Спасский Николай: Проклятие Гоголя
Глава 13

Пролог
Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
12 13 14 15 16 17 18 19 20
Послесловие автора

ГЛАВА 13

Евгения не могла прийти в себя после того, что случилось. Да, она этого добивалась многие месяцы. Но когда это состоялось, она почувствовала страшную внутреннюю пустоту. И унижение.

Евгения считала себя взрослым человеком. В сравнении с взбалмошной, инфантильной Марианной. Она была старше итальянки на целых два года. Она работала и зарабатывала. У нее было свое прошлое, которым она гордилась, свои принципы. В университете на третьем и четвертом курсах ее сильно опалил роман с профессором истории славянских языков, нервным женатым сорокалетним венгром, в очках, при бабочке и с мефистофельской бородкой. Имела она и опыт случайных связей. Как многие девчонки в американских университетах той поры, пыталась экспериментировать с лесбийской любовью, но дальше глубоких поцелуев не продвинулась, стало противно.

В душе Евгения оставалась романтиком. Она мечтала о верной любви, о семье. Она сломала свою женскую гордость, чтобы заполучить Гремина, и что-то надломилось в ней самой. Шок, который она испытала, когда ее Гремин, у нее на глазах любил другую женщину, не прошел. Когда-нибудь она отомстит им обоим. По-страшному.

Но сейчас Евгении безумно хотелось обнять его, поцеловать, заняться с ним любовью. На любых условиях, даже напополам с Марианной.

Их регулярные встречи незаметно прекратились. Не только из-за случившегося. Не было предмета для сверки часов. Потому что после вечера с Божаной каждый четко представлял свои действия.

Первой нащупала след Марианна. Ей, девушке из высшего света, не составило труда выяснить, что семейство маркиза Альбернони, которое Гоголь неоднократно посещал, приезжая в Рим, – он был дружен с молодыми братьями Альбернони Сильвио и Джанкарло – вовсе не исчезло и породнилось со старинным венецианским родом Франкини. Семейный особняк Альбернони в Тоскане, под Монтепульчано, остался в целости и сохранности. С архивом и меблировкой конца XVIII – начала XIX века.

Правда, богатый и знатный род Франкини сейчас оказался на грани вымирания. Старый граф Серджо Франкини, единственный представитель рода, никогда не был женат. Не имел детей. Пребывал в преклонном возрасте: хорошо за семьдесят. И к тому же страдал от болезни Паркинсона. Под предлогом болезни его двоюродным племянникам, потомкам сестры его деда, удалось добиться частичного лишения прав в отношении Серджо Франкини.

Формально он являлся собственником фамильного особняка, квартиры в Риме, виноградников, коллекций, но не мог ничего ни продать, ни заложить, ни подарить. По суду ему была установлена приличная сумма ежемесячного содержания, и Франкини проживал ее в своем поместье в окружении любимых книг и картин. Его изредка навещали бывшие любовницы и любовники и опекал вышколенный камердинер, в прошлом парашютист, лет пятидесяти, совмещавший свою работу с функциями соглядатая и доносившего обо всем племянникам.

Марианна в детстве вместе с родителями бывала в гостях у Франкини, поэтому когда она ему позвонила и попросила разрешения навестить, старик нескрываемо обрадовался. Но вскоре ей отзвонил камердинер и со ссылкой на желание семьи и на установленный врачами порядок попросил объяснить, в чем заключался смысл ее визита. Марианна была готова к такому вопросу. По отцовской линии она приходилась отдаленной родственницей семейству Франкини и ее ссылка на желание переговорить с единственным оставшимся в живых представителем рода, посмотреть семейный архив, выглядела вполне убедительно.

Серджо Франкини был не только последним представителем одного из славных исторических родов Венеции, но и целой эпохи, когда принадлежать к знати означало не только, по сути, профессию, но и состояние души. Когда блестящие молодые люди могли делать вид, что на дворе еще XIX век, не было ни Первой мировой войны, ни Октябрьской революции в России, ни власти фашистов в Италии и нацистов в Германии, ни преследования евреев… Но у многих отрыв от реальности принимал откровенно болезненные формы.

Так, Серджо Франкини, сорокалетний мужчина с университетским образованием и знанием пятью языков, оставил дипломатическую карьеру, чтобы не служить фашистам, и отдался развлечениям. Какую часть своего состояния он промотал на французское шампанское, на актрис, позже на мальчиков и прочие эскапады, трудно представить. В годы войны Франкини пристрастился к наркотикам. Доставать героин человек с деньгами и связями в то время в Италии мог.

Когда в 1946 году Италия проголосовала за республику, менять что-либо было поздно. Франкини, разбитый подагрой и начинающейся болезнью Паркинсона, доживал свои дни, постепенно впадая в детство. Его ум, талант, воля были съедены алкоголем и наркотиками. Он заплатил самоуничтожением за иллюзию сохранения собственного достоинства.

Когда Франкини случалось выбраться из состояния отупения психотропными препаратами или алкогольно-наркотического опьянения, – чему-чему, а напиваться и колоться своему умирающему дяде сердобольные племянники не препятствовали, – Серджо оборачивался самим собой. Собой прежним: слегка запыленным блеском играл интеллект, звенели шутки, изысканным узором выстраивались фразы.

Вот от этого человека и предстояло добиться правды. Согласно устойчивой традиции в семье с XIX века хранились какие-то документы, связанные с именитыми русскими путешественниками.

О линии поведения условились на встрече втроем, в вечер перед выездом. Как обычно, в «Тримани». Гремин показался Евгении то ли посерьезневшим, то ли слегка постаревшим, усталым и нервным, что с ним бывало в минуты сосредоточения душевных и физических сил. Внешне свое отношение к Евгении он не переменил. Та же дружеская симпатия, легкая ирония и небрежность. Словно ничего не случилось. Такую линию поведения Гремин предложил без эмоций, элегантно и жестко. Евгении ничего не осталось, как согласиться.

Она получила лишнее доказательство, что Гремин никакой не историк религии, не регент церковного хора, а кадровый разведчик.

Было решено попробовать накануне договориться, хорошо заплатив, с камердинером, чтобы он не позволил Серджо напиться или заглушить сознание наркотиками. Можно было намекнуть, что речь идет о поруганной чести дальней родственницы…

Для затравки можно пообещать доставить ему шикарную кокотку. Или его самого вывезти на несколько дней, хотя бы в Париж. Словом, раздразнить старика. Девушки в его присутствии должны были имитировать наркоманок. Были заготовлены две ампулы – с безобидным витамином и морфием. Чтобы совсем уж раззадорить клиента, можно устроить для него легкий стриптиз.

– не больше, чтобы задать интересующие их вопросы. Зато гарантия успеха была бы почти стопроцентной. Если бы Серджо Франкини что-нибудь знал, то под наркотиком нужной дозировки он бы выдал себя.

Первую половину дня они ездили и бродили по окрестностям. Накануне Гремин без особых проблем договорился обо всем с камердинером. Тот обещал помочь, запросив круглую сумму. Теперь им оставалось убить время. От красоты вокруг перехватывало дыхание. Они посетили и Читта делла Пьеве, родной город Перуджино, и подземный лабиринт в Кьюзи. Хотя можно было вообще никуда не ездить. Тоскана излучала красоту неземную, нечеловеческую.

Завершили свою прогулку они возле храма Сан Бьяджо, в двух шагах от Монтепульчано.

– Какая-то мистика! – воскликнул Гремин. – Замшелый средневековый городок. Буквально ощущаешь носом атмосферу тех невеселых лет. И вдруг рядом такой всплеск гармонии и света! Праздничная ренессансная церковь! Легкая, как шкатулка, построенная по плану греческого креста. Полное отрицание Средневековья. А Средневековье, чтобы напомнить о себе, по соседству вбивает в землю кол колокольни. Как во Флоренции. Там в метре от Санта Мария дель Фьере высится мрачная громада колокольни, спроектированной самим великим Джотто, – прибежище мистиков и самоубийц. Здесь, в пейзаже Монтепульчано! Два цвета – нежно-голубой и нежно-зеленый. И чуточка нежно-серого, но не грустного, а радостного. Просветленного. И Перуджино, и Пьеро делла Франческа могли родиться только в этих краях, впитывая с молоком матери эти виды, как предчувствие Леонардо.

Евгении нравилось, когда Гремин сбрасывал скорлупу. Но у нее почему-то от созерцания Сан Бьяджо на душе стало еще неспокойнее. Может, оттого, что она совершенно по-иному воспринимала символику православного креста.

После обеда отправились в поместье Франкини. Сперва объехали его, осмотрели в лучах жгучего августовского солнца. В справочниках усадьба обозначалась как Кастель дель Ручелло – замок на ручье. Хотя фактически никакого замка, конечно, не было. Их пропустили на машине через центральные ворота. Декоративные, XIX века. Короткая аллея, метров сто. По обе стороны аллеи густой то ли сад, то ли парк. Евгения была не слишком сильна в ботанике и никак не могла сообразить: что-то в растительности ее не убеждало. Когда подъехали к крыльцу, она узрела ботанический сад с изобилием экзотических деревьев и кустарников. Все идеально ухожено. Таблички с названиями по-латыни и на итальянском.

Марианна пояснила:

– Ботанический сад обустроили еще в начале XIX века. Тогдашний владелец был известный чудак! Воображал себя английским лордом. Хотя дядя Серджо тоже постарался для сада. Привел его в порядок, выписывал деревья со всего мира.

Сам замок впечатления не производил. Весьма невыразительная конструкция в три этажа с неестественным монументальным порталом, будто от другой постройки. Стены покрашены в фиолетово-бирюзово-голубоватый цвет – традиционный цвет дворцов XVII века, эпохи Барокко, как не преминул сообщить Гремин. Про фасад он заметил: «Конструкция, безусловно, оригинальная. Старину не спрячешь. Век XVI, наверное».

Евгения не подозревала Гремина, что он играет на публику. Но ее бесило от греминского бесчувствия. Он восхищается красотами искусства, а рядом томятся две молодые женщины, которые его любят. Одна настоящая – такая и поможет, и выручит. Другая – поддельная, ни к чему не способная аристократка, хотя и красивая. Надо определяться, с кем ты. Долго сидеть на заборе не получится. Столкнут, и будет очень больно.

Массивную дверь в богатом мраморном переплете открыл камердинер. Плотный, среднего роста мужчина, с круглой головой и грубыми чертами лица. Коротко стриженные волосы придавали голове сходство с экзотическим фруктом. Маленькие неприветливые глазки, как у мыши, – промелькнуло у Евгении. Ливрея темно-голубого цвета походила на сержантскую форму военно-воздушных сил. Скорее всего, по ее образцу она и была пошита. В Гремине он без энтузиазма признал знакомого.

– Ну что, все в порядке? Как договаривались? – поинтересовался Гремин.

– Если я что-то говорю, то можно не сомневаться, – недоброжелательно ответил камердинер: при столь крепком теле голос у него оказался вовсе не густым.

– Ну, вот и прекрасно, прошу вас, – Гремин протянул камердинеру конверт. Задаток был уплачен ранее.

– ей в голову не пришла.

Внутри они оказались в типичной обстановке хорошо сохранившегося итальянского фамильного замка средней руки. Войны, революции и погромы его не коснулись. Количество накопившегося за столетия хлама поражало воображение. Потемневшие до черноты портреты предков в столь же черных рамах, не чищенные десятилетиями бронзовые и медные светильники, скамьи, стулья, этажерки, книжные шкафы – все в разной степени пригодности. Полуистлевшие, изъеденные молью, а когда-то персидские ковры, не меньше изъеденные молью медвежьи и волчьи шкуры. И книги. Везде. В шкафах, на этажерках, на диванах, на скамьях, на полу. Старинные.

Однако во всем этом пыльном сумбуре была своя особенность. Обычно с пьянтеррено, который использовался по-разному – и для библиотеки, и для кухни, и для лакейской, на второй, основной этаж вела лестница разной степени массивности и красоты. Там размещались барские покои. Здесь же все было наоборот. Лестница вела не вверх, а вниз. Евгения остановилась от удивления. Выручил Гремин:

– Замок стоит на склоне холма, и основной фасад наверняка с террасы открывается в другую сторону.

Он тоже был несколько ошеломлен. Одна Марианна чувствовала себя в своей тарелке.

– Сейчас я вас провожу к графу, – прервал их смущение камердинер.

Лестница была улиткообразной формы. Но очень широкая и пологая. Мраморная.

– они находились в маленьком зале, напоминавшем атриум церкви. Кроме двух обломанных мужских торсов старинной работы и карликовых пальм, ничего не было. Атриум перетекал в длинный зал. Их разделяла только стеклянная перегородка с настежь распахнутыми двустворчатыми дверями. В глубине зала точно такая же перегородка открывалась на веранду.

В зале все было выдержано в напыщенном стиле Первой империи. Белые стены, изрезанные золотом, белая мебель, белые муранской работы люстры, обилие зеркал, наполеоновская символика, местами сильно напоминавшая ликторские топорики фашистской Италии. Посередине – огромный стеклянный стол. Точнее, огромное стекло, покоившееся на трех обломках античных колонн. Стол завален книгами. Судя по кожаным переплетам, старинными, хотя кое-где пестрели и глянцевые обложки.

Они остановились. Чувствовалось что-то недосказанное. Евгения еще раз обвела глазами зал, выполненный, надо признать, с хорошим вкусом и изяществом. И только сейчас, при вторичном осмотре, поняла, в чем заключалась причина ее дискомфорта. По залу были расставлены изысканные безделушки: традиционные скульптурки Меркурия и других богов, древнегреческие и этрусские вазы весьма приличной сохранности, сюжетные картинки. Приглядевшись, Евгения сообразила, что элегантные вещицы имели одну направленность. Порнографическую. Меркурий мастурбировал, Амур имел Психею, мраморная Леда ублажала Лебедя, группа молодых людей и девушек на греческой вазе занималась групповым сексом. Персонажи французских картинок обнажали друг друга, целовались, шлепали голеньких девушек по розовым попкам.

– Вижу, вы уже оценили мои маленькие шалости?

Евгения, глянув на хозяина, решила: лев в старости. Человеческая развалина. Но могучая, еще нелишенная красоты. Пожилые актеры столичных театров, особенно парижских, переиграв героические роли Цезаря, Антония, Нельсона, Ричарда II, к старости располнев, поседев, с лицом, изрезанным морщинами, приобретали такой вид.

Франкини, видно, когда-то был высокого роста и могучего телосложения. Сейчас он порядком съежился и ссутулился. На нем был классический зеленоватый твидовый костюм английского сквайра, проживающего большую часть года за городом, рубашка в густую клетку, отличного качества («Хотя довоенной моды», – съязвила про себя Евгения), шерстяной галстук, венецианские бархатные узорные домашние туфли – дань семейной традиции. Массивная голова, крупное лошадиное лицо, изборожденное глубокими морщинами. Мясистые, оттопыренные уши, редкие седые волосы, без претензии зачесанные назад. Но главное – жесткий орлиный нос, почти нетронутый временем. Губы неожиданно тонкие, иронические. И руки – перевитые голубыми венами, с длинными, узловатыми пальцами. Взгляд же оставлял невнятное впечатление. Но когда вспыхивал, голубовато-стальные глаза смотрели умно и озорно.

– Марианна, сокровище мое, сто лет тебя не видел. Дай я тебя расцелую!

– голос больного, старого человека.

Он их усадил. Марианну лицом к солнцу, к свету, чтобы любоваться ей. Чувствовалось, Франкини льстило, что эта красивая девушка, неважно по каким причинам, навестила его, старика. Гремин и Евгения сели по бокам. Так они непроизвольно образовали четырехугольник вокруг стеклянного стола.

Принесли французское шампанское. Игривое «Биллекарт-Сальмон». Разговор начался.

Сперва ритуальная часть, которую взяла на себя Марианна. В совершенстве владея этим жанром, она профессионально рассказала о последних новостях: кто куда переместился, кто с кем сошелся, кто себе завел молодую любовницу, кто выдал замуж внучку или женил внука. От Евгении не ускользнуло, что Марианна избегала каких бы то ни было упоминаний о смертях. Наверное, этого тоже требовал жанр. После первых минут оживления Франкини стал сникать. Однако держал себя. Сознавая свою слабость, больше слушал. Болтовня Марианны забавляла старика нескрываемо.

Евгения ждала, когда же все-таки раздастся сакраментальное: «Хорошо, ну а теперь сознавайтесь, зачем пожаловали, зачем навестили старика, чем я могу помочь вам?» В разговорах такого рода этот момент наступал неотвратимо. На сей раз на раскачку потребовалось время. Серджо Франкини действительно хорошо знал родителей Марианны, и они действительно бывали у него дома. Правда, не здесь, а на римской квартире. И он действительно качал ее на коленке. Марианна сама обозначила грань, когда ей показалось удобным приступать к делу:

– Дядя Серджо, как здорово! Я тебя давно собиралась навестить. А тут, кстати, и повод подвернулся.

– Расскажи, детка.

– Мы с друзьями сейчас взялись написать исследование о темных, неизвестных страницах жизни Гоголя.

Франкини кивнул. Вполне осмысленно.

– Ты спросишь: зачем, почему? Так получилось. Андрэ, – Евгения отметила, что Марианна всегда представляла Гремина на французский манер: Андрэ, – будучи в Сопротивлении, воевал в партизанском отряде вместе с одним типом. – («Ба, ни хрена себе! Она и легенду взяла напрокат. Ну шустрая!») – И этот старый белогвардеец, умирая у него на руках, доверил ему свою тайну: в

– то ли Франкетти, то ли Франческини.

– Когда Андрэ рассказал мне эту историю, – говорила Марианна, – я сразу вспомнила о тебе. Ведь по материнской ветке твои предки – Альбернони – дружили с Гоголем. Дядя, голубчик, если ты нам поможешь найти документ, я тебе буду очень признательна. Ну просто очень. Очень-очень.

Франкини между тем побледнел. Он явно себя почувствовал плохо. Виски покрылись испариной. Чтобы руки не дрожали, он держал их, поставив бокал, одну другой. Сомнений не было – он что-то знал.

– Голубушка, ты же знаешь, семейные традиции никогда не были моим увлечением. К тому же я Франкини, а не Альбернони. У меня в роду пять дожей Венеции. Искать знакомства с приезжими русскими писателями, хотя бы и известными, моим предкам не пристало.

– Тем не менее живешь ты в замке Альбернони, – уколола Марианна.

– Не отрицаю. Может быть, что-то и есть. Не думаю, но тем не менее. Если хотите, давайте пройдем в архив. Посмотрите сами.

Архив, он же библиотека, располагался на первом этаже. Хозяин шагал с трудом, с сильной одышкой, тяжело опираясь на руку Марианны. Гремин и Евгения следовали сзади.

– В библиотеке ничего нет, – шепнул Гремин на ухо Евгении, и она умилилась. Злость ее испарилась. Ей было приятно, что Гремин разговаривал с ней, как с другом, соратником. – Старик определенно врет. Будем дожимать.

Библиотека представляла собой высокий зал, по периметру в два яруса обвитый книжными шкафами. На верхний ярус вели приставные лесенки в противоположных углах. Одну стену занимали глухие шкафы.

– Здесь семейный архив, – указал Франкини.

Он распахнул ближайший шкаф. Все пространство заполняли массивные коробки из толстого картона. С пометками: «Наполеоновские войны», «Риссорджименто», «Эпоха Джолитти». Естественно, что-либо искать в этих коробках было бесполезно.

– Здесь вся история наших двух семей, – с гордостью сообщил хозяин, будто даже воспряв духом и порозовев.

Марианна попробовала повиснуть у него на шее:

– Дядечка Серджо, голубчик, солнышко, ну ты же все помнишь. Ну, подскажи. Ты же прекрасно понимаешь, без твоей помощи нам в коробках рыться бессмысленно. Мы ничего не найдем. Помоги. Здесь наверняка должно быть что-то о Гоголе.

– Почему ты так уверена? – с искренним любопытством поинтересовался старик.

– Не может быть, чтобы не осталось никаких свидетельств. В письмах Гоголя того периода семья Альбернони только по моим подсчетам упоминается восемнадцать раз. Она присутствует во всех воспоминаниях российских путешественников, знавших Гоголя и встречавшихся с ним. В жизни не поверю, чтобы столь тесное знакомство не оставило никаких следов. Хоть какой-нибудь да должен быть. Хоть малюсенький.

Франкини сник. Плечи сгорбились, руки повисли. Ему требовалась доза. Маленькая хитрость Гремина сработала на сто процентов.

– Я не знаю ни о каких документах, – глухим голосом выговорил старик. – В коробках ничего нет. Можете проверить. Можете остаться на несколько дней. Ради бога. И мне в компании будет веселее.

Марианна взглянула на Гремина. Они вернулись в гостевой зал. Когда спускались, так же ниоткуда возник камердинер. Гремин ему тихо, одними губами ответил:

– Все в порядке. Не беспокойтесь.

Марианна подсела к старику. Пробовала его ласкать, гладить, целовать, говорить нежные слова. Тот словно окаменел. И было видно, что чувствовал он себя все хуже. Испарина покрывала не только виски, а и лоб. Губы запеклись. Дыхание вырывалось тяжело, с присвистом. Даже сидеть ему, похоже, было нелегко. Наконец Франкини выдавил:

– Марианна, поверь мне, я тебе говорю как твой дед, хотя бы и троюродный. В нашем архиве нет никаких документов, связанных с Гоголем. Я тебя не обманываю. Если бы они были, я бы тебе их показал. Были ли они, нет ли, что с ними сталось – я не знаю. Не спрашивай меня. Не мучай, – он замолчал, обессиленный.

– Нечего или не хочешь? – не отпускала Марианна. Она умела быть жестокой.

– Не мучай старика. Я тебе все равно ничего не скажу. Потому что не могу. И документов у меня нет. Мой тебе совет – не ищи их. Забудь. Забудь, и все.

– Дядя Серджо, ну не обижайся. Дай хотя бы намек. Что это были за документы, что в них говорилось?

Франкини совсем съежился и осел.

Марианна обернула к друзьям отчаявшееся лицо.

– Как быть?

Евгении хотелось уберечь вновь обретенное доверие Гремина. Она слегка тронула его локтем.

– Время не бесконечно. Судя по физиономии этого держиморды, у нас еще от силы полчаса. Полагаю, нужно вступать тебе.

Гремин слегка расправил плечи.

– Девушки, дайте я сяду рядом с графом. Нам так будет удобнее.

Тот молча, с затаенным ужасом повел глазами на Гремина.

– Граф, вы не пугайтесь. Я вам только объясню нашу ситуацию.

– Нам доподлинно известно, что в вашей семье много десятилетий хранились документы, проливающие свет на загадку жизни и смерти Гоголя. Вы спросите – кого может сейчас интересовать полусумасшедший русский писатель, умерший сто с лишним лет назад? Но за этими документами сейчас охотятся. Группа опасных преступников, связанных с нацистским подпольем. Они хотят продать их на черном рынке, заработать колоссальные деньги и дискредитировать попутно величайшего писателя XIX века. Сохранить документы вам все равно не удастся, их найдут и отнимут у вас. Поэтому лучше отдайте нам. А если их у вас нет, расскажите, что с ними сталось.

– А что вы с ними сделаете? – прохрипел старик.

– Мы их надежно спрячем, и по крайней мере в ближайшие десятилетия их не найдут. От этих нескольких страниц зависят смерть и жизнь разных людей. Вы не хуже меня знаете – это никакой не абсурд. Иначе бы вы не слушали меня столь внимательно. Если вы нам поможете, вы совершите благородное дело.

– А почему я должен вам верить?

– Вы верите вашей племяннице?

– Да. Она была чудесная девочка с золотыми кудряшками. Двадцать лет назад. Я ей верю в такой же степени, как верю любому близкому человеку, члену моей семьи. Как и вам, – Франкини попробовал рассмеяться, но не получилось. Не склеилась даже усмешка.

– Хорошо, посмотрите на нас, граф. Марианна – представительница высшей итальянской знати. Евгения – дочь известного психиатра, подвергшегося гонениям при фашистах, она американка, имеет двойное гражданство. Наконец, я, ваш покорный слуга, француз русского происхождения, воевал в маки, через антинацистское подполье соприкасался со спецслужбами: и с МИ-6, и с советским НКВД, и с американским ЦРУ. Сейчас ни на кого не работаю, хочу заново отстроить свою жизнь. В эту историю мы впутались случайно, но сейчас у нас уже выхода нет… Вы окажете огромную услугу, не только нам, – а не побоюсь сказать – человечеству, если поможете найти гоголевские документы.

Все было бесполезно. Глухо. Евгенией овладело отчаяние. Не пытать же старика. Хотя, впрочем…

– Ну а кроме того, мы же все люди. Разве мы не видим, в каком положении вы оказались? Насколько жестокую цену вы платите за совершенные ошибки, не столь уж и страшные. Ведь в отличие от ваших гонителей в годы фашизма вы не торговали собственной совестью и человеческим достоинством.

«Этот знает, по каким клавишам ударять».

– Ведь вы же еще не старый человек. Мы найдем хорошего адвоката. Вас избавят от унизительной опеки. Хотите периодически выбираться отсюда в Рим или Париж – мы устроим. Не хотите уезжать – мы вам здесь организуем все, что требуется для нормальной жизни. От недостатка шампанского вы вроде не страдаете. Что еще нужно: виски, коньяк, любые наркотики, женщины…

Я знаю, вы больны, и знаю чем. Когда боль невыносима, ее надо глушить, и морфий не хуже любого лекарства. Наконец, хотите, к вам будут регулярно приезжать девушки, красивые, молодые, спокойные. Или мальчики… Так что только скажите. Сделаем все.

Гремин выжидательно посмотрел на графа.

В этот момент дверь приоткрылась, появился камердинер. С суконной гримасой постучал указательным пальцем по циферблату часов. Гремин оставил старика, быстро подошел к камердинеру и, не говоря ни единого слова, дал тому несколько купюр. Судя по цвету, десятитысячные. Тот не сменил выражение лица, молча указал на часы и ретировался. Проходя мимо подруг, Гремин шепнул:

– У нас час. Пора начинать спектакль. Ну, так что вы ответите, граф?

Он опустился перед Франкини на колени и довольно сильно потряс того за плечи. Старик был плох: голова полуоткинута, глаза навыкате, скрюченный рот. Видно, ценой колоссального усилия воли тот выговорил:

– Поверьте мне, я ничего не знаю. Может быть, что-то когда-то и было, я не помню, я просто не помню, не помню, не помню. Пустите меня!

Он попытался повысить голос, но Гремин еще крепче обнял его:

– Ну что же, тогда мы вам сейчас покажем небольшое представление…

Марианна и Евгения встали на колени друг напротив друга в пространстве между диваном и стеклянным столом и стали скоренько раздеваться. Времени было в обрез, но они все обговорили заранее: кофточки, потом блузки, потом юбки. Так они остались в одном нижнем белье. Граф ошалел. Он уже не лежал, откинувшись, а сидел, подавшись вперед и неестественно вытянув шею.

Евгения достала из сумочки шприц и две ампулы – в США она училась на курсах медсестер, – разбила ампулы, ввела лекарство в шприц. Надеялись, что в своем состоянии Франкини не уловит оттенки запаха и цвета. В ампуле был элементарный витамин Б. Евгения вколола пол-ампулы себе, вторую половину – Марианне.

Снимать бюстгальтеры не договаривались, но Евгения легко сорвала прозрачно-батистовый, кружевной, мало что скрывавший бюстгальтер Марианны и он спланировал на пол. Обворожительные, упругие груди Марианны освобожденно заколыхались. Марианна гневно сверкнула глазами и тут же расстегнула бюстгальтер Евгении, чего та не предусмотрела. У Евгении была довольно плоская грудь, хотя и привлекательная по молодости. Евгения не расстроилась: «Ничего, сучка. Красивые груди – не самое главное в жизни».

Старика ломало. Девушки бросали озабоченные взгляды на Гремина. Но у того все было рассчитано до минуты.

– Смотрите, граф…

Гремин вынул из кармана шприц и ампулу – на сей раз с морфием. Показал Франкини, чтобы тот удостоверился в подлинности наркотика. От достоинства аристократа не осталось и следа. Франкини умирал, корчась с зеленой пеной на губах.

Гремин, обратясь к девушкам, проронил:

– Одевайтесь! И снарядите шприц.

Устроившись на коленях, чтобы смотреть прямо в глаза Франкини, Гремин крепко стиснул ему плечи. Тот застонал.

– Послушайте меня, граф. Сейчас вы мне скажете, где документы, и мы вам сразу же вводим морфий. Вы согласны?

– Нет, слово за вами, – остановил его Гремин. – Сперва вы нам говорите, где документ, а уж потом – все остальное. Выпейте для начала.

Он вынул из кармана серебряную фляжку, достал носовой платок, стер пену с губ Франкини, налил виски в рюмочку, служившую пробкой, поднес ко рту Франкини, заставил проглотить. Тот закашлялся. Гремин повторил процедуру, через пару минут взгляд Франкини слегка просветлел. По крайней мере он был в состоянии держать голову.

– Я скажу. Но мне тяжело. Очень тяжело. Поверьте!

– Верю. Поэтому говорите быстрее.

С трудом шевеля губами, Франкини медленно выдавливал из себя слова:

– Я отдал эти документы. Отдал. Я любил женщин. Нет, не любил. Был увлечен, – он закашлялся, снова побагровел.

– Вколи! – бросил Гремин Евгении. Они стянули со старика пиджак, закатали рукав рубашки. Рука была почти бестелесная, одна кость – Вот вена, давай быстрее!

После укола Франкини задышал ровнее. К нему вернулся румянец. Еще немного – и он открыл глаза.

– Ну, так кому вы отдали документы, граф?

Переведя дух и пошевелив губами, словно проверив, на месте ли они, тот произнес:

– Я их никому не отдавал.

– Как не отдавали? – Гремин собрался не на шутку разозлиться.

– Я их подарил. Нет, по сути их у меня украли. Я тогда любил одну женщину. Это была самая страшная – и странная – любовь в моей жизни. Я ей сболтнул об этих документах, и она их выклянчила у меня. Мне они тогда все равно были не нужны.

– Кто она? – суровым голосом потребовал Гремин.

– Сейчас скажу. Герцогиня, герцогиня… Ка… Га…, – граф запнулся, заморгал глазами, словно испугался. – Нет, нет… У нее не было титула.

– Так герцогиня или нет? – надавил Гремин.

– Я не помню. Не помню, – испуганно, чуть ли не мальчишеским голосом, пробормотал граф, озираясь по сторонам.

Гремин попробовал его потрясти. Тот запищал. Евгения смекнула, что пора вмешаться.

– Не надо, Эндрю! Он не придуривает. Он действительно не помнит. Это Паркинсон.

Гремин поднял брови. Видимо, поверил.

– Хорошо. Как мы можем найти эту женщину?

– Я не знаю. Не знаю. Я ее с тех пор не встречал. Правда не знаю.

– Тогда попробуйте описать ее. Только быстрее.

– Стерва. Господи, какая же она была великолепная стерва… – Блаженная улыбка перегнулась в гримасу боли. Напряженные складки на лбу и вокруг рта выдавали, что Франкини мучительно старался вспомнить хотя бы что-нибудь. – А, вот. У нее было родимое пятно на левой груди. Над соском. Все шутили – знак зверя.

– Ну скажите хотя бы, где вы с ней познакомились?

– На кладбище.

– На кладбище. На каком?

– На Верано. Там лет пятнадцать назад в семейных склепах устраивали тайные оргии. Мне довелось там побывать. Тогда-то мы с ней на мою голову и познакомились. Потом у меня начались неприятности с фашистскими властями. Я бежал в Швейцарию. Больше я ее не видел.

на Евгению. Та повторила:

– Бесполезно. Он не помнит. И к тому же он сейчас заснет.

Гремин встряхнул Франкини. Не сильно, но ощутимо.

– Не спите. Я все равно не отстану. Где мы ее можем найти?

Заплетающимся языком граф вымолвил:

– Я не знаю. Мы с ней познакомились на Верано. Наверное, и сейчас ее можно там встретить. Как я слышал, она не изменила своих пристрастий, – Франкини снова призакрыл глаза.

– Каких пристрастий? – не удержалась Евгения.

На секунду очнувшись, Франкини остановил на ней почти осмысленный взгляд:

– Curiosity killed the cat, красавица моя, – он засмеялся. Наверное, ему хотелось захохотать гомерически громко, но вышло что-то похожее на глухое хихиканье. – Некрофилия, – смех перешел в кашель, затем в легкий храп.

Граф заснул. Они не успели ни обменяться словами, ни переварить происшедшее, когда на лестнице послышались шаги. Появился камердинер.

– Ну, вот видите, что вы натворили. Я же вас предупреждал!

Гремин отвел возможность дальнейших домогательств:

– Мы ничего не натворили. Все, как договаривались. Лекарство пациенту введено, в нужной дозе, лучшего качества. Можете проверить, – он протянул на ладони обломки ампулы. – Минуту назад он заснул, сейчас у него восстановится нормальное дыхание и вечером он проснется огурец огурцом. Так что не волнуйтесь.

– Вы узнали, что хотели? – спросил он.

– Не все. Нужно будет поговорить еще раз. Может быть, два от силы. Только больно уж он стар. Многое забыл. Да и сочинять любит. Не сразу сообразишь, что он придумывает.

– Такое с ним бывает, – охотно согласился камердинер. – Только имейте в виду, в следующий раз такса будет выше. Вы в два часа не уложились, а отвечать мне.

– Согласен. Я вам позвоню на следующей неделе. Напрямую вам.

– Хорошо, дотторе, – признав наконец в Гремине авторитет и силу, жадный камердинер наградил его непонятным титулом.

Возвращались в машине молча. Гремин был погружен в себя. Марианна откровенно ошеломлена и растеряна. Евгения внутренне ликовала. Наконец-то они получили подтверждение того, что искали. Документ, раскрывающий тайну Гоголя, существует. И у них есть ключ, как его найти! Евгении доводилось бывать в Верано, в той части на холме, где располагались семейные склепы. Зловещее место…

– Пойдем отметим! Отметить было что.

Это была их вторая (после памятной встречи с Божаной) ночь любви с Греминым. Они не пили, не ерничали, не самоуничижались, не злорадствовали… Все прошло тихо, спокойно, словно они втроем одна семья. Гремин не переставал думать о своем, но был ласковым и внимательным. И Евгении было хорошо с ним. И Марианне, похоже, тоже. Во всяком случае, Евгения несколько раз заглядывала испытующе ей в глаза и не находила ни вражды, ни отторжения. Засыпая, Евгения блаженно жмурилась: «Это самая счастливая ночь в моей жизни. Мы победим и будем счастливы все».

Пролог
Глава: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
12 13 14 15 16 17 18 19 20
Послесловие автора