II. ВТОРОСТЕПЕННЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ТРУДЫ ГОГОЛЯ
въ 1837—1842 г.
Кроме капитальнаго труда своего надъ первымъ томомъ „Мертвыхъ Душъ“ Гоголь не оставлялъ во время заграничныхъ скитанiй въ 1837—1842 годахъ также упорныхъ работъ надъ другими, начатыми еще на родине произведенiями, но могъ возвратиться къ нимъ не раньше, какъ только по прошествiи двухъ летъ со времени своего выезда изъ Петербурга. То обстоятельство, что онъ оставилъ тамъ все свои рукописи кроме „Мертвыхъ Душъ“, является новымъ подтвержденiемъ нашихъ словъ, что, пускаясь въ путь, онъ, вероятно, не сразу решилъ остаться надолго за-границей и во всякомъ случае не могъ определить заранее более постояннаго местопребыванiя, где бы ему удобно и прiятно было предаваться дальнейшей разработке начатыхъ сочиненiй и набросковъ. Въ первый годъ его странствованiй, когда онъ еще чувствовалъ себя совершенно измученнымъ и нравственно потрясеннымъ, ему было совсемъ не до серьезной работы, а потомъ онъ слишкомъ отвлекался частыми разъездами и постояннымъ наплывомъ новыхъ впечатленiй путешествiя. Все это надо было переработать въ себе, дать всему улечься и потомъ уже почерпнуть въ новой обстановке и резко изменившемся образе жизни необходимое освеженiе и новый запасъ истощенной энергiи. После ударовъ, перенесенныхъ Гоголемъ въ последнiе годы петербургской жизни, особенно отъ ярыхъ и ожесточенныхъ нападокъ на „Ревизора“, у него долгое время просто не лежала даже душа къ литературной работе и онъ искалъ, во что̀ бы то ни стало, одного только отдохновенiя. Онъ самъ сознавался тогда, что охладелъ и къ „Ревизору“, и къ известiямъ о томъ, какъ идетъ онъ на сцене; онъ, какъ мы знаемъ, чувствовалъ себя даже неспособнымъ прочесть свою пiесу съ обычнымъ мастерствомъ своему другу Щепкину. Гоголь былъ, такъ сказать, въ состоянiи нравственнаго изнеможенiя: онъ сознавалъ себя надорваннымъ и разбитымъ и долго всякое невинное напоминанiе ему о „Ревизоре“ приводило его въ гневъ и ярость, такъ что даже въ письмахъ онъ былъ не въ состоянiи сдержать своей раздражительности. Онъ такъ сильно изнылъ душой и вытерпелъ столько оскорбленiй въ последнее время своего пребыванiя на родине, что не могъ удержаться, чтобы не ответить на нихъ намеками, особенно въ разныхъ местахъ „Театральнаго Разъезда“ и перваго тома „Мертвыхъ Душъ“, хотя эти произведенiя появились уже спустя шесть летъ после техъ жестокихъ обидъ, которыя вызвали въ немъ столь сильное чувство досады и раздраженiя. Но острая боль улеглась сравнительно скоро и уступила место более спокойной, хронической, которая, въ свою очередь, зажила не скоро или, лучше сказать, была заслонена со временемъ новыми чувствами и интересами. Известно, что Гоголь даже за продолженiе „Мертвыхъ Душъ“ вновь принялся только въ Швейцарiи глубокой осенью 1837 года, а затемъ въ Париже, когда надолго расположился на одномъ месте и отдыхалъ уже не отъ работы, а отъ продолжительныхъ развлеченiй путешествiя. Но онъ, конечно, нисколько не намеренъ былъ забросить остальныя свои ненапечатанныя произведенiя, а только на время отложилъ ихъ, занимаясь другимъ трудомъ. Въ Италiи, какъ мы знаемъ, онъ въ обе первыя свои поездки туда былъ совершенно захваченъ и упоенъ дивными впечатленiями природы и искусства, такъ что оставленныя и забытыя на далекомъ севере тетради могли пока спокойно лежать подъ дружеской опекой Прокоповича, которому оне были поручены. Впрочемъ еще, при первомъ отъезде изъ Италiи по случаю начавшейся холеры Гоголь уже вспомнилъ о нихъ и потребовалъ, чтобы Прокоповичъ ихъ выслалъ въ Ливорно, куда Гоголь обыкновенно просилъ адресовать ему подобныя посылки, темъ более что онъ, кажется, долженъ былъ проехать черезъ этотъ городъ моремъ, по дороге въ Швейцарiю. Онъ такъ писалъ Прокоповичу: „Теперь нужно тебе все рукописныя мои книги, которыя находятся въ моей библiотеке въ связкахъ, сложить въ ящикъ, запаковать и отправить ко мне. Мне очень нужны оне, и безъ нихъ я, какъ безъ рукъ. Тамъ у меня выписки и матерiалы всего“.
драме изъ запорожскаго быта и о повести „Аннунцiата“, переименованной впоследствiи въ „Римъ“. Последняя явилась плодомъ парижскихъ и римскихъ впечатленiй писателя, а первую Гоголь, очевидно, уже задумалъ тогда„печатныхъ экстрактовъ изъ делъ и малороссiйскихъ песенъ“, а вместе съ темъ предполагалъ дальнейшую переработку „Тараса Бульбы“. Но условiя скитальческой жизни были таковы, что они не могли не тормозить многихъ его намеренiй. Дело затянулось сверхъ всякаго ожиданiя самымъ чудовищнымъ образомъ, какъ думалъ сперва Гоголь, вследствiе возникшихъ во время холеры почти всеобщихъ безпорядковъ въ Италiи, но, какъ оказалось впоследствiи, по небрежности или, скорее, денежнымъ затрудненiямъ Прокоповича. По крайней мере, въ то самое время, пока рукописи и другiя посылки все еще безъ конца ожидали своей очереди въ Петербурге, ответныя письма Прокоповича и присланные имъ денежные векселя, порядочно замешкавшись въ дороге, успели еще кроме того належаться у банкира Валентини. Гоголь напоминалъ о рукописяхъ Прокоповичу решительно въ каждомъ письме, повторяя те же инструкцiи и то же обозначенiе транспорта, и вся эта скучная процедура тянулась слишкомъ годъ, несмотря на то, что еще въ первомъ письме Гоголь убедительно просилъ своего друга заплатить за перевозку все, что̀ бы ни потребовали. Такимъ образомъ, въ продолжительномъ перерыве, разделяющемъ трудъ Гоголя надъ первоначальными черновыми набросками разныхъ сценъ и повестей, написанными еще въ Петербурге, отъ ихъ позднейшей переработки прежде всего надо видеть следствiе внешнихъ, случайныхъ причинъ и обусловленнаго ими томительнаго выжиданiя со стороны автора. Правда, Гоголь былъ уже сильно поглощенъ „Мертвыми Душами“, которымъ съ каждымъ днемъ готовъ былъ придавать все больше значенiя; правда, онъ еще раньше писалъ: „Мне страшно вспомнить обо всехъ моихъ мараньяхъ“ и проч., но все это еще нисколько не исключаетъ возможности возвращенiя его, хотя бы на короткое время, къ прежнимъ трудамъ. Въ письме къ Погодину отъ 20 августа 1838 г. Гоголь говоритъ собственно о „Мертвыхъ Душахъ“: но также, быть-можетъ, и о другихъ произведенiяхъ: „Увы! здоровье мое плохо, и гордые мои замыслы... О другъ! если бы мне на четыре, пять летъ еще здоровья! И неужели не суждено осуществиться тому... Много думалъ я совершить“ и проч. Точно также впоследствiи, уже совершенно задавшись иными замыслами, Гоголь въ 1842 г., уже мечтая о грандiозномъ содержанiи и сюжете второго тома „Мертвыхъ Душъ“, темъ не менее печаталъ собранiе своихъ прежнихъ сочиненiй и первый томъ этой поэмы, который онъ еще до печати задумывалъ пересоздать вновь въ более величественномъ и значительномъ виде.
въ необъятную даль, съ какой-то почти вынужденной готовностью отдавать въ печать вещи, совершенно обработанныя и приведенныя къ концу, но уже переставшiя безусловно удовлетворять автора. Вследствiе слишкомъ ощутительнаго разлада мечты съ действительностью, Гоголь, всегда строго относившiйся къ созданiямъ своего пера, только на короткое время могъ быть вполне доволенъ своими произведенiями; такъ, напр., онъ былъ счастливъ и веселъ въ Риме въ 1841 г. во время своего сожительства съ Анненковымъ, а черезъ полгода въ Москве, еще не напечатавъ первый томъ, замышлялъ капитальную его переработку. Это недовольство написаннымъ началось у него, какъ известно, еще съ появленiя въ печати „Вечеровъ на Хуторе“. Следуя своему известному правилу давать вылеживаться своимъ произведенiямъ въ портфеле, онъ доставалъ ихъ при более благопрiятномъ настроенiи и обстоятельствахъ и снова переделывалъ.
Изъ такихъ залежавшихся рукописей Гоголь получилъ наконецъ изъ Петербурга „Женитьбу“, „Шинель“ и мелкiе драматическiе отрывки, а также печатные экземпляры „Миргорода“ и „Арабесокъ“, изъ которыхъ новой переработке подлежали „Тарасъ Бульба“, „Портретъ“ и, кроме того, „Ревизоръ“. Въ последнемъ Гоголь, по собственному сознанiю, твердо вознамерился переделать особенно четвертое действiе, уже тотчасъ после представленiя „Ревизора“, но и здесь прошло целыхъ два года, прежде чемъ онъ наконецъ получилъ возможность приступить къ делу. Съ одной стороны его глубоко и сильно захватывало созданiе „Мертвыхъ Душъ“, пока онъ не довелъ этотъ новый свой трудъ до достаточно удовлетворявшей его степени совершенства (хотя, какъ мы говорили, и не надолго), съ другой — его слишкомъ развлекало обилiе разнообразныхъ творческихъ замысловъ, среди которыхъ онъ не всегда находилъ возможность скоро посвятить серьезное вниманiе какому-нибудь изъ прежнихъ, отложенныхъ на время произведенiй. Вотъ почему многiя изъ последнихъ, и между прочимъ все безъ исключенiя повествовательныя, писались и перерабатывались въ очень продолжительный промежутокъ времени.
„Ревизоромъ“, но безъ особой энергiи, такъ что не успелъ серьезно взяться за дело, какъ получилъ уже напоминанiе отъ Погодина. Последнiй еще сохранилъ въ конце тридцатыхъ годовъ особенное расположенiе къ себе со стороны Гоголя, и потому весьма естественно, что именно ему обыкновенно было известно гораздо больше подробностей о судьбе новыхъ произведенiй Гоголя, нежели кому бы то ни было другому. Притомъ ведь Погодинъ распоряжался также отчасти веденiемъ всехъ практическихъ делъ Гоголя въ Москве, сделавшись его фактотумомъ и коммиссiонеромъ еще съ 1832 г., т. -е. задолго до того экономическаго порабощенiя нашего писателя, которое теперь уже начиналось. Такимъ же фактотумомъ, но безъ экономическаго закрепощенiя Гоголя, былъ для него въ Петербурге Прокоповичъ. И вотъ однажды Погодинъ сообщилъ своему прiятелю о необходимости или, лучше сказать, о твердомъ намеренiи его, Погодина, выпустить второе изданiе „Ревизора“, доходы съ котораго должны были поступить не Гоголю, но за долги последняго ему, Погодину.
писалъ: „Меня ты очень разжалобилъ Щепкинымъ. Мне самому очень жалко его. Я о немъ часто думаю. Я даже, признаюсь, намеренъ собрать черновые, какiе у меня есть, лоскутки истребленной мною комедiи и хочу что-нибудь изъ нихъ для него сшить“. Речь касалась здесь, конечно, комедiи „Владимiръ 3-ьей степени“, состоявшей первоначально, по сведенiямъ того же Погодина, изъ двухъ действiй. Ясное доказательство, что, уже получивъ возможность работать надъ присланными „лоскутками“, Гоголь все еще не удосуживался уделить имъ достаточно времени и вниманiя. Здесь, между прочимъ, любопытно самое выраженiе: „лоскутки“, которому Гоголь придавалъ совершенно своеобразное значенiе: въ письмахъ его къ Прокоповичу слово означаетъ обыкновенно пьесу или даже повесть. Такъ въ начале письма отъ 27 (15) iюля 1842 г. изъ Гастейна Гоголь говоритъ: „Я къ тебе еще не посылалъ остальныхъ двухъ лоскутковъ, потому что многое нужно переправить, особенно въ „Театральномъ Разъезде после представленiя новой пьесы“. Изъ следующаго же письма оказывается, что подъ другимъ „лоскуткомъ“ подразумевались „Игроки“: „Посылаемую ныне пьесу „Игроки“ насилу собралъ. Черновые листы такъ были уже давно и неразборчиво написаны, что дали мне работу страшную разбирать“.
даже существовало обыкновенiе, въ случае нежеланiя отдавать въ печать какое-либо произведенiе, которое онъ еще не признавалъ вполне обработаннымъ, — ссылаться на то, что будто бы оно затерялось. Последнее обстоятельство, безъ сомненiя, объясняется его крайне затруднительнымъ положенiемъ вечнаго должника, но иногда зависело и отъ другихъ причинъ. Щепкину впрочемъ Гоголь во всякомъ случае отъ души желалъ исполнить давнее обещанiе дать въ его распоряженiе „Женитьбу“ для бенефиса, обещанiе, сделанное еще до отъезда за-границу. „Съ новой редакцiей „Женитьбы“, вырабатывавшейся въ Риме“ — замечаетъ Н. С. Тихонравовъ — „случилась та же самая исторiя, которая въ начале 1841 г. повторится съ известнымъ приложенiемъ къ „Ревизору“, т. -е. съ отрывкомъ изъ письма, писаннаго авторомъ вскоре после перваго представленiя „Ревизора“ къ Пушкину: Гоголь нигде не могь ее найти“. Но драматическiе кусочки сравнительно мало занимали теперь Гоголя, а время неудержимо летело, и вотъ онъ только въ 1840 г., и то уже после личнаго свиданiя съ Щепкинымъ и новыхъ обещанiй ему даже подъ условiемъ пари, или заклада, далъ Щепкину хотя не одно изъ оригинальныхъ своихъ произведенiй, но по крайней мере переводную пьесу съ итальянскаго подъ заглавiемъ „Дядька въ затруднительномъ положенiи“, переведенную пенсiонерами русской академiи художествъ въ Риме подъ руководствомъ Гоголя.
„Кстати о „Ревизоре“. Ты хочешь напечатать „Ревизора“. Мне, признаюсь, хотелось бы немного обождать. Я началъ переделывать и поправлять некоторыя сцены, которыя были написаны довольно небрежно и неосмотрительно. Я хотелъ бы издать его теперь исправленнаго и совершеннаго“. Изъ этихъ словъ ясно, что если Гоголь успелъ уже приняться за переработку присланныхъ ему черновыхъ рукописей, то пока, кроме „Тараса Бульбы“ (на что̀ указываютъ некоторые водяные знаки и фабричные штемпели на бумаге) разве только именно за „Ревизора“; но и эта работа оставалась для него пока на второмъ плане и производилась, такъ сказать, между деломъ. Гоголь далее прибавляетъ: „Но если ты находишь, что второе изданiе , и безъ отлагательства“ (такъ следовательно представлялъ дело Погодинъ), „то располагай по своему усмотренiю“. Отсюда Н. С. Тихонравовъ выводитъ такое заключенiе: „переделка, какъ видно, не далеко подвинулась, если Гоголь разрешилъ Погодину напечатать второе изданiе безъ исправленiй, которыя уже были намечены“. И это, безъ сомненiя, справедливо; но мы позволимъ себе здесь прибавить еще два небольшихъ пояснительныхъ соображенiя: во-первыхъ, Гоголь говоритъ дальше: „Я не думаю, чтобы онъ“ (т. -е. „Ревизоръ“) „доставилъ теперь большiя деньги“, чемъ какъ будто старается деликатно отклонить непрiятное для себя намеренiе Погодина, а во-вторыхъ, положенiе его было крайне щекотливо и затруднительно въ виду „безотлагательности“ изданiя и поступленiя денегъ за долги въ пользу Погодина. Зная позднейшiя притязанiя последняго, однажды даже заявленныя имъ въ самой грубой форме, мы и здесь можемъ предполагать ту же стеснительную неловкость положенiя Гоголя относительно его, неловкость, о которой ясно свидетельствуютъ следующiя затемъ строки: „но если наберется около двухъ или слишкомъ, тысячъ, то я буду очень радъ, потому что, признаюсь, мне присланныя тобою деньги — Мне все кажется, что ты отказалъ себе и нуждаешься. Если за „Ревизора“ дадутъ вдругъ деньги, то ты, пожалуйста, пополни ими нанесенную мною пустоту твоему кошельку, или отдай ихъ тому, у кого ты занялъ для меня“. Итакъ, думается намъ, согласiе Гоголя было во всякомъ случае вынужденное. Уже въ эту пору онъ сверхъ всякой возможности былъ закабаленъ преждевременными словесными обещанiями и еще более, конечно, денежными обязательствами. Хорошо еще, что Погодинъ оказался пока настолько деликатнымъ, что соглашался терпеливо ждать предположенныхъ поправокъ и измененiй текста въ „Ревизоре“, — тогда какъ позднее, въ значительной степени уже выведенный изъ терпенiя затягивавшимся решительно противъ его воли долгосрочнымъ кредитомъ, онъ сталъ относиться къ своему прiятелю безъ всякой пощады. Надо полагать, что, говоря более деликатнымъ языкомъ, признанiе Погодинымъ резоновъ Гоголя или въ сущности его согласiе ждать, а, можетъ-быть, и просто молчанiе о затронутомъ вопросе дало возможность Гоголю вздохнуть свободнее и даже несколько отложить начатый трудъ переработки четвертаго действiя „Ревизора“ и устремить главное, — после „Мертвыхъ Душъ“, конечно, — вниманiе на обработку „Тараса Бульбы“, „Шинели“ и, можетъ-быть, отчасти продолженiе работъ надъ комедiей „Женитьба“.
—1840 г., по возвращенiи изъ Россiи, надъ „Тарасомъ Бульбой“ и драмой съ сюжетомъ изъ запорожской жизни („Выбритый Усъ“), во время пребыванiя своего въ Вене особеннымъ „Описанiе Украйны“, сборника малороссiйскихъ песенъ Лукашевича, такъ называемой „Исторiи Руссовъ“, приписываемой Конисскому, и другому летописному труду, известному подъ именемъ „Россiйскiй Магазинъ“, наконецъ „Исторiи о запорожскихъ казакахъ“ кн. Мышецкаго. (Относительно последней, впрочемъ, существуетъ сомненiе, читалъ ли ее Гоголь въ подлиннике или во французскомъ переводе въ книге Шерера; въ случае же справедливости перваго предположенiя, по мненiю Н. С. Тихонравова, всего вероятнее допустить также другое предположенiе, что съ „Исторiей о запорожскихъ казакахъ“, которая не была еще въ то время напечатана, Гоголь, можетъ-быть, познакомился въ рукописи Погодинскаго древнехранилища. Гоголя заставали также за чтенiемъ малороссiйской исторiи Бантышъ-Каменскаго. Такимъ образомъ, по всемъ этимъ даннымъ, онъ серьезнее принялся теперь за изученiе украинской исторiи, нежели прежде, въ былыя времена своего профессорства, когда онъ, повидимому, вовсе еще не приступалъ къ работе по источникамъ; хотя, впрочемъ, и теперь его историческiя занятiя были, конечно, не ученыя, не основанныя на отыскиванiи и изученiи архивныхъ данныхъ, а чисто литературныя, въ пределахъ необходимыхъ и полезныхъ для его художественнаго созданiя.
Въ 1839 и 1840 годахъ Гоголь кроме „Мертвыхъ Душъ“ продолжалъ иногда работать также надъ „Тарасомъ Бульбой“, „Шинелью“, „Отрывкомъ“ (1840), надъ „Женитьбой“ (1840) и набрасывалъ вновь повесть „Римъ“.
„Портретъ“, между которой и переработками „Тараса Бульбы“ мы находимъ следующую явную точку соприкосновенiя: новая редакцiя „Портрета“ дописывалась одновременно съ созданиемъ седьмой главы перваго тома „Мертвыхъ Душъ“, а одна изъ последнихъ редакцiй поэмы „Тарасъ Бульба“ вместе съ набросками последнихъ страницъ первой части „Мертвыхъ Душъ“ въ первоначальной редакцiи, и обе вышли изъ-подъ пера автора на рубеже между 1840 и 1841 годами. Въ то время у Гоголя назрела зародившаяся подъ впечатленiями злобныхъ и придирчивыхъ критикъ Булгарина и Сенковскаго по поводу „Ревизора“ теорiя о высокомъ значенiи возведенiя въ перлъ поэтическаго созданiя „презреннаго и ничтожнаго“ въ жизни, нашедшее свое разностороннее выраженiе въ седьмой главе перваго тома „Мертвыхъ Душъ“ и „Театральномъ Разъезде“, а въ измененномъ виде впоследствiи въ „Развязке Ревизора“ и мелькомъ даже въ статье о театре — въ „Переписке съ друзьями“. Въ последнихъ слышатся уже впрочемъ лишь отдаленные отголоски мыслей о театре и его значенiи и вообще объ искусстве, высказанныхъ прежде, мыслей, глубоко интересовавшихъ Гоголя особенно въ промежутокъ между появленiемъ „Ревизора и перваго тома „Мертвыхъ Душъ“. Окончанiе повести „Портретъ“ и писавшаяся въ конце 1840 г. редакцiя „Тараса Бульбы“ принадлежатъ этому более светлому перiоду, вследъ за которымъ наступило въ Гоголе решительное уже преобладанiе мистическаго настроенiя, успевшаго наложить свою тяжелую руку на некоторыя места окончательной редакцiи „Тараса Бульбы“. Здесь, въ последней переработке еще разъ переделанныхъ и перебеленныхъ уже въ Москве въ 1839 г. главъ „Тараса Бульбы“, сильно чувствуются уже те „мистико-лирическiя выходки“, о которыхъ мы говорили во второмъ томе нашего труда. „По всемъ соображенiямъ“ — говоритъ Н. С. Тихонравовъ — „мы считаемъ весьма вероятнымъ, что второй и третiй отрывокъ „Тараса Бульбы“ съ дополнительными къ нимъ приписками написаны въ Вене въ iюне и въ iюле 1840 года, одновременно съ четвертымъ отрывкомъ и съ окончанiемъ повести „Шинель“, — а затемъ Гоголь продолжалъ, какъ мы говорили, работу надъ дальнейшей переделкой отрывка „Тараса Бульбы“ въ конце 1840 г., тогда какъ окончательная редакцiя была выработана и переписана уже въ Москве въ 1842 году.
—————
Оставляя теперь въ стороне эпическiя произведенiя Гоголя, возвратимся къ его комедiямъ. Когда Гоголь вернулся осенью 1839 г. въ Россiю, у него не было въ запасе ни оконченной пьесы „Женитьба“, давно, какъ мы говорили, обещанной Щепкину, ни новой редакцiи „Ревизора“. Денежныя дела его еще больше запутались после хлопотъ объ устройстве сестеръ, и долги продолжали тяжко удручать его. Онъ писалъ однажды Жуковскому: „Мне даютъ за одну третью часть, за пьесы, назначенныя вами въ первый томъ собранiй, какъ-то: „Ревизоръ“, „Женитьба“ и отрывки изъ неконченной комедiи, шесть тысячъ. И, признаться, я уже готовъ былъ согласиться, несмотря на то, что смерть не хотелось, чтобы мои незрелыя творенiя, какъ-то: „Женихи“ и неоконченная комедiя являлись въ светъ“. Зато Гоголь привезъ съ собой новую пьесу „Римъ“. такъ что число начатыхъ, но еще не обработанныхъ трудовъ его, еще увеличилось. Наконецъ, онъ весьма серьезное вниманiе посвятилъ, какъ мы видели, исправленiю „Тараса Бульбы“ и задуманной имъ пьесе изъ запорожской жизни. Вообще труды его распределялись такъ сложно и неопределенно, что, соображая все вместе, остается только удивляться чрезвычайному напряженiю его творческой энергiи въ это время, особенно до болезни въ Вене и въ сравненiи съ последнимъ десятилетiемъ жизни, темъ больше, что тутъ же вскоре онъ сталъ обдумывать и содержанiе второго тома „Мертвыхъ Душъ“, надъ которымъ после такъ долго и неустанно трудился. Можно приблизительно установить, что въ конце тридцатыхъ и въ сороковомъ году Гоголь преимущественно былъ занятъ „Тарасомъ Бульбой“ и „Шинелью“, затемъ зимой 1840—1841 г. также „Ревизоромъ“, „Женитьбой“, „Портретомъ“, „Театральнымъ Разъездомъ“ и также немного „Светской Сценой“, переименованной позднее въ „Отрывокъ“; дальнейшей же переработке „Ревизора“ и „Женитьбы“ и особенно „драматическимъ кусочкамъ“ было посвящено уже остальное время до 1842 г. включительно.
последняго. Такъ, въ начале 1841 г. Погодинъ заявилъ въ „Москвитянине“ (въ февральской книге) объ окончанiи Гоголемъ повестей „Шинель“, „Maria dei fiori“ и комедiи „Женихи“, при чемъ первое произведенiе въ одной изъ редакцiй было въ значительной степени переписано его собственной рукой во время совместнаго жительства съ нимъ въ Марiенбаде, а „Мертвыя Души“ рукой Панова въ Риме зимой 1840—1841 года и тогда же Пановымъ была переписана исправленная редакцiя первыхъ сценъ четвертаго действiя „Ревизора“. Все это подробно разсмотрено Н. С. Тихонравовымъ; намъ остается указать только на тотъ грустный и совершенно прозаическiй разладъ между требованiями творчества и неумолимымъ гнетомъ матерiальныхъ условiй, который выражался въ частыхъ понуканiяхъ Гоголя изъ Москвы и его мольбахъ не посягать на его вдохновенiе и время, на эти два самыхъ дорогихъ его достоянiя, — хотя все это пока проявляется еще довольно мирно и сдержанно. Гоголь при этомъ оказался какъ-то малоспособнымъ въ данномъ отношенiи вести практично свои дела, что̀ и естественно обусловливалось самыми свойствами его таланта, не терпевшаго внешняго насилiя. Впрочемъ, у Гоголя, кажется, съ самаго начала былъ планъ сразу издать свои сочиненiя, а не раздавать ихъ кусками по журналамъ. Такъ какъ въ прiезды свои въ отечество въ 1839—1840 гг. Гоголь неизбежно былъ вынужденъ еще больше запутать свои дела, то положенiе его становилось все более невыносимымъ. Такъ, 17 октября 1840 г. спустя уже два месяца по отъезде изъ Россiи, Гоголь писалъ Погодину: „Я хотелъ было наскоро переписать куски изъ „Ревизора“, исключенные прежде и другiе — переделанные, чтобы поскорее издать и заплатить великодушному, какъ и ты, Сергею Тимофеевичу, и этого не могъ сделать“. Между темъ онъ не могъ принудить себя оторваться отъ „Мертвыхъ Душъ“ и откладывалъ остальное. Судя по этому глубокому погруженiю въ свой главный трудъ, начиная съ выезда изъ Россiи въ 1840 г., когда Гоголь сознавался, что „никакъ не хочется заниматься темъ, что̀ нужно къ спеху, а все бы хотелось заняться темъ, что̀ не къ спеху“, и по тому известному факту, что после перенесенной имъ въ Вене болезни боялся потерять минуту для своего главнаго труда, мы думали бы, что главная работа надъ „Тарасомъ Бульбой“ и „Шинелью“ была въ 1841 г. уже позади. Когда на следующiй день Гоголь писалъ Погодину, что „если только мое свежее состоянiе продолжится до весны или лета, то, можетъ-быть, мне удастся еще приготовить что-нибудь къ печати, кроме перваго тома „Мертвыхъ Душъ“, — то здесь, вероятно, разумелись уже только окончательныя исправленiя и „подчистки“. Но во всякомъ случае, при такой, хотя и прiятной, но крайне многосложной и трудной обузе, вполне извинительно было Гоголю „“ иногда черновыя обещанныхъ произведенiй, а потомъ поражаться счастливыми находками. Притомъ ведь, если Гоголь не уставалъ повторять намеки и прямо давалъ чувствовать, что для него пытка хоть на мгновенiе оторваться отъ своего главнаго труда, а благодушный С. Т. Аксаковъ, по настоянiю Погодина, продолжалъ „неосторожно“ допекать его напоминанiями очень щекотливаго свойства, то что̀ же ему и оставалось кроме воплей и увертокъ. Вотъ почему также Погодинъ торопился объявленiями о написанномъ Гоголемъ и полученныя наконецъ для второго изданiя сцены новой редакцiи „Ревизора“ съ жадностью, не теряя золотого времени, поспешилъ тиснуть поскорее въ „Москвитянине“. Тутъ же Погодинъ публиковалъ и о томъ, что „второе изданiе будетъ готово къ маю“ и куда за нимъ следуетъ обращаться. Это былъ весьма прiятный и выгодный способъ взысканiя долга, сразу представлявшiй два крупныхъ удобства, изъ которыхъ важнейшимъ было, конечно, украшенiе страницъ журнала именемъ и произведенiями Гоголя, а затемъ уже сюда присоединялся и денежный интересъ. Съ этихъ поръ началась последовательно самая невыносимая зависимость нашего писателя отъ друзей-кредиторовъ, подготовившая постепенно его разрывъ съ Погодидинымъ.
„Ревизора“ мы узнаемъ изъ письма Гоголя къ С. Т. Аксакову отъ 5 марта 1841 г. но этимъ переработка комедiи еще не кончилась, хотя она и была приведена въ окончательный видъ лишь въ 1842 г.; тогда какъ некоторые штрихи „Тараса Бульбы“ въ почти тождественной форме перешли изъ нея даже во второй томъ „Мертвыхъ Душъ“, начатый около того же времени. Такъ, Н. С. Тихонравовъ указываетъ на соответствiе между следующими строками въ „Тарасе Бульбе“ последней редакцiи: „Почти остолбеневъ, глядела она (полячка) ему въ очи, и вдругъ зарыдала и съ чудною женскою стремительностью кинулась къ нему на шею“ и въ характеристике Уленьки: „было въ ней что-то стремительное“.