характер. Якобы „благонамеренное“ утверждение, что „теперь“ „все сановники: судья, подсудок и городничий люди почтенные и благонамеренные“, в соседстве с заявлением о том, что „лужа среди города давно уже высохла“, не оставляет сомнения в этой замаскированной полемике с цензурой, в намеках на какие-то нам неизвестные обвинения в „неблагонамеренности“, которыми, вероятно, мотивировано было цензурное запрещение „некоторых мест“ повести. Ряд обстоятельств, относящихся ко времени цензурования и печатания „Миргорода“, отчасти проясняет историю появления предисловия в „Миргороде“ и затем — изъятие его из уже готовой и частично отпечатанной книги.

„Миргорода“ через цензуру совпало со временем отбывания цензором А. В. Никитенко заключения (с 16 по 26 дек. 1834 г.) на гауптвахте за пропуск перевода стихотворения В. Гюго в „Библиотеке для чтения“. Цензуровал „Миргород“ В. Н. Семенов; цензурное разрешение подписано им 19 декабря 1834 г. Гоголь, вероятно, воспользовался отсутствием Никитенко и своим личным знакомством с цензором Семеновым (он бывал у Семенова и даже „читал свои произведения“ спрашивая его о том, „что удобно или неудобно прочитанное к печати“. (См. „Московские Ведомости“, 1861, № 3, с. 23). Это тем более вероятно, что Семенов мог и не знать о конфликте Гоголя с Никитенко при напечатании повести в „Новосельи“ и не обратить внимания на замаскированную иронию предисловия. Известно, что Никитенко, вернувшись к своим обязанностям, после сидения на гауптвахте, действовал особенно рачительно и обнаружил у Семенова ряд послаблений (см. запись в дневнике Никитенко от 2 февраля 1835 г., с. 261). Это и привело, вероятно, к изъятию предисловия. Однако, поскольку цензурное разрешение на „Миргород“ было уже дано, изъятие, повидимому, было сделано неофициально, скорее всего в виде непосредственного совета Гоголю изъять предисловие самому. Возможно, что узнав о возвращении Никитенко, Гоголь и сам, во избежание цензурных недоразумений, изъял предисловие. Сохранившееся (и тоже до последнего времени неизвестное) письмо Гоголя к Никитенко, от 24 января 1835 г., т. е. вскоре после освобождения Никитенко, может быть поставлено в связь с этими обстоятельствами. (См. в настоящем сборнике с. 49). Гоголь в своем письме выражает сожаление о том, что не застал Никитенко лично и пишет, что ему нужно было „о многом переговорить таком, что на бумаге как-то не может говориться“. Намеки Гоголя о „таком“, что на бумаге „не говорится“, позволяют предположить, что этот разговор должен был относиться к цензурным делам, но „Арабески“ к этому времени уже вышли из печати, и других дел с цензурой кроме печатавшегося „Миргорода“ в это время у Гоголя не было.

„Миргороде“ в результате изъятия предисловия из уже сверстанного экземпляра, также свидетельствует о внешней, цензурной причине отсутствия предисловия в остальных экземплярах „Миргорода“ и в последующих перепечатках „Повести о том...“ Для того, чтобы не печатать и не переверстывать заново той части книги, в которой помещена была повесть, а следовательно, сохранить и прежнюю нумерацию страниц, — Гоголь специально дополнил двумя страницами текст „Вия“, непосредственно предшествующего „Повести о том...“ (в экземпляре с „предисловием“, как и в рукописи, „Вий“ заканчивался сценой в церкви).

Невключение предисловия в издание 1842 года может быть объяснено как неотпавшими цензурными соображениями, так и тем, что обстоятельства, которыми было вызвано полемическое предисловие, утратили для Гоголя свое первоначальное значение.