Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография)
Предки и родители Гоголя.
I. Предки Н. В. Гоголя. Личность и влияние матери

ПРЕДКИ И РОДИТЕЛИ ГОГОЛЯ.

I.

ПРЕДКИ Н. В. ГОГОЛЯ. ЛИЧНОСТЬ И ВЛІЯНІЕ МАТЕРИ.

Въ одномъ изъ раннихъ произведенiй Гоголя въ следующихъ вдохновенныхъ строкахъ выразилось живое сочувствiе юнаго писателя родной украинской старине и своимъ малороссiйскимъ предкамъ. „Эхъ, старина, старина! Что̀ за радость, что̀ за разгулье падетъ на сердце, когда услышишь про то, что̀ давно-давно, и года ему и месяца нетъ, деялось на свете! А какъ еще впутается какой-нибудь родичъ, или дедъ, или прадедъ, ну, тогда и рукой махни“... То же пламенное увлеченiе нацiональными преданiями внушило Гоголю впоследствiи целую поэму, въ которой яркая художественная картина блестящей эпохи казачества была согрета огнемъ задушевнаго чувства, жившаго глубоко въ душе автора.

Этими восторженно-поэтическими симпатiями къ предкамъ, однако, и ограничивалось отношенiе къ нимъ Гоголя и, насколько известно, онъ никогда не интересовался, подобно Пушкину, своей генеалогiей. Въ числе „родичей“ его, правда, немного и нашлось бы людей не только выдающихся, но и вообще заслуживающихъ вниманiя, хотя одинъ изъ нихъ былъ несомненно заметнымъ деятелемъ своего времени и принималъ оживленное участiе въ политическихъ событiяхъ эпохи. Гоголь, конечно, увлекался больше общимъ поэтическимъ колоритомъ родной старины, не уделяя особаго вниманiя отдельнымъ лицамъ. Во всякомъ случае вопросъ о нацiональномъ характере и симпатiяхъ генiальнаго писателя, а также и объ отношенiяхъ его къ Украйне и къ предкамъ не можетъ не представляться интереснымъ и существеннымъ при его изученiи.

Украйна была исконнымъ местомъ жительства рода Гоголей, на что указываетъ находившееся въ ней, неподалеку отъ Кiева, село Гоголевъ, не разъ упоминаемое въ историческихъ документахъ, относящихся ко второй половине XVII века. Около этого времени въ малороссiйскихъ летописяхъ встречается и имя владельца этого села, Евстафiя или Остапа Гоголя, сначала подольскаго полковника, позднее могилевскаго. Личность Остапа, не смотря на отсутствiе вполне определенныхъ известiй, несомненно можетъ быть признана недюжинной по своей энергiи и дарованiямъ. Последнее обстоятельство получаетъ особенное значенiе въ виду факта, отмеченнаго почтеннымъ историкомъ, изучившимъ эпоху Хмельницкаго, по словамъ котораго, „чемъ меньше въ это время власть гетмана связывалась народнымъ собранiемъ, или радой, темъ деспотичнее была власть полковниковъ и сотниковъ, темъ более усиливалось ихъ влiянiе на общественныя дела“. Въ монографiи Н. И. Костомарова, „Иванъ Выговскiй“, не разъ упоминается имя полковника Гоголя; о немъ и ближайшихъ его сподвижникахъ покойный историкъ отзывается, какъ о людяхъ, получившихъ известное образованiе. Но красноречивее всего говоритъ въ пользу Остапа расположенiе и близость къ нему знаменитаго гетмана, доверившаго ему управленiе полкомъ.

Деятельность Остапа, какъ лица подвластнаго и вынужденнаго соображаться съ обстоятельствами и волей сильныхъ, носила характеръ не вполне самостоятельный въ силу внешнихъ условiй; мы видимъ его то на стороне Польши, то Москвы; онъ постоянно готовъ былъ изменить ей, и если не тяготелъ преимущественно къ Речи Посполитой, то, быть можетъ, просто действовалъ, соображаясь съ обстоятельствами и оправдывая собой известную невыгодную характеристику казаковъ его времени: „Черкассы — воровскiе люди“.

По смерти знаменитаго его покровителя судьба Остапа была связана съ именами Выговскаго и особенно Дорошенка.

Позднее родъ этотъ, подобно многимъ другимъ, подчинился чуждому влiянiю и въ числе двухъ своихъ представителей вступилъ было въ ряды польскаго шляхетства, но вскоре возвратился къ православной вере и родной Украйне. Временное уклоненiе въ католицизмъ, очевидно, было вызвано щедрымъ королевскимъ даромъ Остапу, которымъ предоставлялось ему право наследственнаго владенiя надъ поместьемъ Ольховцами съ женой и сыномъ. Этимъ случайнымъ и эпизодическимъ обстоятельствомъ объясняется странное, повидимому, свидетельство деда нашего писателя, который, доказывая свое дворянское происхожденiе, выразился въ оффицiальномъ донесенiи, что „его предки, фамилiей Гоголи, польской нацiи“. Онъ разумелъ въ данномъ случае, очевидно, только ближайшихъ представителей рода, такъ какъ указанiе на ихъ права более соответствовало его целямъ. Это былъ тотъ именно дедъ Гоголя, который, по мненiю бiографа нашего писателя, былъ изображенъ въ Афанасiи Ивановиче Товстогубе, и который въ действительности носилъ имя Афанасiя Демьяновича. Онъ былъ уже настоящiй малороссъ и, конечно, не имелъ въ своемъ характере ровно ничего польскаго.

Еще отецъ Афанасiя Демьяновича былъ православный; онъ даже постригся, по окончанiи курса въ кiевской духовной семинарiи, въ священники въ родномъ селе Кононовке (Лубенскомъ уезде, Полтавской губернiи), куда переселился изъ своихъ польскихъ поместiй, „вышедши въ Россiйскую сторону“, родитель его, Янъ Гоголь, воспитанникъ той же академiи. Въ честь последняго потомка его стали называться Гоголи-Яновскiе. Не слыхавъ, вероятно, о происхожденiи этой фамильной прибавки, Гоголь впоследствiи отбросилъ ее, говоря, что онъ не знаетъ, откуда она взялась, что ее „поляки выдумали“.

Вотъ почти все, что̀ известно о предкахъ Гоголя. Такъ же скудны сведенiя и объ отце его, Василiи Афанасьевиче, о которомъ мы знаемъ почти только то, что онъ отличался веселымъ, добродушнымъ характеромъ и обладалъ отчасти сценическимъ талантомъ. Произведенiя его ценилъ его генiальный сынъ уже въ возрасте юноши, въ бытность свою въ Петербурге, а въ детстве, при жизни отца, ему нередко случалось во время хлопотъ о театре обращаться къ нему за советами, какъ любителю и знатоку, опытному какъ въ игре, такъ особенно въ постановке пьесъ.

Какъ авторъ несколькихъ комедiй изъ малороссiйскаго быта, разыгранныхъ на домашней сцене его родственника Трощинскаго, онъ, безъ сомненiя, не мало способствовалъ развитiю въ мальчике эстетическаго вкуса и наклонности къ юмору, но во всякомъ случае онъ умеръ слишкомъ рано, чтобы иметь серьезное влiянiе на сына, которое поэтому едва ли могло оставить более или менее глубокiе следы. Участiе его въ развитiи ребенка, кроме наследственности, могло иметь значенiе не столько самостоятельное и резко выдающееся, сколько какъ отдельное звено въ общей совокупности условiй, согласно действовавшихъ въ смысле образованiя личности.

письмахъ къ матери вскоре после его смерти. Въ одномъ изъ нихъ Гоголь съ грустью говоритъ напр. о томъ, что онъ хотелъ послать свое сочиненiе и несколько картинокъ папеньке, но «видно ему не угодно было ихъ видеть“. Въ другомъ письме, проникнутомъ глубокимъ, искреннимъ чувствомъ, рядомъ съ излiянiемъ самыхъ пылкихъ мечтанiй о будущемъ, онъ вдругъ вспоминаетъ съ чувствомъ объ отце, образъ котораго, по его словамъ, „одушевляетъ его въ трудномъ пути жизни и въ минуты горя разсветляетъ сгустившiяся думы“.

Не меньшею любовью Гоголя пользовалась и мать его, Марья Ивановна.

По нашему мненiю, отношенiя Гоголя къ матери должны быть определены со всею точностью; они заслуживаютъ самаго тщательнаго и полнаго изученiя, какъ по степени ихъ значенiя, такъ и по месту, занимаемому ими въ ряду вопросовъ, разъясненiе которыхъ еще возможно на основанiи существующихъ источниковъ. Много было говорено въ бiографическихъ статьяхъ о Гоголе о влiянiи на его развитiе всей родственной среды, особенно отца и деда, наконецъ самой домашней обстановки, воспитавшей въ немъ любовь къ Малороссiи и сообщившей его творчеству некоторыя черты нацiональнаго юмора. Но при этомъ постоянно упускалось изъ виду, что подобнымъ влiянiемъ до некоторой степени онъ могъ быть обязанъ въ раннемъ возрасте и матери, напр. она также отличалась, по словамъ Гоголя (въ одномъ изъ первыхъ петербургскихъ писемъ), въ довольно почтенной степени знакомствомъ съ малороссiйскимъ бытомъ. Въ образованiи нравственной личности Гоголя изъ всехъ близкихъ къ нему людей едва ли не ей принадлежитъ главное место, о чемъ можно предполагать уже по продолжительности этого влiянiя, сохранявшаго свою силу въ самый важный перiодъ образованiя характера сына. Во время его юности она являлась, какъ видно изъ писемъ, наиболее интимною его собеседницей, такъ какъ ей онъ поверялъ занимавшiя его мысли и томившiя заботы. Ее онъ называетъ въ письме къ Косяровскому ангеломъ-хранителемъ своимъ, редкою матерью, также великодушною, достойнейшею изъ всехъ матерей.

обстоятельную оценку первоначальнаго своего воспитанiя. Искреннiй и свободный отъ какихъ бы то ни было панегирикъ тонъ письма делаетъ его особенно интереснымъ. Озабоченный будущностью одной изъ меньшихъ сестеръ и разделяя о ней попеченiя матери, Гоголь даетъ последней практическiе советы, то рекомендуя пользоваться уже испытанными на себе педагогическими прiемами, то напротивъ предостерегая отъ повторенiя сделанныхъ уже однажды ошибокъ. Въ ряду мненiй, высказанныхъ имъ по этому поводу, особенное вниманiе обращаетъ на себя между прочимъ, вероятно, не лишенный основанiя упрекъ въ неумеломъ обращенiи съ нимъ, — упрекъ, объясняющiй многое въ сложившемся у него характере. Изъ собственнаго сознанiя Гоголя можно убедиться, что позднейшее его самомненiе было до некоторой степени естественнымъ и весьма обычнымъ плодомъ неумереннаго обожанiя и излишней нежности, которыми часто окружаютъ своихъ первенцевъ неопытныя матери. „Я помню“, говоритъ онъ, „я ничего сильно не чувствовалъ, гляделъ на все, какъ на вещи, созданныя для того, чтобы угождать мне. Никого я особенно не любилъ, выключая только васъ, и то только потому, что сама натура вдохновила это чувство“. При подобномъ воспитанiи подъ влiянiемъ различныхъ условiй и неодинаковыхъ природныхъ задатковъ, какъ известно, люди выходятъ или крайними эгоистами, или по крайней мере чрезмерно самонадеянными, если они не лишены души и сердца. Къ последней категорiи следуетъ, можетъ быть, отнести Гоголя. Въ общемъ сделанная имъ оценка собственнаго воспитанiя оказалась очень сочувственная и, конечно, не безъ основанiя. Не стесняясь серьезно и искренно указывать некоторые недостатки въ своемъ воспитанiи, онъ даетъ о немъ отзывъ, полный любви и благодарности, и съ увлеченiемъ восклицаетъ: „Я очень помню, какъ вы меня воспитывали. Детство мое доныне часто представляется мне. Вы употребляли все усилiе воспитать меня“. Особенное одобренiе и сочувствiе возбуждаютъ въ немъ воспоминанiя разсказовъ матери о страшномъ суде, которые въ немъ „потрясли и разбудили всю чувствительность, заронили впоследствiи самыя высокiя мысли“.

въ раннемъ детстве все тою же заботливою и любящею матерью. При несомненно искреннемъ благочестiи она, естественно, не могла не обратить особеннаго вниманiя на эту важнейшую задачу воспитанiя. Впрочемъ путь и прiемы, которыми она стремилась возбудить въ ребенке религiозное чувство, не были вполне одобрены Гоголемъ, находившимъ, что родители редко бываютъ вполне хорошими воспитателями своихъ детей, и что мать его не составляла исключенiя изъ общаго правила. Высказывая эту мысль, Гоголь имелъ въ виду, кроме упомянутаго недостатка въ обращенiи съ нимъ, способствовавшаго, какъ мы видели, развитiю самонадеянности, также неправильное развитiе религiознаго чувства; онъ возражаетъ противъ излишняго формализма, выразившагося въ заботахъ прiучить ребенка прежде всего къ неуклонному почитанiю обрядовой стороны, при невниманiи къ надлежащему объясненiю непонятной для дитяти сущности религiи. „На все гляделъ я безстрастными глазами; я ходилъ въ церковь потому, что мне приказывали, или носили меня, но, стоя въ ней, я ничего не виделъ, кроме ризъ, попа и противнаго ревенiя дьячковъ. Я крестился потому, что виделъ, что все крестятся“...

Такимъ образомъ въ разобранномъ письме указаны до некоторой степени светлыя и темныя стороны первоначальнаго воспитанiя нашего писателя матерью. Но если для насъ не можетъ не представлять известнаго интереса этотъ искреннiй отзывъ, то съ другой стороны нетъ сомненiя, что случайная характеристика безъ другихъ сведенiй въ высшей степени недостаточна. Поэтому считаемъ уместнымъ остановиться подробнее на ознакомленiи съ личностями обоихъ родителей Гоголя и привести некоторыя данныя для знакомства съ образомъ жизни Марьи Ивановны Гоголь и ея отношенiями къ сыну на основанiи находящихся въ нашемъ распоряженiи неизданныхъ писемъ ея къ одному изъ наиболее близкихъ и любимыхъ ея родственниковъ, къ ея двоюродному брату, Петру Петровичу Косяровскому. По своему содержанiю письма эти представляютъ почти исключительно фамильный интересъ, но они могутъ иметь значенiе по некоторымъ заключающимся въ нихъ даннымъ, имеющимъ цену въ качестве бiографическаго матерiала. Въ этихъ письмахъ передъ читателемъ живо рисуется простая, но въ то же время умная и симпатичная личность Марьи Ивановны и отчасти та патрiархальная среда, въ которой росъ и воспитывался будущий нашъ первоклассный писатель.

Раздел сайта: