Глава XXIV.
Вследъ за письмомъ Шевырева Гоголь получилъ отчасти сходное по содержанiю письмо и отъ С. Т. Аксакова. Въ последнемъ также упоминалось о необходимости ускорить выходъ второго тома. Изъ словъ Аксакова опять ясно, что въ данномъ случае при своей природной мягкости онъ являлся орудiемъ все техъ же Погодина и Шевырева, и елейный тонъ письма мало изменялъ сущность дела. „Хотя я очень знаю“ — писалъ Аксаковъ, — „что действiя ваши, относительно появленiя вашихъ созданiй, заранее обдуманы; что поэтъ лучше насъ, рядовыхъ людей, прозреваетъ въ будущее: но (следую, впрочемъ, более убежденiямъ другихъ, любящихъ также васъ людей) теперь много обстоятельствъ требуютъ, чтобы вы, если это возможно, ускорили выходъ второго тома „Мертвыхъ Душъ“. Подумайте объ этомъ, милый другъ, хорошенько... “.
Въ письме Аксакова были кроме того некоторыя не совсемъ прiятныя известiя о томъ, что четвертый томъ сочиненiй былъ въ цензуре задержанъ, о неудачной игре актеровъ и проч. и наконецъ Аксаковъ жаловался на непониманiе многими „Мертвыхъ Душъ“. Последнее сообщенiе вызвало у Гоголя такiя мысли: „Что̀ до того, что бранятъ меня, то слава Богу: гораздо лучше, чемъ бы хвалили. Браня, все-таки можно сказать правду и отыскать недостатки; а у техъ, которые восхищаются, невольно поселяется пристрастiе и невольно заслоняетъ недостатки“. Эти самыя мысли лишь въ немного измененной форме были потомъ высказаны въ первомъ изъ писемъ, написанныхъ къ разнымъ лицамъ по поводу „Мертвыхъ Душъ“. Подъ письмомъ поставлена даже дата 1843 г.; но есть вескiя соображенiя, заставляющiя отнестись съ недоверiемъ къ этой цифре: въ письме между прочимъ съ благодарностью упомянуто о враждебныхъ Гоголю критикахъ Белинскаго, Сенковскаго и Полевого и проводится излюбленная впоследствiи Гоголемъ мысль о необходимости и пользе нравственныхъ „щелчковъ“ и „оплеухъ“; но критическiя статьи Сенковскаго стали известны Гоголю уже не раньше 1844 г., какъ видно изъ письма къ Аксакову отъ 16 мая 1844 г., въ которомъ Гоголь говоритъ: „Щепкинъ самъ вызвался доставить мне критики Сенковскаго и невинныя замечанiя, напечатанныя въ „Сыне Отечества“. Онъ меня привелъ въ непрiятное и затруднительное положенiе: писать къ Сенковскому и просить его о присылке статей; потому что во многихъ вещахъ на близкихъ людей никакъ нельзя полагаться и лучше писать къ первому незнакомому лицу. Незнакомому человеку бываетъ иногда совестно показать себя въ первый разъ ненадежнымъ человекомъ, а прiятелямъ никогда не бываетъ совестно пустить дело въ затяжку“. На самомъ деле Гоголь, конечно, не писалъ письма Сенковскому и обошелся иначе, обратясь съ просьбой къ Прокоповичу, и слова эти были сказаны только ради колкости. Отъ Прокоповича же Гоголь впервые получилъ некоторое смутное представленiе о характере критической статьи Сенковскаго, но ничего существеннаго ему известно не было, и онъ не могъ на основанiи сообщенiя о томъ, что Сенковскiй считаетъ приличнее называть слугу Чичикова Петрушей, сказать, что въ его критике „много справедливаго, начиная даже съ даннаго имъ совета поучиться прежде русской грамоте, а потомъ уже писать“. О последнемъ совете Гоголь не могъ узнать даже изъ критики Шевырева, который лишь глухо намекалъ на Сенковскаго въ следующихъ словахъ своей статьи: „тамъ изъ норы своей выползла мелкая зависть въ виде газетчика и наводитъ свой шаткiй и темный микроскопъ на немногiя грамматическiя ошибки, случайно вкравшiяся въ произведенiе“. Но самое важное то, что размышленiя на тему о смиренiи и обращенiя къ публике съ просьбами давать указанiя, нужныя для следующихъ томовъ „Мертвыхъ Душъ“, еще нигде не встречаются въ переписке 1843 г. и принадлежатъ позднейшему настроенiю, притомъ высказываются въ письме очевидно не для отдельнаго лица. По всему этому надо полагать, что первое изъ писемъ къ разнымъ лицамъ заключаетъ въ себе позднейшее развитiе мысли, выраженной въ разсматриваемомъ письме къ Аксакову, обработанное авторомъ уже два года спустя заднимъ числомъ (приблизительно передъ печатанiемъ „Выбранныхъ местъ“), хотя мысль о „Выбранныхъ местахъ“ уже въ то время стала созревать въ голове Гоголя, какъ показываетъ выраженiе въ письме къ Данилевскому отъ 26/14 февраля 1843 г.: „результатъ моей внутренней жизни явится потомъ весь въ печатномъ виде“. Но возвращаемся къ письму Аксакова и ответу на него Гоголя. Аксакову Гоголь повторилъ те же просьбы, которыя уже были изложены имъ въ письме къ Шевыреву. Въ данномъ случае дело осложнялось еще оплошностью жены Сергея Тимофеевича, Ольги Семеновны, неосторожно заварившей кашу преувеличеннымъ сообщенiемъ объ успехе и распродаже „Мертвыхъ Душъ“, которымъ она по доброте души хотела обрадовать Марью Ивановну Гоголь. Последняя, отличавшаяся всегда склонностью къ мечтательности и игре воображенiя, представила себе дело такъ, что будто „Мертвыя Души“ расходятся чрезвычайно, „деньги плывутъ“ и т. п. и вследствiе этого написала сыну письмо объ угнетавшихъ ее нуждахъ, что̀ было верно, но чему едва ли былъ въ состоянiи помочь вечно едва перебивавшiйся Гоголь. Произошло грустное недоразуменiе: Марья Ивановна не знала и не могла принять въ разсчета, что книга печаталась въ долгъ, и что даже после того какъ эти расходы окупились бы, необходимо было уплатить множество долговъ, по крайней мере наиболее настоятельно требовавшихъ погашенiя. Въ то время у Гоголя была даже составлена таблица съ обозначенiемъ порядка уплаты долговъ. Онъ поручалъ Шевыреву вести это дело въ следующемъ порядке: уплатить долги Свербееву, неизвестному (Бенардаки), Павлову, Хомякову и проч. Аксакову онъ также писалъ: „первыя деньги после окупленiя изданiя я назначаю на уплату долговъ моихъ петербургскихъ, которые хотя и не такъ велики, какъ московскiе, но все же давно требуютъ уплаты“. Понятно, что просьба матери привела Гоголя въ немалое замешательство, и это случилось для него темъ более некстати, что его Погодинъ уже давно упрекалъ за то, что онъ „мало сделалъ для сестеръ и для матери“. Зная мечтательный характеръ матери, Гоголь имелъ къ тому же основанiе бояться, чтобы она не начала делать лишнихъ тратъ въ надежде будущихъ благъ: „Маменька подумала, что я богатъ и могу, безъ всякаго отягощенiя себя, сделать ей помощь“. Конечно, ни мать, ни сынъ ни за что не допустили бы постороннихъ людей сделаться судьями въ ихъ деле, но такъ вышло само собой, и это также не могло быть особенно прiятно Гоголю. Аксаковъ былъ тогда еще очень поверхностно знакомъ съ матерью Гоголя, и поневоле последнему приходилось привлечь къ участiю въ заботахъ о ней Погодина, а дважды повторенное въ письме выраженiе: „деньги не плывутъ ко мне рекой“ должно было смутить супруговъ Аксаковыхъ, совершенно не ожидавшихъ, что дело приметъ такой серiозный и непрiятный оборотъ и сознававшихъ невольную вину свою передъ Гоголемъ. Ольга Семеновна Аксакова поспешила написать оправдательное письмо, на которое Гоголь ответилъ въ самомъ деликатномъ тоне, всячески стараясь ее успокоить, и закончилъ его такъ: „Теперь васъ благодарю за то, что вы себя упрекаете. А лучше все поблагодаримъ Бога за все, что̀ ни посылается намъ; ибо все, что̀ ни посылается намъ, посылается на вразумленiе и уясненiе очей нашихъ“. Гоголь нашелъ успокоенiе въ этой тревоге, написавъ письмо къ роднымъ, въ которомъ старался матерiальную помощь заменить нравственными наставленiями, какъ бы следуя известной пословицу: „чемъ богатъ, темъ и радъ“.
летъ. Такимъ образомъ матерiальныя условiя нашего писателя стали понемногу исправляться, а въ конце года они даже значительно улучшились, когда Гоголь получилъ тысячу франковъ отъ государыни, очевидно за поднесенные экземпляры сочиненiй, что̀ было приведено наконецъ въ исполненiе чуть ли не черезъ Александру Осиповну Смирнову. Во всякомъ случае пожертвованiе было получено благодаря Плетневу, и все дело велось въ Петербурге.
Но оставалось еще разъяснить мучительное недоразуменiе съ Прокоповичемъ, и здесь Гоголя снова ожидали огорченiя и непрiятности. 28 марта уже после полученiя известнаго намъ письма отъ Шевырева, Гоголь написалъ Прокоповичу обычное дружеское письмо и только въ постскриптуме, въ самой сдержанной и осторожной форме, прибавилъ распоряженiе о высылке или доставке экземпляровъ по первому востребованiю Плетнева и Шевырева. Имя перваго было упомянуто здесь, очевидно, только изъ деликатности, такъ какъ Плетневъ ни слова не говорилъ о данномъ предмете, да и не имелъ къ тому повода, и притомъ въ это время Гоголь даже не получалъ отъ него писемъ. Имя Плетнева было упомянуто, чтобы не оскорбить Прокоповича внезапнымъ контролемъ и подчиненiемъ Шевыреву, тогда какъ Плетнева Гоголь уже съ самаго начала просилъ „напутствовать Прокоповича во всякихъ затрудненiяхъ“. Но недовольство Гоголемъ москвичей, ихъ настойчивыя притязанiя и неоткровенные намеки Шевырева сделали свое дело и испортили добрыя отношенiя Гоголя съ Прокоповичемъ. Получивъ известное полномочiе отъ Гоголя, Шевыревъ позволилъ себе придираться къ Прокоповичу и делать ему выговоры. Такъ, онъ „сделалъ замечанiе“ последнему за то, что тотъ выслалъ экземпляры не всемъ близкимъ прiятелямъ Гоголя, хотя, какъ видно изъ писемъ Гоголя, самая присылка была деломъ предупредительности со стороны Прокоповича, не получившаго на этотъ счетъ никакихъ ясныхъ распоряженiй. Все это было такъ мелочно и такъ легко поправимо, что Гоголь не могъ удержаться отъ довольно прозрачной колкости. „Я, признаюсь“, — писалъ онъ Шевыреву — „не думалъ, чтобы такъ дорожили такимъ моимъ пустымъ подаркомъ, на которомъ я даже не могу сделать надписи собственною рукою. Но если это такъ, то, ради Бога, поблагодари всехъ за это прiятное душе моей неудовольствiе и раздай всемъ по экземпляру, кому ни найдешь приличнымъ. Я бы много прибавилъ къ тому душевныхъ словъ, но мы живемъ въ томъ веке, когда более верятъ мелочамъ и примечаютъ скорее наружное несоблюденiе мелкихъ приличiй, чемъ глубину чувствъ и души человека“.
обманутый, въ свою очередь, типографiей Жернакова, медлилъ отчетомъ, несмотря на неоднократныя требованiя и напоминанiя со стороны Гоголя, Шевыревъ же со свойственной ему точностью представлялъ подробныя объясненiя расходовъ до последней копейки, то Гоголь скоро изменилъ своей сдержанности въ отношенiяхъ съ Прокоповичемъ, и следующее письмо къ Прокоповичу было наполнено колкостями. Гоголя особенно смутило и разстроило то, что упорно защищаемый имъ Прокоповичъ прислалъ ему ничтожную сумму въ 500 франковъ, тогда какъ Шевыревъ доставилъ около того же времени остальныя требуемыя Гоголемъ четыре тысячи. Въ своемъ письме къ Прокоповичу отъ 17 апреля Гоголь какъ будто ненамеренно раза два обронилъ такiя фразы: „Шевыревъ, эта редкая душа, прислалъ мне четыре тысячи изъ своихъ“. „Петербургу просто некогда подумать обо мне“ и проч. Любопытно, что Гоголь любилъ иногда, чтобы сильнее уязвить самолюбiе кого-нибудь изъ друзей, или даже помимо этой цели, ставить косвеннымъ образомъ въ примеръ безкорыстiе и великодушiе другихъ своихъ друзей. Кроме того его самолюбiю прiятно было объяснять получаемую имъ помощь дружеской предупредительностью. Такъ было и на этотъ разъ. Онъ писалъ между прочимъ: „Въ Москву дошли слухи, что я сижу уже более шести месяцевъ безъ копейки денегъ. Я, признаюсь, ихъ обманулъ: передъ выездомъ я сказалъ, что мне деньги не нужны, что я возьму въ счетъ печатающихся экземпляровъ. Мне хотелось, чтобы скорее какъ можно выплатилась хотя половина моихъ долговъ изъ продажи „Мертвыхъ Душъ“ и чтобы не брать оттуда для себя ни копейки до того времени. Темъ более, что я виделъ собственными глазами, какъ нуждались во многомъ ссудившiе меня. Не могу до сихъ поръ вспомнить безъ глубокаго душевнаго умиленiя о той помощи и о техъ нежныхъ участiяхъ, которыя шли ко мне всегда изъ Москвы“. Последнiя слова, однако, нисколько не помешали Гоголю вследъ за ними выставить Прокоповичу те же самые доводы, которые такъ недавно онъ былъ вынужденъ приводить самому деликатнейшему изъ московскихъ друзей — Аксакову. Въ письме къ последнему отъ 18 марта 1843 г. Гоголь говорилъ: „Я знаю, что некоторымъ даже близкимъ душе моей и обстоятельствамъ казалось страннымъ, отчего у меня завелось такъ много долговъ, и они всегда пропускали изъ виду следующее невинное обстоятельство. Шесть летъ я живу, и большей частью за-границей, не получая ни откуда жалованья“ и проч. Въ письме къ Прокоповичу отъ 17 апреля читаемъ почти буквально то же самое: „Петербургу просто некогда подумать обо мне. Кому, напр., придетъ въ голову сделать вопросъ: этотъ человекъ ни откуда не получаетъ ни копейки дохода“ и проч. Наконецъ, желая излить досаду, Гоголь упоминаетъ и о томъ, что ему „много приходилось терпеть по причине невысылокъ своевременно денегъ“, и давалъ понять, что Шевыревъ ему безгранично преданъ, что „только великодушная душа его (sic) могла сделать такой (благородный) поступокъ и такъ жестоко лишить себя“, что „Шевыревъ точнее и аккуратнее всехъ“, что „для него нетъ задержекъ: не наберутся деньги — онъ займетъ, а къ сроку доставитъ“.
какого-нибудь новаго письма Шевырева, темъ более что теперь Шевыревъ на каждомъ шагу ставится въ образецъ Прокоповичу, которому бросаются даже такiе безпощадные упреки: „если я тебе дорогъ и душе твоей радостно, что я живу еще на свете, то этимъ ты обязанъ имъ“ (москвичамъ).
показать Прокоповичу, что отныне въ глазахъ Гоголя онъ уже не другъ, а простой фактотумъ, исполнитель порученiй. Такъ Гоголь уже после этой размолвки поручилъ Прокоповичу купить для его разъездовъ географическую карту, но дружескаго расположенiя въ письме уже не было видно.
Оставленный Гоголемъ безъ поддержки, Прокоповичъ не могъ не оскорбляться предъявляемыми къ нему несправедливыми притязанiями, но долженъ былъ переносить и глотать обиды, что̀ было особенно тяжело въ виду сознаваемыхъ имъ промаховъ въ сношенiяхъ съ Жернаковымъ. Но какъ бы ни былъ виноватъ Прокоповичъ въ сделанной имъ оплошности, несомненно мы не имеемъ ни малейшаго основанiя подвергнуть сомненiю его честность: ни воспоминанiя о немъ Данилевскаго, ни позднейшiя отношенiя Гоголя, ни печатные статьи и отзывы о немъ и особенно дальнейшее разъясненiе дела решительно не позволяютъ делать подобнаго заключенiя. Наконецъ, если бы на совести Прокоповича было хоть какое-нибудь серьезное пятно, Плетневъ, очевидно, не могъ бы потомъ энергично держать его сторону. По всему этому вину въ происшедшихъ между нимъ и Гоголемъ недоразуменiяхъ приходится отнести на счетъ податливости последняго въ отношенiи влiянiя на него московскихъ друзей, усердствовавшихъ иногда не по разуму и доставлявшихъ ему, вместо услугъ, постоянныя обиды и огорченiя.
Наконецъ, когда Гоголь получилъ вскоре отъ Прокоповича давно ожидаемыя триста рублей, то эта ничтожная сумма привела его въ такое раздраженiе, что онъ безъ всякаго стесненiя написалъ ему: „Благодарю тебя не столько за присылку, сколько за готовность“. Вообще отношенiя къ Прокоповичу обострялись съ каждымъ письмомъ. Притомъ после всехъ известныхъ намъ непрiятностей Прокоповичъ имелъ еще неосторожность коснуться больного места своего друга и затронулъ его за живое словами: „не хочу тебя обижать подозренiемъ въ лени до такой степени, что будто бы ты не приготовилъ второго тома „Мертвыхъ Душъ“ къ печати. Мысли, высказанныя по этому поводу въ ответе Гоголя Прокоповичу, нашли себе место потомъ въ „Переписке съ друзьями“, въ третьемъ изъ писемъ къ разнымъ лицамъ о „Мертвыхъ Душахъ“, где онъ совершенно также восклицаетъ: „ну, взвесилъ ли ты хорошенько слова твои: „Второй томъ нуженъ теперь необходимо“. Чтобы я изъ-за того только, что есть противъ меня всеобщее неудовольствiе, сталъ торопиться вторымъ томомъ, такъ же глупо, какъ и то, что я поторопился первымъ. Неудовольствiе это мне нужно; въ неудовольствiи человекъ хоть что-нибудь мне выскажетъ“. Безъ сомненiя, и это письмо, подобно большинству другихъ въ „Выбранныхъ местахъ“, подверглось капитальной переработке и въ него также въ значительной мере включены позднейшiя размышленiя и ответы на вопросы, возникавшiе въ душе самого автора. Въ письме отразились въ переработанной редакцiи также впечатленiя отъ советовъ Шевырева и Аксакова; общее же его содержанiе могло выработаться только тогда, когда Гоголь яснее началъ представлять себе свою задачу въ томъ духе, какимъ проникнуты „Выбранныя места“. Особенное сходство между третьимъ письмомъ по поводу „Мертвыхъ Душъ“ и разбираемымъ письмомъ къ Прокоповичу можетъ быть указано въ следующемъ сопоставленiи. Въ письме къ Прокоповичу читаемъ: „Мертвыхъ Душъ“ не только не приготовленъ второй томъ къ печати, но даже и не написанъ, и раньше двухъ летъ (если только мои силы будутъ постоянно свежи въ это время) не можетъ выдти въ светъ— это не резонъ: публика можетъ быть умна и справедлива, когда имеетъ въ рукахъ, что̀ надо разсудитъ и надъ чемъ поумничать; а въ желанiяхъ публика всегда дура. Да и почему знаетъ она, что̀ такое будетъ во второмъ томе: можетъ быть, то, о чемъ даже ей не следуетъ и знать и читать въ теперешнюю минуту, и ни я, ни она не готовы для второго тома. Умный резонъ: потому что въ продолженiе года я вдругъ выдалъ слишкомъ много, такъ подавай еще столько же“. Почти то же повторяетъ Гоголь въ третьемъ изъ писемъ къ разнымъ лицамъ по поводу „Мертвыхъ Душъ“: „ не раньше, какъ черезъ два-три года, да и то еще, принимая въ соображенiе попутный ходъ обстоятельствъ и времени“ и проч.
„Мертвыхъ Душъ“ есть уже упреки за неисполненiе просьбы прислать сообщенiя о разныхъ „событiяхъ и анекдотахъ, какiе ни случились въ околотке и во всей губернiи“. Конечно, эти слова не применимы къ Прокоповичу, да и самыя просьбы о подобныхъ сообщенiяхъ Гоголь не обращалъ къ Прокоповичу по той простой причине, что подобныя мысли явились у него после прекращенiя переписки съ последнимъ, но такое резкое повидимому противоречiе съ нашимъ указанiемъ устраняется весьма легко известнымъ намъ желанiемъ Гоголя замаскировать и сделать неузнаваемыми его обращенiя къ определеннымъ личностямъ, или даже темъ, что, воспроизводя въ „Выбранныхъ местахъ изъ переписки“ какое-нибудь изъ старыхъ писемъ, Гоголь изъ него бралъ часто только две-три мысли и затемъ присоединялъ множество новыхъ мыслей и соображенiй, при чемъ, можетъ быть, представлялъ передъ собою уже воображаемаго корреспондента или всю публику, которой излагалъ какъ прежде высказанныя, такъ и вновь явившiяся мысли. Такъ все ответы на предполагаемые „умные вопросы“ мнимаго корреспондента въ третьемъ письме по поводу „Мертвыхъ Душъ“, конечно, должны были служить удовлетворенiемъ потребности автора развивать свои идеи передъ публикой, какъ после онъ заговорилъ съ нею непосредственно въ „Авторской Исповеди“. Точно то же можетъ быть повторено и о второмъ письме по поводу „Мертвыхъ Душъ“. Везде Гоголь повторяетъ те же жалобы на обстоятельства и на „подталкиванiя“ друзей, жалобы, въ которыхъ отразилось въ существенныхъ чертахъ его незавидное матерiальное и нравственное состоянiе въ 1843 году, особенно въ следующихъ словахъ: „Своихъ же собственныхъ мыслей, простыхъ, неголоволомныхъ мыслей, я не сумелъ передать. Кто виноватъ? Неужели мне говорить, что меня подталкивали просьбы прiятелей или нетерпеливыя желанiя любителей изящнаго, услаждающихся пустыми, скоро преходящими звуками? Неужели мне говорить, что меня притиснули обстоятельства, и, желая добыть необходимыя для моего прожитiя деньги, я долженъ былъ поторопиться безвременнымъ выпускомъ моей книги? Нетъ, кто решился исполнить свое дело честно, того не могутъ поколебать никакiя обстоятельства, тотъ протянетъ руку и попроситъ милостыню“ и проч. Сходныя съ этими мысли часто повторяются въ переписке съ Аксаковымъ и Шевыревымъ, но особенно обстоятельно развиты оне въ статье: „О томъ, что̀ такое слово?“
Но возвратимся къ разсказу. Сношенiя Гоголя съ Прокоповичемъ вскоре порвались надолго, когда подъ давленiемъ постоянныхъ жалобъ и упрековъ Гоголь вынужденъ былъ уступить Шевыреву и выдать ему своего школьнаго товарища головой, хотя, какъ оказалось, не желая повредить Гоголю и ввести его въ убытокъ, Прокоповичъ решилъ расплатиться съ нимъ деньгами, полученными въ наследство отъ умершаго брата. Кроме того, только-что Гоголь получилъ присланные ему экземпляры новаго изданiя его сочиненiй, какъ въ самой прозрачной форме далъ почувствовать Прокоповичу свое крайнее неудовольствiе, находя бумагу , буквы и все изданiе „все, что̀ отъ издателя, то хорошо; что̀ отъ типографiи, — то мерзко“. Но тутъ же попадались натянутыя извиненiя, напр.: „на меня не сердись за это бремя, можетъ быть тяжкое“ и даже высказывалось прямо, что авторъ восемь тысячъ потерялъ изъ собственнаго кармана, „самъ отнялъ у себя“ и наконецъ, рядомъ восхвалялась (впрочемъ вполне основательно и справедливо) полнейшая аккуратность Шевырева и въ третiй разъ настойчиво заявлено требованiе полнаго отчета до последней копейки. Письмомъ этимъ Прокоповичъ обиделся и прекратилъ съ Гоголемъ переписку. Плетневъ писалъ потомъ Гоголю о немъ: „Прокоповичъ, конечно, не войдетъ съ тобою въ сношенiя, пока ты дружески не объяснишь ему въ особомъ письме, что̀ тебе нужно знать отъ него. Онъ тебя любитъ, но недоволенъ твоей недоверчивостью и безпорядочностью въ сношенiяхъ, которыя требуютъ прозаическихъ данныхъ“.