VI. ПОСТЕПЕННОЕ РАСШИРЕНІЕ ЛИТЕРАТУРНЫХЪ СВЯЗЕЙ ГОГОЛЯ.
I.
Литературныя отношенiя Гоголя быстро расширялись. После признанiя его таланта Пушкинымъ, а за нимъ представителями перiодической печати, ему уже не нужно было робко прикрываться псевдонимомъ, не нужно и самому покровителю его ходатайствовать за начинающаго автора передъ какимъ-нибудь Воейковымъ. Скоро Гоголь признается всеми довольно видной величиной въ литературномъ мiре; съ нимъ знакомы известные писатели, сотрудничества его ищутъ журналисты, передъ нимъ предупредительно раскрываются двери аристократическихъ салоновъ и гостиныя фрейлинъ Незаметно онъ становится на короткую ногу съ Вяземскимъ, Соллогубомъ, Соболевскимъ, Одоевскимъ, Брюловымъ, вступаетъ въ тесныя сношенiя съ Смирдинымъ.
Несмотря на огромные успехи, сделанные въ короткое время Гоголемъ, его общественное положенiе долго остается неустановившимся, переходнымъ. Съ одной стороны, мы встречаемъ его въ присутствiи придворныхъ, знатныхъ вельможъ, и даже одного изъ великихъ князей; съ другой, въ качестве гувернера, онъ долженъ забавлять барича или занимать место на нижнемъ конце во время обеда, помещаясь рядомъ съ мальчиками аристократами и забавляя ихъ своими остроумными шутками. Отъ придворнаго этикета до совершенно непринужденной беседы въ кружке товарищей-нежинцевъ было, безъ сомненiя, много промежуточныхъ ступеней, также какъ и впечатленiя жизни у Гоголя были до крайности разнообразны, и даже, въ противоположность окружающей среде, всего живее и ярче воспринимались въ техъ случаяхъ, когда онъ соприкасался съ мiромъ скромныхъ слоевъ петербургскаго общества. Отсутствiе прочнаго положенiя и вполне определившейся профессiи жившаго „на чердаке“ Гоголя не мало способствовали сохраненiю имъ высоко оригинальной личности, на которую не наложилъ отпечатка никакой постоянный родъ деятельности. Въ самомъ деле, чемъ былъ Гоголь въ начале тридцатыхъ годовъ? Недавнiй чиновникъ департамента, онъ является передъ нами по утрамъ оффицiальнымъ педагогомъ въ классахъ Патрiотическаго института, въ часы обеда — веселымъ, непринужденно держащимъ себя съ своими маленькими соседями, гувернеромъ, вечеромъ — иногда въ роли домашняго учителя, то откровенно скучающаго за занятiями, то весело покатывающагося со смеха съ своими учениками на уроке исторiи или географiи, иногда задушевнымъ собеседникомъ Пушкина или своихъ дорогихъ нежинцевъ, или матери своихъ учениковъ, Лонгиновой, или же, наконецъ, почетнымъ гостемъ, приглашеннымъ какимъ-нибудь аристократомъ, въ роде Дашкова или Блудова, въ качестве чтеца своихъ произведенiй.
Но въ каждомъ изъ этихъ амплуа Гоголь всего менее походилъ на типическихъ представителей избранныхъ профессiй и всегда оставался самимъ собою, наблюдательнымъ, тонкимъ, проницательнымъ малороссомъ съ ногъ до головы. Почти везде онъ занималъ пока положенiе младшаго члена, быстро получающаго большiя права, но все еще заметно стоящаго ниже окружающихъ. Онъ явно находился въ условiяхъ очень молодого человека, которому только предстоитъ занять подобающее место. Надежды на будущее были у него очень обширны и разнообразны. Какъ писатель, онъ слишкомъ скоро начинаетъ относиться съ пренебреженiемъ къ „Вечерамъ“ и другимъ юношескимъ опытамъ и задумываетъ комедiю съ серьезнымъ общественнымъ содержанiемъ, погружается въ сферу альманаховъ и литературно-журнальныхъ интересовъ; какъ учитель-историкъ, предпринимаетъ рядъ статей историческаго содержанiя, замышляетъ новые обширные труды и, несмотря на крайне дилеттанское отношенiе къ делу, ставитъ себя неизмеримо выше толпы „вялыхъ профессоровъ“; какъ эстетикъ, горячо интересуется искусствомъ въ разныхъ его отрасляхъ, но особенно съ любовью занимается собиранiемъ и записыванiемъ малороссiйскихъ народныхъ песенъ.
оправдываемая уменiемъ такъ или иначе найтись въ каждомъ данномъ положенiи, неудержимо вовлекала его въ новыя отношенiя. Но Гоголь не подчинялся никакой определенной спецiальной сфере не только въ силу обстоятельствъ, но и по самой природе. Для этого онъ не имелъ данныхъ ни въ наследственности, ни въ предшествующей жизни. Складъ его личности достаточно определился ко времени вступленiя въ литературные кружки, и онъ уже едва-ли могъ бы сделаться человекомъ кабинетнымъ или рабомъ какого-нибудь одного практическаго дела. Въ свободные часы его манитъ въ театръ, его привлекаютъ картины или другiя произведенiя искусствъ, или, забывая о суровыхъ требованiяхъ жизни и службы, онъ весь отдается вдохновенной литературной работе, особенно после прiятнаго освеженiя въ обществе близкихъ прiятелей. Ни аккуратность, ни даже простая заботливость при выполненiи обыденныхъ обязанностей, необходимыя въ каждой служебной деятельности, не могли отличать Гоголя уже въ силу особенностей его недисциплинированной въ обыкновенномъ смысле натуры. Самая яркость и живость воспринимаемыхъ ежедневно впечатленiй и о̀бразовъ въ значительной мере исключали возможность сформированiя въ немъ чиновника или педагога. Какъ человекъ съ богатыми природными задатками, Гоголь гораздо больше зависелъ отъ ихъ свойства и силы, нежели большинство обыкновенныхъ людей. Если въ гибкомъ раннемъ возрасте онъ имелъ, благодаря генiальности, больше данныхъ для внешняго приспособленiя къ окружающей среде, то всего менее могъ бы по воле обстоятельствъ изменить внутреннему голосу, направлявшему его въ ту, а не въ иную сторону. Все, что̀ для большинства проходитъ почти незамеченнымъ, ярко отпечатлевалось въ его душе и настоятельно просилось на бумагу. Какъ предшествующая жизнь въ Малороссiи оставила въ его воображенiи картины малороссiйской природы, быта, нравовъ, такъ глубоко запечатлеваются въ душе Гоголя-петербуржца и сырыя петербургскiя сумерки, и Невскiй проспектъ въ разныя времена сутокъ, и угрюмый видъ опустелой улицы, когда „движущаяся сеть дождя задернула почти совершенно все, что̀ прежде виделъ глазъ“. Впечатленiя искусства были надъ нимъ такъ же властны, какъ и масса будничныхъ, порой даже просто уличныхъ впечатленiй. Именно въ отсутствiи спецiализацiи была чрезвычайно выгодная сторона, способствовавшая развитiю творчества Гоголя, въ томъ, что онъ не замкнулся въ ограниченномъ круге однообразныхъ представленiй и не былъ оторванъ отъ всей „громадно-несущейся жизни“. Поэтому даже въ небольшихъ и отрывочныхъ наброскахъ его пера, какъ въ оптическомъ стекле, нашли отраженiе самыя разнообразныя проявленiя повседневной действительности, а въ целомъ ряде повестей и драматическихъ сценъ ему удалось воспроизвести такiя черты жизни, которыя требуютъ более обстоятельнаго знакомства съ нею, нежели какое достается людямъ, не озабоченнымъ ея внимательнымъ изученiемъ. Притомъ несомненно, что Гоголь, хотя и безъ определенной цели вначале, давно сталъ внимательно присматриваться ко всему, что впоследствiи дало ему возможность создать самыя капитальныя свои произведенiя. Данные Пушкинымъ сюжеты только потому могли послужить канвой для первоклассныхъ художественныхъ созданiй, что на нихъ авторъ получилъ возможность и случай приложить къ делу неистощимый запасъ о̀бразовъ и наблюденiй, ожидавшихъ только формы для своего воплощенiя. И если „Мертвыя Души“ имеютъ право на названiе энциклопедiи русской жизни, то и наблюденiя Гоголя должны были также иметь характеръ энциклопедическiй, а не случайный и ограниченный.
II.
Необходимо придать особенное значенiе словамъ Гоголя въ „Авторской Исповеди“: „Я никогда ничего не создавалъ въ воображенiи и не имелъ этого свойства. У меня только то и выходило хорошо, что̀ взято было мной изъ действительности, изъ данныхъ, мне известныхъ“. Въ самомъ деле, онъ невольно схватывалъ мельчайшiя подробности предметовъ, и эти образы, постоянно воспринимаемые, населяли его воображенiе и деспотически завладевали имъ. Некоторые, наиболее глубоко врезавшiеся въ душу, иногда настойчиво повторялись; поэтому, можетъ быть, Гоголь не разъ воспроизводилъ въ своихъ сочиненiяхъ сходные о́бразы, хотя его колоссальный талантъ позволяетъ уловить это лишь при внимательномъ перечитыванiи. Разве не то же, напримеръ, глубоко врезавшееся впечатленiе высказывается у Гоголя при изображенiи католическаго богослуженiя и звуковъ органа въ „Тарасе Бульбе“ и въ статье: „Скульптура, живопись и музыка“? Часто также вносилъ Гоголь въ свои сочиненiя чьи-нибудь характерные и понравившiеся ему восклицанiя, фразы, анекдоты, часто оставлялъ названiя действительно близко знакомыхъ ему местностей (Соро̀чинцы, Пселъ, лубенскiй и пирятинскiй поветъ, хуторъ близъ Диканьки).
Лирическiй пафосъ Гоголя и его страсть къ о́бразному, метафорическому способу выраженiя вытекаетъ изъ той же глубины и силы впечатленiй, и темъ же объясняется его способность придать такую жизненность и силу всему, что̀ затрогивало его душу.
какимъ былъ Гоголь, и работать на этомъ поприще было бы для него деломъ весьма благодарнымъ. Сомнительно, напримеръ, чтобы Гоголь, при крайней несосредоточенности въ занятiяхъ и особенно при отсутствiи усидчивости, могъ прочесть много историческихъ сочиненiй. Можетъ быть, даже некоторыя статьи его объ иностранныхъ историкахъ и другiя написаны вскоре после перваго знакомства съ ними; но оне дали ему множество оригинальныхъ мыслей, труды ихъ нашли отголосокъ въ его душе, затронули въ ней чувствительныя струны. Въ беглыхъ историческихъ заметкахъ Гоголь блещетъ роскошью красокъ, разсыпанныхъ съ уверенностью неистощимаго богатства, заставляющею предполагать за выставленнымъ на видъ обширный скрытый запасъ, котораго на самомъ деле не было. Весьма вероятно, что Гоголь и другихъ ослеплялъ казовой стороной своего изложенiя изустнаго и письменнаго, да и самъ крайне преувеличивалъ свои силы. Ученикъ его, Лонгиновъ, оставилъ любопытное воспоминанiе о томъ, какъ Гоголь увлекалъ его и брата своими разсказами изъ исторiи, которые они, маленькiя дети, слушали съ удовольствiемъ, не тяготясь даже непривычными вечерними занятiями. Не потому ли онъ надеялся и въ университете читать лучше „вялыхъ профессоровъ“? Въ своихъ педагогическихъ статьяхъ онъ мало даетъ значенiя познанiямъ и на первый планъ ставитъ уменье возбудить любопытство живымъ изложенiемъ, которымъ действительно обладалъ. Не потому ли такой опытный и тонкiй судья, какъ С. С. Уваровъ, могъ обмануться въ степени основательности притязанiй Гоголя на кафедру? Не потому ли и Пушкинъ съ Жуковскимъ, не трудясь особенно вникать въ размеры познанiй Гоголя, такъ легко признали его достойнымъ своего покровительства?.
въ возрасте сознанiя, уже нравственный долгъ требуетъ не только посвященiя лучшихъ силъ обществу, но и совестливаго исполненiя каждаго взятаго на себя дела. Между темъ Гоголь, по недостатку выдержки въ труде, не въ силахъ былъ заковать себя въ суровыя колодки долга и даже не считалъ этого для себя обязательнымъ. Такое легкое воззренiе въ значительной мере объясняется влiянiемъ усвоеннаго отъ Пушкина взгляда — о преимуществахъ избранниковъ передъ толпой, призванныхъ сказать вдохновенное слово тамъ, где последняя нуждается въ особомъ руководстве со стороны генiя. Когда Гоголь сделался профессоромъ, то, по свидетельству своего товарища Никитенка, онъ поражалъ „фантастическимъ самолюбiемъ“, и при всемъ глубокомъ благоговенiи къ его памяти нельзя не согласиться, что онъ действительно полагалъ, что „генiй его даетъ ему право на высшiя притязанiя“. Типъ скромнаго труженика былъ симпатиченъ Гоголю и интересовалъ его въ своихъ разновидностяхъ; онъ съ любовью изображалъ Чарткова, Пискарева и Акакiя Акакiевича; изъ повести „Портретъ“ видно, что онъ былъ склоненъ признавать огромное значенiе трудолюбiя и выдержки; но и теорiя противоположности между избранниками и толпой имела на него также влiянiе.
все-таки не могли вполне оценить действительныхъ размеровъ его таланта. Оба относились къ Гоголю какъ къ писателю, только подающему надежды. Тонъ писемъ Гоголя къ обоимъ поэтамъ свидетельствуетъ о томъ, что, при всей искренности и теплоте отношенiй, разстоянiе между ними и Гоголемъ не исчезло вполне до смерти Пушкина и до отъезда Жуковскаго за-границу. А какъ гордился ихъ дружбой Гоголь, какъ онъ благоговелъ передъ ними! Покойный А. С. Данилевскiй передавалъ намъ, что о Пушкине Гоголь во всю жизнь не могъ вспоминать безъ восторга, а иногда онъ даже несколько наивно щеголялъ своими отношенiями къ нему. Однажды онъ писалъ Данилевскому: „Все лето я прожилъ въ Павловске и Царскомъ Селе. Почти каждый вечеръ собирались мы: Жуковскiй, Пушкинъ и я“. Точно также долго, очень долго оставался онъ въ почтительной позицiи передъ Плетневымъ. Вообще петербургскiе друзья Гоголя, разумеется, кроме Пушкина, какъ это ни странно, не могли такъ скоро оценить необычайные размеры его таланта, какъ это удалось гораздо менее блестящимъ и даровитымъ москвичамъ, вдавшимся, впрочемъ, въ противоположную крайность.