VII.
ОКОНЧАНІЕ ГОГОЛЕМЪ КУРСА ВЪ НЕЖИНЕ И ПЕРЕЕЗДЪ ЕГО ВЪ ПЕТЕРБУРГЪ.
Въ последнiе месяцы 1827 года Гоголь деятельно принимается за приготовленiя къ предстоящему выпускному экзамену, представлявшемуся ему въ то же время и бременемъ необходимаго, но тягостнаго, отчета за годы, проведенные въ школе, и последнимъ желаннымъ разсчетомъ со школой, за стенами которой передъ нимъ открывалась заманчивая перспектива свободной и полезной жизни, безпрепятственнаго стремленiя къ осуществленiю давно лелеемыхъ мечтанiй и идеаловъ, возможности труда для пользы общей въ техъ широкихъ размерахъ, какiе ему начертало пылкое юношеское воображенiе и высокое мненiе о своихъ силахъ. Теперь онъ долженъ на время подавить въ себе все, что̀ привлекало его вниманiе, и, отложивъ мечты о будущемъ, углубиться въ запоздалыя занятiя элементарными учебными курсами, — и онъ работаетъ упорно, не позволяя себе ни отдыха, ни развлеченiй. Конечно, въ этой сосредоточенной по-неволе работе нельзя еще видеть ничего особенно важнаго, но это была въ жизни юноши едва ли не первая напряженная деятельность, продолжавшаяся почти безъ перерывовъ целые месяцы; это была уже серьезная проба его силъ и энергiи.
Нежинскiя письма Гоголя оканчиваются въ исходе мая 1828 года; последнее письмо помечено 30 числомъ этого месяца. Въ коротенькой записочке Гоголь вторично съ досадой извещаетъ объ отсрочке экзамена, после котораго онъ проситъ выслать за собой лошадей, назначая срокомъ для ихъ прибытiя 25 iюня, что̀ совершенно совпадаетъ со сведенiями о времени окончанiя учебнаго года, заключающимися въ оффицiальныхъ документахъ гимназiи высшихъ наукъ. Наступившiй затемъ перерывъ въ переписке Гоголя съ матерью продолжается более полугода, до самаго отъезда его въ Петербургъ. Изъ двухъ, трехъ писемъ къ Петру Петровичу Косяровскому, единственныхъ, которыя относятся къ этому времени, мы узнаемъ, что, кроме приготовленiя и сборовъ въ Петербургъ, мысли Гоголя были тогда также поглощены заботами объ обезпеченiи матери и объ устраненiи отъ нея, насколько возможно, тяжелаго гнета незавидной матерiальной обстановки и вечныхъ мелочныхъ невзгодъ, которыхъ, конечно, не мало выпадало на ея долю, при незначительныхъ средствахъ довольно многолюдной семьи. Тутъ, какъ и прежде, Гоголь является преданнымъ и нежно заботливымъ сыномъ, старающимся, чемъ возможно, облегчить положенiе матери и внутренно упрекающимъ себя за невольныя безпокойства, которыя ему нередко приходилось причинять ей. Особенно интересно въ указанномъ отношенiи письмо отъ 8 сентября 1828 года, почти исключительно посвященное заботамъ о матери, такъ что даже предположенiя юноши о собственномъ будущемъ отступаютъ здесь на второй планъ. Это письмо въ то же время можетъ дать намъ известную основу для сужденiя объ интересахъ, привлекавшихъ тогда его вниманiе, и служитъ для ближайшаго ознакомленiя съ отношенiями его къ любимому дяде. Серьезный тонъ и содержанiе письма ясно заставляютъ насъ предполагать, что именно этого дядю уважалъ Гоголь больше другихъ несомненно любимыхъ имъ родственниковъ; именно этому дяде Гоголь иногда решался поверять свои планы и мечты, именно съ нимъ онъ беседовалъ о вещахъ, имевшiхъ для него особенное значенiе. Неожиданно узнавъ о предположенiи Петра Петровича оставить Малороссiю, племянникъ съ любовью упрекаетъ его за то, что тотъ имелъ намеренiе покинуть родныхъ, которые его такъ любили, которыхъ онъ привязалъ къ себе, какъ будто только для того, чтобы потомъ разлука съ нимъ причинила последнимъ тяжкую печаль; умоляетъ его отменить „грозное решенiе“ и прiехать опять въ Васильевку, чтобы по отъезде Гоголя въ Петербургъ быть матери его „ангеломъ-утешителемъ“. Не для того только, чтобы высказаться подъ влiянiемъ потребности излить накипевшiя чувства, не съ просьбой о совете обращается къ дорогому дяде этотъ ̀ было на душе: нетъ, онъ хочетъ, напротивъ, какъ бы выбрать дядю только сотрудникомъ въ исполненiи задуманнаго предположенiя. Здесь уже сказывается известная самостоятельность характера, привычка свободно, на собственный страхъ, распоряжаться своими действiями и даже привлекать старшихъ къ осуществленiю своихъ плановъ; мы, очевидно, застаемъ Гоголя на той степени развитiя, когда онъ былъ уже далеко не темъ неопытнымъ юношей, почти ребенкомъ въ отношенiи жизненнаго опыта, какимъ онъ можетъ показаться намъ, если мы односторонне обратимъ вниманiе лишь на заглазное преждевременное увлеченiе его неизведанною и потому еще более заманчивой петербургской жизнью. Не менее важно обратить вниманiе здесь и на ту раннюю практичность Гоголя, хотя и имевшую источникомъ своимъ искреннюю любовь и заботы о матери, которыя выразились въ его плане относительно собственныхъ действiй для обезпеченiя последней. Собираясь оставить, можетъ быть навсегда, Малороссiю для Петербурга и замышляемой въ более или менее близкомъ будущемъ поездки за-границу, а, можетъ быть, даже жизни тамъ, которая, какъ казалось молодому мечтателю, могла продолжаться несколько летъ, такъ что о немъ, можетъ быть, долго „не будетъ ни слуху, ни духу“, — выраженiе это два раза повторено въ разсматриваемомъ письме, — Николай Васильевичъ отказывается въ пользу матери отъ своей доли наследства и даже принимаетъ меры, чтобы его наследники, подъ которыми онъ подразумеваетъ здесь между прочимъ любимыхъ сестеръ, не лишили ея места, где она могла бы преклонить голову. „Почемъ знать, каковы еще будутъ мои сестры!“ — вотъ какое восклицанiе вырывается изъ его любящей души подъ влiянiемъ заботъ о матери. Нежность къ ней доходитъ у него наконецъ до того, что, по собственному сознанiю, „его не беретъ охота возвращаться изъ Петербурга“ (Гоголь говоритъ о предположенiяхъ своихъ на счетъ будущаго) „когда-либо домой, особенно бывши несколько разъ свидетелемъ, какъ эта необыкновенная мать бьется, мучится, иногда даже о какой-нибудь копейке, какъ эти безпокойства убiйственно разрушаютъ ея здоровье“. Это обстоятельство, следовательно, служило еще лишней причиной стремленiя его вонъ изъ дома, вонъ изъ Малороссiи.
„успокоивая и обезпечивая дядю насчетъ „своей участи“, Гоголь, въ сущности, успокоивалъ и обезпечивалъ самого себя“. — „Собираясь въ длинную дорогу, самая цель которой и туманна и опасна, человекъ невольно внимательнее и глубже всматривается въ себя и изследуетъ те средства, которыми будетъ располагать въ критическую минуту. И только этой невольной думой следуетъ объяснять мысль Гоголя о возможности обезпечить свое существованiе „алфресскою живописыо“ или „повареннымъ искусствомъ“.
и преданнымъ сыномъ, отчасти несколько эгоистомъ....