Глава LXXV.
Въ конце 1846 года Гоголь былъ занятъ постановкой на сцену „Ревизора“ въ исправленномъ виде съ присоединенiемъ „Развязки Ревизора“. Последняя, подобно „Переписке съ друзьями“, заключала въ себе отраженiе тогдашняго его нравственнаго состоянiя и должна была иметь значенiе задушевной речи, обращенной ко всему обществу. Въ изданiи въ светъ обоихъ трудовъ Гоголь виделъ исполненiе таинственной миссiи, къ которой считалъ себя предназначеннымъ свыше. Чтобы лучше осуществить свою мысль, онъ привлекъ къ участiю въ деле всехъ близкихъ и преданныхъ людей, въ число которыхъ были включены, разумеется, и Вiельгорскiе. Целый длинный рядъ деловыхъ писемъ, относившихся къ „Развязке Ревизора“, начался съ письма его къ М. С. Щепкину, которому было подробно разъяснено, какую цель имелъ въ виду авторъ. Гоголь хотелъ, чтобы каждое слово его пьесы было понято и прочувствовано артистами, чтобы не пропало даромъ ни малейшаго художественнаго штриха, и сильно боялся искаженiй. „Прежде чемъ давать пьесу разучивать актерами, — писалъ онъ Щепкину, — „вчитайтесь въ нее хорошенько сами и войдите въ значенiе и крепость всякаго слова, всякой роли, такъ, какъ бы вамъ пришлось все эти роли сыграть самому, и когда все войдутъ оне вамъ въ голову, соберите актеровъ, прочитайте имъ, и прочитайте раза три, четыре или даже пять. Не пренебрегайте, что роли маленькiя и по нескольку строчекъ. Строчки эти должны быть сказаны твердо, съ полнымъ убежденiемъ въ ихъ истине“. На Щепкина возложено было, кроме того, ходатайство передъ театральной цензурой о пропуске пьесы, для чего Гоголь поручалъ ему нарочно съездить въ Петербургъ. Въ то же время заботы о раздаче вырученныхъ отъ продажи денегъ нуждающимся, согласно желанiю Гоголя, кроме опять-таки Щепкина, взяли на себя Михаилъ Юрьевичъ и Анна Михайловна Вiельгорскiе. При этомъ въ письме Щепкину Гоголь ясно высказалъ, какiя надежды возлагалъ онъ на содействiе последней: „У графа Вiельгорскаго, Михаила Юрьевича, побывайте, повидайтесь также съ меньшой дочерью его, графиней Анной Михайловной. Скажите ей, что я непременно приказалъ вамъ къ ней явиться, и разскажите ей обо всемъ относительно постановки „Ревизора“. Она будетъ хлопотать о многомъ лучше мужчинъ“. После, когда дело разстроилось, Гоголь все-таки говорилъ: „Этого дела никто бы умнее ея не могъ произвесть“. Анна Михайловна выразила полную готовность исполнить желанiе Гоголя, но остановка была сначала за ея сотрудниками, Вяземскимъ, Россетомъ и Мухановымъ, изъ которыхъ ни одного не оказалось въ данный моментъ въ Петербурге; затемъ только-что она приготовилась действовать, какъ вдругъ получила новое распоряженiе, заключавшее въ себе отмену предыдущаго: Гоголь откладывалъ печатанiе и постановку на сцену „Ревизора“. Причинами новаго решенiя Гоголя были доводы Шевырева, что пьесу ставить рано, и внезапная болезнь Щепкина, принятая за ясное указанiе воли Божiей, чтобы пьеса была отложена. Теперь Гоголь писалъ Щепкину: „Дело будетъ не понято публикой нашей въ надлежащемъ смысле, оно выйдетъ просто дрянь, отъ дурной постановки пiесы и плохой игры нашихъ актеровъ“.
—————
Дело происходило следующимъ образомъ. Распоряженiя Гоголя всюду произвели самое невыгодное впечатленiе, всехъ затруднили и удивили. Прежде всего „Развязка“ произвела самое неблагопрiятное впечатленiе въ Москве, где къ участiю въ хлопотахъ объ этой пьесе былъ привлеченъ Шевыревъ, подобно тому, какъ въ Петербурге привлекался Плетневъ. С. Т. Аксаковъ въ ноябре 1846 года извещалъ своего сына, Ивана Сергеевича: „Я написалъ и послалъ сильный протестъ къ Плетневу, чтобы не выпускалъ въ светъ новой книги Гоголя, которая состоитъ изъ отрывковъ писемъ его къ друзьямъ... Требую также, чтобы не печатать „Предуведомленiя“ къ пятому изданiю „Ревизора“; ибо все это съ начала до конца ложь, дичь и нелепость, и, если будетъ обнародовано, сделаетъ Гоголя посмешищемъ всей Россiи. То же самое объявилъ я Шевыреву. Не обязывая ихъ къ полному согласiю со мною, я убеждаю ихъ написать Гоголю, съ совершенною откровенностью, что̀ они думаютъ. Самъ я началъ диктовать большое письмо къ Гоголю, где я высказываю ему безпощадную правду... Если Гоголь не послушаетъ насъ, то я предлагаю Плетневу и Шевыреву отказаться отъ исполненiя его порученiя: пусть онъ находитъ себе другихъ палачей“. Действительно, все были поражены и прежде всехъ былъ поставленъ въ немалое затрудненiе самъ Щепкинъ, апофеозомъ которому должна была явиться „Развязка“. Письмо къ нему было вложено въ одинъ конвертъ съ письмомъ къ Шевыреву, отъ котораго оно и было имъ получено. Тамъ Щепкинъ прочелъ между прочимъ следующiя строки: „вы должны взять въ свой бенефисъ „Ревизора“ въ его полномъ виде, то-есть следуя тому изданiю, которое напечатано въ полномъ собранiи моихъ сочиненiй, съ прибавленiемъ хвоста, посылаемаго мною теперь“... „Развязку“ нужно будетъ переписать, потому что, кроме экземпляра, нужнаго для театральной цензуры, другой будетъ нуженъ для подписанiя цензору Никитенке, которому отдастъ Плетневъ, ибо „Ревизоръ“ долженъ напечататься отдельно съ „Развязкой“, ко дню представленiя и продаваться въ пользу бедныхъ, о чемъ вы при вашемъ вызове, по окончанiи всего, должны возвестить публике, что не благоугодно ли ей, ради такой богоугодной цели, сей же часъ по выходе изъ театра купить „Ревизора“ ; а кто разохотится дать больше означенной цены, тотъ бы покупалъ ее прямо изъ вашихъ рукъ для бо̀льшей верности“. Все это не могло не быть крайне стеснительно и неловко для Щепкина; артисту поручалось притомъ взять на себя исполненiе совершенно невероятной роли, въ которой онъ долженъ былъ выступить передъ публикой уже не какъ художникъ, но какъ проповедникъ, и въ добавокъ здесь же долженъ былъ по пьесе съ величайшимъ замешательствомъ и недоуменiемъ, что̀ совершенно убило бы заранее подготовленный эффектъ. Гоголь даже самъ предчувствовалъ трудность навязываемой Щепкину неловкой роли, но предполагалъ совершенно другiя опасности и смотрелъ совершенно съ другой точки зренiя: ему казалось, что Щепкинъ можетъ испортить дело разве въ томъ случае, если расчувствуется раньше, чемъ успеетъ тронуть зрителей. „Старайтесь произносить все ваши слова какъ можно тверже и покойнее, какъ бы вы говорили о самомъ простомъ, но весьма нужномъ деле. Храни васъ Богъ слишкомъ расчувствоваться. Вы расхныкаетесъ, и выйдетъ у васъ чортъ знаетъ что́. Лучше старайтесь такъ произнести слова, самыя близкiя къ вашему собственному состоянiю душевному, чтобы зритель виделъ, что вы стараетесь удержать себя отъ того, чтобы не заплакать, а не въ самомъ деле заплакать. Впечатленiе будетъ оттого несколько разъ сильней“.
Съ обычной своей осторожностью и мягкостью въ выраженiяхъ Шевыревъ, на котораго письмо Гоголя произвело впечатленiе, сходное съ впечатленiями Аксакова и Щепкина, хотя въ гораздо меньшей степени, такъ какъ онъ находилъ въ ней и глубокiя места, возражалъ Гоголю по поводу поводу полученнаго порученiя: „Если бы даже пьеса и не была сыграна, то напечатанная она будетъ памятникомъ, тобою воздвигнутымъ въ честь нашего истиннаго перваго комическаго актера. Но предлагая ему эту пьесу въ бенефисъ не подвергаешъ ли ты его скромность искушенiю? “.
Темъ не менее Шевыревъ 31 октября обратился къ Плетневу съ письмомъ следующаго содержанiя:
Милостивый государь
Петръ Александровичъ,
Передъ вами два экземпляра „Развязки Ревизора“. Гоголь желаетъ, чтобы Щепкинъ далъ въ свой бенефисъ „Ревизора“ въ томъ виде, какъ онъ напечатанъ въ его сочиненiяхъ съ „Развязкою“, которая передъ вами. Васъ и графа М. Ю. Вiельгорскаго поручаетъ онъ ему просить о томъ, чтобы вы похлопотали о томъ, где следуетъ. Проситъ онъ и самъ Гедеонова , если тотъ Гедеоновъ цензоруетъ пiесы для театра, который былъ въ Петербурге съ графомъ Васильевымъ; передайте ему эту просьбу, если вы съ нимъ знакомы. О графе Вiельгорскомъ я пишу къ Веневитинову; но вы, вероятно, и сами съ нимъ знакомы. Одинъ экземпляръ „Развязки“ назначается для сценической цензуры, другой — для типографской. Гоголь просилъ о сей последней Никитенко. Щепкинъ самъ долженъ былъ ехать въ Петербургъ, но не можетъ: онъ боленъ, по возвращенiи своемъ изъ Крыма и просилъ меня распорядиться всемъ этимъ. Гоголь желаетъ, чтобы все это оставалось между нами въ совершенной тайне. Итакъ, просимъ васъ сберечь эту тайну, сколько она отъ васъ зависитъ; но, конечно, за две цензуры вамъ поручиться трудно.
Третьяго дня я отправилъ къ вамъ экземпляръ „Мертвыхъ Душъ“. „Развязку“ надобно прочесть несколько разъ, чтобы вникнуть въ смыслъ ея. Въ ней много глубокаго“.
Между темъ С. Т. Аксаковъ исполнилъ свое предположенiе написать отповедь Гоголю по поводу „Развязки Ревизора: “ „Другъ мой, где же то христiанское смиренiе, которое велитъ делать такъ, чтобы шуйца не ведала, что̀ творитъ десница? Вы всенародно, въ услышанiе всей Россiи, устраиваете свое благотворительное общество, назначаете поименно членовъ онаго и съ подробностью предписываете ихъ образъ действiй, невозможный въ исполненiи, несообразный ни съ чемъ до последней крайности. Какъ вы могли подумать, что лица, назначаемыя вами, особенно женщины, могли быть такъ неразборчивы, такъ нескромны, что согласились бы принять публичныя обязанности благотворенiя, вами на нихъ возлагаемыя?... Разумеется, никто не согласится, и ваше „Предуведомленiе“ уничтожается само собою. Но где же вашъ прежнiй, ясный и здравый взглядъ на публичность, гласность въ деле благотворенiя? Давно ли вы сами поручали такiя дела Шевыреву и мне подъ условiемъ глубокой тайны? Этой тайны не знаютъ даже наши семейства. Наконецъ обращаюсь къ последнему вашему действiю къ новой развязке „Ревизора“. Не говорю о томъ, что тутъ нетъ никакой развязки, да и нетъ въ ней никакой надобности; но подумали ли вы о томъ, какимъ образомъ Щепкинъ, давая себе въ бенефисъ „Ревизора“, увенчаетъ самъ себя какимъ-то венцомъ, поднесеннымъ ему актерами. Вы позабыли всякую человеческую скромность. Вы позабыли, вы уже не знаете, какъ приняла бы все это русская образованная публика. Вы позабыли, что мы не французы, которые готовы безсмысленно восторгаться отъ всякой эффектной церемонiи. Но мало этого. Скажите мне, ради Бога, положа руку на сердце: неужели ваши объясненiя „Ревизора“ искренни? Неужели вы, испугавшись нелепыхъ толкованiй невеждъ и дураковъ, сами святотатственно посягаете на искаженiе своихъ живыхъ, творческихъ созданiй, называя ихъ аллегорическими лицами? Неужели вы не видите, что аллегорiя внутренняго города не льнетъ къ нимъ, какъ горохъ къ стене, что названiе Хлестакова „светскою совестью“ не имеетъ смысла, ибо принятiе Хлестакова за ревизора есть случайность?“ и проч.
„По выздоровленiи, прочтя ваше окончанiе „Ревизора“, я бесился на самого себя, на свой близорукiй взглядъ, потому что до сихъ поръ я изучалъ всехъ героевъ „Ревизора“, какъ живыхъ людей; я такъ много виделъ знакомаго, такъ родного, и такъ свыкся съ городничимъ, Добчинскимъ и Бобчинскимъ въ теченiе десяти летъ нашего сближенiя, что отнять ихъ у меня и всехъ вообще, это было бы действiе безсовестное. Чемъ вы ихъ мне замените? Оставьте мне ихъ, какъ они есть. Я ихъ люблю, люблю со всеми слабостями, какъ и вообще всехъ людей. Не давайте мне никакихъ намековъ, что это де не чиновники, а наши страсти; нетъ, я не хочу этой переделки; это люди настоящiе, живые люди, между которыми я возросъ и почти состарелся. Видите ли, какое давнее знакомство? Вы изъ целаго мiра собрали несколько человекъ въ одно сборное место, въ одну группу, съ этими въ десять летъ я совершенно сроднился, и вы хотите ихъ отнять у меня. Нетъ, я ихъ вамъ не дамъ! не дамъ, пока существую! После меня переделывайте хоть въ козловъ; а до техъ поръ я не уступлю вамъ Держиморды, потому что и онъ мне дорогъ“.
Все въ совокупности наконецъ подействовало на Гоголя. С. Т. Аксаковъ впоследствiи писалъ: „Если мое письмо и поколебало Гоголя, то онъ не хотелъ въ этомъ сознаться; а что онъ поколебался, это доказывается отмененiемъ некоторыхъ распоряженiй его, связанныхъ съ изданiемъ „Развязки Ревизора“.
Въ немалое изумленiе былъ затемъ повергнутъ просьбами Гоголя и А. О. Россетъ, котораго также предполагалось привлечь къ делу о раздаче денегъ беднымъ. Онъ писалъ 30 ноября А. О. Смирновой: „Прилагаю письмецо отъ Гоголя; жалуется на твое молчанiе. Онъ прислалъ сюда прибавленiе къ „Ревизору“. Вырученныя деньги продажею новаго „Ревизора“ пожертвовалъ въ пользу бедныхъ, но какъ-то страннымъ образомъ: устроилъ подъ председательствомъ графини Нози“ (т. -е. Анны или Анолины Михайловны Вiельгорской) „комитетъ, въ который включилъ меня и Самарина; мы должны непременно собираться въ 11 часовъ и разсуждать объ употребленiи суммы. Это всехъ здесь немного удивило; не знаю, какъ отвечать ему на это, темъ более, что Гедеоновъ не взялъ на сцену прибавленiя, а сумма, вероятно, будетъ ничтожная“. — Такимъ образомъ повторилось опять почти тоже, что̀ года два назадъ поразило Плетнева по поводу такого же на половину фантастическаго проекта относительно вспомоществованiя беднымъ студентамъ черезъ инспектора студентовъ Фицтума, когда на вопросъ Грота: „Какое же Гоголю нужно вспоможенiе, когда онъ безпрестанно назначаетъ пожертвованiя въ пользу студентовъ?“ Плетневъ ответилъ: „Гоголя пожертвованiе есть фантазiя. “.