Глава LXI.
Между темъ Гоголь продолжалъ бедствовать, какъ видно между прочимъ изъ следующихъ строкъ А. О. Смирновой къ П. А. Плетневу отъ 26 iюня 1845 г.: „я получила письмо отъ Гоголя, любезный Петръ Александровичъ, который меня спрашиваетъ, зачемъ онъ получилъ такъ мало денегъ за прошлую треть и когда ему следуетъ еще получить. Потрудитесь мне все это растолковать, пожалуйста; онъ хочетъ точнаго и подробнаго отчета по этому предмету, потому что, судя по деньгамъ, будетъ путешествовать и назначитъ намъ, куда ихъ высылать. Онъ теперь выехалъ въ Гастейнъ, и здоровье его какъ будто бы поправляется. Графиня Вiельгорская его видела во Франкфурте; въ первый разъ онъ ей показался очень плохъ, но потомъ былъ веселее и живее“.
Предположенiе свое о путешествiяхъ по Европе Гоголь потомъ осуществилъ въ довольно широкихъ размерахъ, какъ это видно изъ недавно напечатаннаго въ „Русской Мысли“ его Itinerarium’a, где находимъ следующiя относящiяся сюда данныя: по выезде изъ Гомбурга онъ посетилъ — 1845 г. 29 iюня (11 iюля) Берлинъ, съ 11 iюля — въ Карлсбаде; 8 августа изъ Карлсбада въ Греффенбергъ (или Фрайвальдау) черезъ Прагу; 22 октября — Берлинъ; затемъ следуютъ: Гастейнъ, Прага, Зальцбургъ, Венецiя и наконецъ черезъ Болонью и Флоренцiю онъ прибылъ въ Римъ, где уже провелъ зиму съ 1845 по 1846 г..
Кроме того у Гоголя было, какъ всегда, много плановъ, не приведенныхъ потомъ въ осуществленiе. Такъ изъ письма къ А. О. Смирновой отъ 5 iюля видно, что врачи, особенно Коппъ, его посылали на островъ Эльголандъ (недалеко отъ Гамбурга), куда онъ подзывалъ и Смирнову. Последняя съ грустью ответила ему на это приглашенiе: „А вы... “.
Въ теченiе этихъ месяцевъ Гоголь перестрадалъ не меньше, чемъ во всю остальную жизнь: тогда-то онъ въ первый разъ сжегъ „Мертвыя Души“, дважды говелъ и все время находился въ самомъ напряженномъ и тревожномъ настроенiи, предполагая себя на краю гроба. Страданiя физическiя и моральныя (въ зависимости отъ первыхъ) теперь доходили до того, что онъ признавался, что „повеситься или утопиться казалось какъ бы похожимъ на какое-то лекарство и облегченiе“. Въ это время онъ то-и-дело горько жалуется на свои недуги. Онъ пишетъ 5 iюня Языкову: „Повторяю тебе еще разъ, что болезнь моя серьезна. Только одно чудо Божiе можетъ спасти. Силы исчерпаны. Ихъ и безъ того было немного, и я дивлюся, какъ, при моемъ сложенiи, я дожилъ и до сихъ еще дней“. Здесь же онъ сознается, что „, тогда какъ душа была неготова и следовало покориться воле Божiей“, и продолжаетъ далее: „Ни искусство докторовъ, ни какая бы то ни была помощь, даже со стороны климата и прочаго, не могутъ сделать ничего, и я не жду отъ нихъ помощи. Но говорю твердо одно только, что велика милость Божiя и что, если самое дыханiе станетъ улетать въ последнiй разъ изъ устъ моихъ и будетъ разлагаться во тленье самое тело мое, одно Его мановенiе — и мертвецъ возстанетъ вдругъ. Вотъ только въ чемъ возможность спасенья моего. Если сыщется такой святой, чьи молитвы умолятъ обо мне, если жизнь полезней точно моей смерти, если достанется хоть сколько-нибудь чистоты — грешной и нечистой душе моей на такого рода помилованiе, тогда жизнь вспыхнетъ во мне вновь, хотя все ея источники изсякли“. Часто даже письма этого времени начинаются однообразными заявленiями о пересиливанiи себя. Такъ матери онъ пишетъ отъ 28 iюня: „Пишу къ вамъ все еще больной изъ Карлсбада“, и Смирновой: „Пишу къ вамъ, мой прекрасный другъ Александра Осиповна, изъ Берлина, куда притащился я больной — и еле движущiйся“: Н. М. Языкову: „Пишу къ тебе, разслабленный и еле движущiйся изъ Карлсбада, куда наконецъ забросила меня судьба“; опять къ Смирновой: „Слабый и еле движущiйся пишу къ вамъ изъ Карлсбада“.