Глава XLIV.
Чемъ больше Гоголь сближался въ Ницце съ Смирновой и Вiельгорскими, темъ резче выяснялась фальшь въ его отношенiяхъ къ остальнымъ друзьямъ. Не безъ основанiя онъ отличалъ всегда въ числе близкихъ къ нему людей техъ, которые высоко ставили его личныя нравственныя качества, отъ „литературныхъ друзей“, преследовавшихъ его своими навязчивыми притязанiями. Не имея возможности распутать Гордiевъ узелъ своей на половину вынужденной дружбы, съ москвичами Гоголь старался по крайней мере искусственно поддерживать ее и внести въ нее долю искренности. Такiя же попытки делались и съ другой стороны; но все это въ сущности ни къ чему не приводило. Къ зиме Гоголь устроился въ Ницце. Потребности въ временномъ обмене мыслей и чувствъ у Гоголя и его литературныхъ друзей почти вовсе не было, и они писали другъ другу безконечные упреки и оправданiя и наконецъ обменивались соображенiями о денежныхъ делахъ Гоголя преимущественно въ виду практической необходимости, вследствiе чего напр. въ 1844 г. Гоголь почти вовсе не велъ съ ними переписки.
Если наши слова покажутся сомнительными или преувеличенными, то мы предлагаемъ убедиться въ ихъ справедливости при помощи свободнаго отъ предубежденiй перечитыванiя писемъ Гоголя въ начале сороковыхъ годовъ и особенно изъ письма къ Смирновой, напечатаннаго въ VI томе сочиненiя Гоголя изданiя г. Кулиша, на стр. 127—134. Гоголь говоритъ тамъ между прочимъ: „Всего, что̀ произошло во мне, не могли узнать мои литературные прiятели. Въ продолженiе странствованiя, моего внутренняго душевнаго воспитанiя, я сходился съ другими родственнее и ближе, потому что уже душа слышала душу, и потому и знакомство завязывалось прочнее прежняго. Доказательство этого вы можете видеть на себе. Вы были знакомы со мной прежде и въ Петербурге, и въ другихъ местахъ, но какая разница между темъ знакомствомъ и вторичнымъ въ Ницце! Не кажется ли вамъ самимъ, что мы другъ друга какъ будто только теперь узнали?“ Покойный профессоръ Миллеръ, печатая сообщенную ему сыномъ Шевырева переписку Гоголя съ отцомъ последняго, вероятно не безъ намеренiя оставленную вначале подъ спудомъ, былъ сильно пораженъ непривлекательными сторонами нашего писателя, коробившими его друзей. Справедливость требуетъ теперь исправить его заключенiе въ томъ смысле, что искренности не было съ обеихъ сторонъ и что своимъ лицемернымъ расположенiемъ „московскiе раскольники“ устроивали для себя лестную рекламу и если даже С. Т. Аксаковъ не свободенъ отъ смягченнаго упрека въ отношенiяхъ къ Гоголю, то ему принадлежитъ по крайней мере заслуга посильнаго отклоненiя его отъ мистическихъ увлеченiй. Проф. О. Ф. Миллеръ отметилъ, что кроме фимiама московскiе друзья умели Гоголю также высказывать горькую правду, но онъ на основанiи известныхъ тогда данныхъ односторонне и несправедливо принялъ сторону „москвичей“, которые не могли быть правы уже самымъ воскуряемымъ ими льстивымъ фимiамомъ, еще более усиливавшимъ ихъ вину. Во всякомъ случае все это указываетъ на фальшь подобныхъ отношенiй, чего нельзя сказать объ отношенiяхъ къ Гоголю Смирновой, Толстыхъ и Вiельгорскихъ, хотя зато последнiе съ другой стороны не меньше повредили ему своимъ уже не притворнымъ, но искреннимъ фимiамомъ. Только въ Ницце Гоголь въ первый разъ вступилъ на ту стезю нравственнаго руководительства, на которой оставался почти до конца жизни. Здесь онъ нашелъ аудиторiю, готовую съ благоговенiемъ прислушиваться къ его каждому слову и признавать его учителемъ жизни. Все это совершилось незаметно и постепенно. Сильное распространенiе обаянiя Гоголя нельзя не приписать тому перерожденiю, которое онъ произвелъ въ Смирновой. Последняя, безъ сомненiя, потому такъ беззаветно отдалась его влiянiю, что ни въ комъ не встретила такого глубокаго и безкорыстнаго участiя, какъ въ Гоголе. Гоголь любилъ ее, зная все ея недостатки. Тщательно стараясь скрыть свои слабыя стороны, Смирнова вскоре имела случай убедиться, что дружба Гоголя сильнее, чемъ она могла думать. Такое участiе ее тронуло. Гоголь подалъ ей руку участiя въ минуты недалекiя отъ отчаянiя, и этого она не могла потомъ забыть. Надо припомнить, что ея общество ценилось преимущественно за усвоенную долговременнымъ опытомъ придворной жизни при богатомъ природномъ уме светскую очаровательность. И вотъ съ ней встречается человекъ, въ задушевныхъ беседахъ съ которымъ она могла отвести измученную душу! Впоследствiи она говорила Гоголю: „Вы мне сделали жизнь легкой; она у меня лежала тирольской фурой на плечахъ“. Главная заслуга Гоголя въ ея глазахъ была въ томъ, что онъ показалъ ей цель въ жизни, и если она не могла идти твердымъ шагомъ по намеченной дороге, то все-таки получила нравственное успокоенiе въ сознанiи общей неподготовленности огромнаго большинства къ избранному ею великому пути. Отъ этого сознанiя въ ея собственныхъ глазахъ поднялась ея личность и она нашла въ себе некоторый запасъ бодрости, почти совершенно ее было оставившей. Переписка съ Гоголемъ и вера въ его нравственную высоту привела ее скоро къ довольно самоуверенному взгляду на себя, какъ видимъ изъ следующихъ строкъ: „Я вамъ известна во всей своей черноте, и можете ли вы придумать, что точно такъ скоро сделалась благодатная перемена во мне, или я только себя обманываю, или прiятель такъ меня ослепилъ, что я не вижу ничего и радуюсь сердцемъ призраку“. Гоголь уже въ Риме сделался домашнимъ и необходимымъ человекомъ въ семье Смирновыхъ, но еще сильнее они привязались къ нему въ Ницце. Смирнова потомъ съ трудомъ переносила его отсутствiе и прямо говорила: „Мне скучно и грустно! Скучно оттого, что нетъ ни одной души, съ которой бы я могла вслухъ думать и чувствовать, какъ съ вами; скучно потому, что я привыкла иметь при себе Николая Васильевича, а что здесь нетъ такого человека, да врядъ ли и въ жизни найдетъ другого Николая Васильевича“. Мы бы желали, чтобы намъ привели такiя прочувствованныя строки въ переписке Гоголя съ московскими друзьями. Наоборотъ о более отрадномъ настроенiи Смирнова выражается такъ: „въ понедельникъ состоянiе мое дошло до отчаянiя, а вечеромъ солнце взошло, и съ техъ поръ я счастлива, какъ въ лучшiя счастливыя минуты, съ вами проведенныя въ Ницце“.
характеристикъ Смирновой въ нашей литературе не лишнее еще остановиться на анализе ея душевныхъ качествъ, сделанномъ такимъ великимъ знатокомъ человеческаго сердца, какъ Гоголь. Мы не рискуемъ при этомъ впасть въ ошибку подъ влiянiемъ дружескаго пристрастiя Гоголя, потому что онъ въ то же время высказываетъ Смирновой безпощадную правду. Гоголь зналъ хорошо ея впечатлительность и действiе на нее окружающей среды; ему случалось видеть ее въ обществе такихъ прекрасныхъ и чистыхъ личностей, какъ С. М. Соллогубъ, и также въ пустыхъ разговорахъ съ ничтожными болтунами и развратниками. Поэтому онъ съ большимъ знанiемъ дела советовалъ ей: „Старайтесь, чтобы во всякомъ случае вашъ разговоръ походилъ на тотъ вашъ разговоръ (sic), который вы ведете тогда, когда бываете окружены однеми добрыми душами Вы обыкновенно делаетесь тогда совершенно другой, какой-то веселой и умной резвушкой, говорливы неистощимо, и всемъ совершенно прiятно васъ слушать, хотя бы речь шла о совершенныхъ пустякахъ. Этотъ разговоръ вашъ ничуть не похожъ на то приторное любезничанье, которое иногда у васъ является тогда, когда вы беседуете съ какимъ-нибудь истаскавшимся селадономъ, разсказывающимъ вамъ свои конфиденцiи, куда онъ посадилъ весь умъ свой. Словомъ, случится ли вамъ вести разговоръ съ молодымъ ветрогономъ, или изношеннымъ старичишкой, воображайте всякiй разъ, что съ вами тутъ же Софья Михайловка, и все будетъ хорошо“. Къ несчастью для Смирновой, составившаяся о ней невыгодная репутацiя привлекала въ ея гостиную иногда именно людей того разряда, которыми Гоголь советовалъ ей гнушаться. Наблюденiя надъ Смирновой и размышленiя по поводу ея поступковъ навели наконецъ Гоголя на те мысли, которыя были имъ потомъ высказаны въ статье: „Женщина въ свете“. По мненiю академика Тихонравова, письмо это было адресовано къ С. М. Соллогубъ. Въ настоящее время намъ известно въ точности, что оно было надписано сестре ея, Аполлинарiи Михайловне Веневитиновой: такъ самому Гоголю на основанiи, вероятно, словъ Плетнева намекала другъ последняго, А. О. Ишимова. Притомъ сама С. М. Соллогубъ въ одномъ изъ своихъ писемъ спрашивала у Гоголя, къ кому относится это письмо, изъ чего ясно видно, что оно было писано не къ ней. Но высказанныя Тихонравовымъ соображенiя остаются въ полной силе и являются лишнимъ подтвержденiемъ нашей мысли, что Гоголь сильно переделывалъ въ „Выбранныхъ местахъ“ первоначальныя письма, соединяя иногда въ одномъ письме мысли, когда-то выраженныя въ письмахъ разнымъ особамъ.
пьедесталъ и требовала, чтобъ онъ научилъ ее всегда оставаться въ ровномъ душевномъ состоянiи и т. под. Въ другое время, подъ влiянiемъ слышанныхъ ею невыгодныхъ отзывовъ о Гоголе, она готова была напротивъ сразу низвести его на несколько ступеней съ этого пьедестала. Такое же действiе имела на нее однажды беседа о Гоголе съ Плетневымъ.
себя въ недостатке простоты и уже гораздо позднее сталъ считать ихъ близкими себе людьми. Зато онъ сталъ прямо считать Смирновыхъ и всехъ Вiельгорскихъ и Соллогубовъ какъ бы за свою семью, и оправдываясь въ неисправной корреспонденцiи, говорилъ: „моя семья становится, чемъ дальше, (темъ) больше, и я не успеваю даже отвечать на самыя нужныя письма“; темъ не менее влiянiе Гоголя на Вiельгорскихъ было гораздо поверхностнее и слабее, чемъ на Толстыхъ и Смирнову. Въ мужской половине семьи оно было очень ограниченно, и хотя напримеръ Михаилъ Михайловичъ Вiельгорскiй также благодарилъ Гоголя за советы, оказавшiе ему „важную услугу“, но никакого особаго тяготенiя къ Гоголю не обнаруживалъ. Напротивъ женскiй персоналъ семьи придавалъ особенное значенiе всемъ его словамъ. Луиза Карловна Вiельгорская находила, что Гоголь „много способствовалъ къ утешенiю ея унынiя“, а Анна Михайловна съ чувствомъ гордости и светлой надежды на будущее приняла его предсказанiе о будущей своей полезной жизни и деятельности. Доверiе къ словамъ Гоголя преодолело въ ней природную скромность и она не безъ самодовольства отвечала: „Вы говорите, что меня ожидаетъ жизнь полезная и возможность делать много добра. дай Богъ, чтобы предсказанiя ваши совершились. Все-таки, Николай Васильевичъ, я не унываю: у меня очень много доверенности къ вамъ, и хотя я думаю, что ваше обо мне мненiе слишкомъ лестно, чтобы оно могло быть истиннымъ, но я утешаюсь мыслью, что съ вашимъ умомъ вы не могли совершенно ошибиться на мой счетъ“.