Глава LXXVI.
Между темъ Гоголь возлагалъ на Шевырева и переизданiе „Мертвыхъ Душъ“, которыя должны были выдти вновь одновременно съ „Выбранными местами“. 5 октября 1846 г. онъ писалъ ему: „Печатать „Переписку“ я долженъ былъ въ Петербурге по причинамъ, которыя можешь смекнуть и самъ, по причине близости цензурныхъ непосредственныхъ и высшихъ разрешенiй. Въ это дело, кроме Плетнева и цензора, не введенъ никто, а поэтому ты и не сообщай о немъ никому, кроме разве Языкова, который имеетъ одинъ объ этомъ сведенiе, и то потому, что нечто изъ писемъ, мною къ нему писанныхъ, поступило на выборъ. Изъ этой книги ты увидишь, что жизнь моя была деятельна даже и въ болезненномъ моемъ состоянiи, хотя на другомъ поприще, которое есть, впрочемъ, мое законное поприще, и что великъ Богъ въ своихъ небесныхъ милостяхъ. Но обо всемъ этомъ после. Можетъ быть, черезъ месяцъ, то есть, если не въ конце октября, то въ начале ноября, должна выдти книга, а потому до того времени не выпускай „Мертвыя Души“. Шевыревъ отнесся къ планамъ Гоголя и къ его предисловiю ко второму изданiю съ большимъ сочувствiемъ, но съ своей особой точки зренiя. Отзываясь съ похвалой о первой части „Мертвыхъ Душъ“, онъ, согласно своему давнему взгляду, еще большiя надежды возлагаетъ на второй и видитъ въ предисловiи одно изъ средствъ къ осуществленiю этой надежды. „Вгляделся ты глубоко въ неразумную сторону Россiи, съ полною любовью къ другой, еще невидимой, еще неслыханной стороне, открытiя которой въ художественномъ мiре мы все отъ тебя ожидаемъ. Твое предисловiе мне пришлось по сердцу: мне кажется изъ него, что ты растешь духовно. Я желаю, чтобы оно ввело тебя въ сношенiя со всеми возможными русскими людьми изъ всехъ сословiй. Но можно ли узнавать Россiю, живучи такъ далеко отъ нея? Неужели не чувствуешь потребности побывать опять въ ней, чтобы освежить впечатленiя и собрать новыя?“. Изъ следующаго письма видно, что часть надеждъ Шевырева не оправдывалась: „Что́ касается до внутренняго содержанiя „Развязки Ревизора“, то горячiй споръ веденъ мастерски и какъ будто списанъ съ нашихъ пренiй; но нужно необыкновенное искусство актеровъ, чтобы передать высокую простоту этого спора, а если этого искусства не будетъ, то все охладитъ зрителя, который сочтетъ все это однимъ разсужденьемъ, а не драмою живою, — следствiемъ драмы сценической. Замечу еще одно: зрителю не покажется ли, что ты самъ слишкомъ заботишься о толкованiи своей пьесы? Въ заключенiи сравненiе города съ душевнымъ городомъ, Хлестакова съ внешней светской совестью, а настоящаго ревизора съ внутреннею не покажется ли аллегорiею? Это будутъ слушать какъ проповедь. Комикъ и безъ того родъ проповедника въ своей комедiи, но зачемъ же прибавлять къ комедiи проповедь? Это опасно. Много глубокаго и сильнаго сказалъ ты въ последнемъ слове актера, но со сцены такъ ли онъ подействуетъ, какъ въ чтенiи?“ и проч.
Съ другой стороны Шевыревъ не переставалъ повторять о необходимости скорейшаго выпуска второго тома „Мертвыхъ Душъ“.
Отправивъ Гоголю это письмо съ осторожными замечанiями, Шевыревъ посылаетъ другое, въ которомъ готовъ отречься отъ своихъ словъ, говоря между прочимъ такъ: „Извини меня: я въ письме своемъ сказалъ, можетъ быть, не то, что̀ следовало. Чемъ более вчитываюсь, темъ глубже и глубже она мне кажется. Я посудилъ объ ней, какъ будетъ, можетъ быть, судить публика, особенно въ техъ местахъ, которыя приметъ она за нравоученiе и отъ которыхъ еще кислее сделаетъ рожу, чемъ отъ „Ревизора“. Но чемъ более и более я самъ, уже не отъ лица публики, вникаю въ это произведенiе, темъ глубже оно мне является, темъ более вижу, какъ ты духовно выросъ и доросъ до второй части „Мертвыхъ Душъ“.
Какое же изъ этихъ писемъ было искреннее, или Шевыревъ въ самомъ деле колебался? Какъ бы то ни было, первое письмо заключало въ себе несколько весьма верныхъ замечанiй, что̀ не могло укрыться отъ Гоголя и въ связи со многимъ другимъ подействовало на него настолько сильно, что онъ отказался отъ своихъ прежнихъ мечтанiй. 8 декабря онъ писалъ Шевыреву изъ Неаполя: „Оба письма твои, писанныя одно за другимъ, получилъ. Благодарю за советы и мысли относительно „Развязки Ревизора“. Я соглашаюсь, однакоже, больше съ теми, которыя въ твоемъ первомъ письме. Въ предстоящемъ обстоятельстве я особенно руководствуюсь первыми впечатленiями; они для меня уже и темъ важны, что мненье публики, даже и добродетельной, и просвещенной, будетъ ближе къ нимъ, нежели къ темъ, которыя изложены въ твоемъ второмъ письме и которыя принадлежатъ, можетъ быть, одному тебе, или двумъ-тремъ, глядящимъ на вещи съ точки повыше. „Ревизора“ нужно отложить, какъ игру, такъ и печатанье“.
После этого Шевыреву не нужно было уже обращаться къ речи о „Развязке Ревизора“ и говорить о глубине ея содержанiя, но онъ не перестаетъ повторять Гоголю советы о возвращенiи на родину и въ первый разъ решается указать ему странности его мiросозерцанiя, въ которомъ, можетъ быть не безъ основанiя, усматриваетъ невольное влiянiе незаметно усвоенныхъ католическихъ взглядовъ. „Изъ письма твоего къ Языкову“ — пишетъ онъ — „я вижу, что ты еще хочешь отложить свое путешествiе на Востокъ и возвращенiе въ Россiю на годъ. Это напрасно. Деньги будутъ. У меня есть же твоя лежащая сумма. Хотя есть ей другое назначенiе, но не вдругъ же она употребится. После можно будетъ выручить ее изъ распродажи „Мертвыхъ Душъ“ и употребить, какъ ты предписалъ. А между темъ зачемъ же откладывать доброе дело? Возвратиться въ Россiю тебе пора. Даже отсюда ты могъ бы предпринять это путешествiе. Что̀ ни говори, а живя въ чужомъ народе и чужой земле — набираешь въ себя чужую жизнь, чужой духъ, чужiя мысли. Вотъ это заметили многiе и въ твоихъ религiозныхъ убежденiяхъ и действiяхъ. Мне кажется тоже, что ты слишкомъ вводишь личное начало въ религiю и въ этомъ увлекаешься темъ, что̀ тебя окружаетъ обстоятельствахъ видишь себе указанiя (такъ, напримеръ, болезнь Щепкина). Это мне напомнило княгиню З(инаиду), которая также во всякомъ обстоятельстве жизни видитъ Бога, ей указующаго. Да ведь надобно заслужить это высокое состоянiе пророка. Есть, конечно, во всемъ воля Божiя. И волосъ не падетъ съ головы безъ нея. Но видеть во всякомъ постороннемъ обстоятельстве личное отношенiе Бога ко мне значитъ какъ бы хотеть прiобресть милость Божiю въ свою собственность и самозванно назваться избранникомъ Божiимъ и любимцемъ. Это все продолженiе motu proprio римскаго владыки. Берегись этой заразы“ и проч..
Гоголь мало-по-малу сталъ склоняться къ тому, чтобы отложить все дело о „Развязке Ревизора“ на годъ, о чемъ въ начале декабря поспешилъ известить Щепкина, А. М. Вiельгорскую и Россета, тогда какъ А. М. Вiельгорская успела было уже значительно подвинуть дело. „Вы хорошо отгадали, писавши мне“, — отвечала она Гоголю, — „что деятельность мне непременно нужна и что одна деятельность мне непременно нужна и что деятельная жизнь можетъ спасти меня отъ обычной моей хандры. Я вамъ также очень благодарна, что вы вспомнили обо мне въ этомъ случае, и что, поручивши мне исполнить часть вашего проекта, вы оказали мне доверiе, которое возвышаетъ меня въ собственныхъ моихъ глазахъ. Но теперь не объ этомъ дело! Плетнева до сихъ поръ я не могла видеть. Онъ живетъ на Васильевскомъ острову, съ которымъ очень долго не было сообщенiя. Но я уже давно ему послала ваше предуведомленiе черезъ княгини Одоевской (sic), растолковавши ей прежде хорошенько ваши намеренiя. Она также готова исполнить ихъ, но до сихъ поръ „Ревизоръ“ еще не вышелъ, такъ что намъ покаместъ нельзя ничего предпринять. Я слышала, какъ будто цензура театра не пропустила вашу новую „Развязку Ревизора“, но вы ужъ, верно, получили объ этомъ решительныя известiя. Россетъ, Самаринъ и Мухановъ, о которыхъ вы мне пишете, все три въ отсутствiи, и я не знаю, на сколько времени.
Между темъ вы, верно, услышите съ удовольствiемъ, что учредилось здесь общество подъ начальствомъ Соллогуба (онъ былъ первый основатель сего общества), Вяземскаго, папеньки и несколькихъ другихъ, которое скоро развилось и уже сделало много добра. Считаютъ теперь въ немъ более ста членовъ, многiе изъ которыхъ люди со способностями и съ искреннимъ желанiемъ помогать беднымъ и оказать имъ не только телесную, но душевную помощь. Князь Одоевскiй хотелъ, кажется, самъ вамъ подробнее писать объ этомъ обществе и хотелъ вамъ даже послать его статуты“.
„Что̀ касается собственно до пiесы, то долженъ сказать, что по принятымъ правиламъ при Императорскихъ театрахъ, исключающихъ всякаго рода одобренiя артистовъ — самими артистами, а темъ более венчанiя на сцене, она въ этомъ отношенiи не можетъ быть допущена къ представленiю“.
Такимъ образомъ оффицiальное ходатайство Плетнева передъ Гедеоновымъ не имело успеха, причемъ два письма Гедеонова къ Плетневу сильно различаются между собою по тону: первое какъ бы выражаетъ готовность сделать все возможное для исполненiя просьбы Плетнева, второе же, написанное очень сухо, выражаетъ явное недовольство темъ, что Плетневъ, „къ искреннему сожаленiю“, не такъ отнесся къ первому письму, какъ ожидалъ Гедеоновъ. Между темъ въ промежутокъ между обоими этими письмами Плетневъ „заехалъ къ Вяземскому посоветоваться насчетъ комиссiи, данной Шевыревымъ, чтобы выхлопотать дозволенiе Щепкину разыграть въ его бенефисъ одну новую сцену Гоголя, которую прислалъ онъ подъ названiемъ: „Развязки Ревизора“. Въ чемъ состояло совещанiе, намъ неизвестно; но несомненно, что Плетневъ съ своей стороны не усмотрелъ ничего страннаго въ „Развязке“, такъ какъ иначе непременно выразилъ бы свое впечатленiе Гроту, съ которымъ былъ безусловно откровененъ; притомъ къ такому же заключенiю должно привести и последующее его крайне сочувственное отношенiе къ „Переписке съ друзьями“.