Глава LVIII.
Наконецъ тяжелое нравственное состоянiе переживала также Смирнова, переставшая после разлуки съ Гоголемъ удовлетворяться его заочными ободренiями и погрузившаяся въ сильную хандру. Торжественныя приготовленiя къ новой разумной жизни въ духе христiанскаго ученiя оказались скоро слишкомъ преувеличенными надеждами, которыя быстро разсеяла суровая действительность. „Помните, что вы прiехали на новую жизнь“ — писалъ Гоголь — „и что въ душе вашей возсiяетъ отныне совершенное возрожденiе“. Но ничего подобнаго не случилось. Въ первое время душевная бодрость поддерживалась сношенiями съ царской фамилiей; здесь одновременно действовали на подъемъ духа Смирновой и искренняя преданность императорскому дому и удовлетворенье давно не балованнаго самолюбiя. Смирнова была очень чутка къ этой чести и каждый разъ приближенiе ко двору ее глубоко трогало, а малейшее невниманiе кололо и огорчало. Такъ она исповедовалась Гоголю: „Съ техъ поръ, какъ я вамъ писала, не была более въ Петергофе; стало быть, языкъ не передалъ имъ чувствъ моихъ. Это все, вероятно, къ лучшему: можетъ быть, я и возгордилась бы“. Въ другой разъ она говорила: „Дворъ все еще въ Гатчине. Всехъ туда зовутъ, а меня нетъ. Я не сержусь и не безпокоюсь“ и проч.. Но снова за ней присылаетъ государыня и она забывается отъ жизненныхъ невзгодъ въ кругу августейшаго семейства, сравниваемаго ею въ отношенiи чистоты семейныхъ отношенiй съ „милыми Вiельгорскими“.
Такъ прошло несколько первыхъ месяцевъ въ Петербурге, по истеченiи которыхъ къ Смирновой вернулись застарелые недуги: хандра, „рыбное состоянiе“ и крайнее недовольство жизнью. Смирнова снова обратилась къ Гоголю: „Отчего вы, мо сладкiй соловей, замолкли? Мне ваши слова очень, очень нужны“. Въ другомъ письме она говорила: „Вы, любезный другъ, вытекали мою душу, вы ей показали путь, этотъ путь такъ разукрасили, что другимъ идти не хочется и невозможно. На немъ растутъ прекрасныя розы, благоуханныя, сладко душу успокоивающiя“. Вскоре знакомство съ Самаринымъ и увлеченiе его умомъ и блестящими дарованiями заняли на некоторое время ея тоскующую душу, но не надолго. Гоголь, кажется, опоздалъ предостереженiемъ, когда писалъ, намекая на Самарина: „Вами обладаетъ во всей силе то свойство, которое почти всегда бываетъ у лучшихъ женщинъ: необыкновенный инстинктъ узнавать съ перваго взгляда человека и, заметивъ въ немъ несколько хорошихъ качествъ, увлекаться имъ до того, что уже не замечать ничего въ немъ дурного“. Смирнова, освободившись отъ временнаго увлеченiя Самаринымъ, снова убедилась въ незаменимости добраго участiя къ ней Гоголя и выразила это такъ: „Мне нужна жизнь, какъ въ Ницце, въ особенности душевная связь, какъ съ вами. Этого здесь не доищешься, да и Экклезiастъ сказалъ, что одного друга только можно иметь въ жизни и что это сокровище дается Богомъ въ награду. Насъ сдружило наше обоюдное одиночество въ свете и сознанье, что способности наши выше того слоя, где мы родились“. Свое положенiе въ свете Смирнова характеризуетъ въ следующихъ выраженiяхъ: „Меня въ особенности терзаетъ скука и одиночество посреди шумнаго, населеннаго города, — можно сказать, отчужденiе мое отъ того света, где поставили меня обстоятельства и къ которому я не касаюсь никакими интересами. Настоящихъ дружескихъ отношенiй здесь такъ мало, такъ много основано на разсчетахъ, и еслибы дворъ меня не поддерживалъ, никто бы изъ старыхъ знакомыхъ и не гляделъ на меня“. Отсюда самыя печальныя последствiя: „Сбылись мои предчувствiя“, — говоритъ она: — „вся живость, легкость, все силы душевныя, набранныя подъ вашимъ руководствомъ, все меня оставило въ безпрестанной и у томительной борьбе съ настоящими моими данными“. При такихъ обстоятельствахъ желанiе видеть Гоголя усиливалось съ каждымъ днемъ и наконецъ Смирнова пишетъ ему длинныя письма съ приглашенiемъ непременно прiехать въ свое именiе Спасское. Въ то же время она хлопотала о томъ, чтобы облегчить матерiальное положенiе Гоголя. Она первая предложила Гоголю въ случае нужды занимать у нея деньги, а когда Гоголь выказалъ нерешительность, она писала: „Пожалуйста не безпокойтесь насчетъ способовъ существованiя и не спрашивайте, какимъ образомъ я все это устроиваю. Это дело мое, а ваше — молиться за того, кто ихъ даетъ. Вы теперь у меня на рукахъ: три раза въ годъ будете получать по тысяче рублей, а, можетъ, и тысячу серебромъ просто въ годъ; мне только надобно всегда знать, куда ихъ пересылать. Это все между нами, а вы не должны сметь безпокоиться: насъ Богъ разсчитаетъ. Деньги у меня есть; я ихъ ни у кого не отнимаю; сама ихъ не лишаюсь“. Въ другомъ письме она сообщала, что можетъ располагать „сотнею и более тысячъ“.
По этимъ строкамъ можно было бы, пожалуй, преувеличить значенiе Смирновой въ облегченiи матерiальнаго положенiя Гоголя, тогда какъ на самомъ деле она действовала на этомъ поле вместе съ другими лицами.
„Жизнь и труды Погодина“. Г. Барсуковъ говоритъ следующее: „Жуковскiй, желая исцелить своего собрата отъ его недуга — безденежья, 4 января 1845 года писалъ А. О. Смирновой, находившейся тогда еще въ Петербурге: „Вамъ бы надо о Гоголе позаботиться у царя и царицы. Ему необходимо надобно иметь что нибудь верное въ годъ. Сочиненiя ему мало даютъ, и онъ въ безпрестанной зависимости отъ завтрашняго дня... Вы лучше другихъ можете характеризовать Гоголя съ его настоящей, лучшей стороны. По его комическимъ творенiямъ могутъ въ немъ видеть совсемъ не то, что̀ онъ есть. У насъ смехъ принимаютъ за грехъ, следовательно, всякiй насмешникъ долженъ быть великiй грешникъ“. „11 марта 1845 г. вечеромъ Смирнова была у Императрицы и напомнила Государю о Гоголе. „Онъ“ (т. -е. Государь) „былъ“, — замечаетъ Смирнова — „благосклоненъ“. У него есть много таланта драматическаго, „но я не прощаю ему выраженiя и обороты слишкомъ грубые и низкiе“... Я советовала прочесть „Мертвыя Души“ и заметить те страницы, где выражается глубокое чувство народности и патрiотизма“. Эта беседа Государя съ Смирновой была не безполезна для Гоголя. Государь приказалъ графу А. Ф. Орлову „заняться Гоголемъ“. На замечанiе же Орлова, что „Гоголь еще молодъ“ и ничего особеннаго не сделалъ, Смирнова спрашиваетъ: „Прошу покорно сказать, что̀ такое надобно сделать въ литературе, чтобы получить патентъ на достоинство литератора въ ихъ смысле?“ и при этомъ замечаетъ: „право, они смешны. Еще еслибы читали по-русски!“
Судя по этимъ даннымъ, степень участiя Жуковскаго и Смирновой въ исходатайствованiи пособiя Гоголю определяется следующимъ образомъ: если Жуковскому принадлежала иницiатива въ этомъ деле, а затемъ по временамъ онъ помогалъ делу авторитетнымъ словомъ посредника, то, находясь вдали отъ Петербурга, по условiямъ придворныхъ отношенiй, онъ чрезвычайно нуждался для оказанiя помощи Гоголю въ содействiи Смирновой, имевшей возможность лично просить самого государя. Мы видимъ съ одной стороны, что Смирнова энергично и успешно подготовляетъ почву для действiй, съ другой — что Жуковскiй все снова и снова ощущаетъ нужду въ ея дипломатическихъ старанiяхъ. Такъ въ апреле 1845 г. Жуковскiй снова писалъ Смирновой: „Здоровье Гоголя требуетъ решительныхъ меръ; ему надобно имъ заняться исключительно, бросивъ на время перо... ... Я думаю, что онъ долженъ будетъ ехать въ Гастейнъ, оттуда на всю зиму въ Италiю. Прошу васъ выхлопотать или заставить похлопотать П. А. Плетнева, чтобы деньги были тоже выданы на мое имя во Франкфурте на Майне. Я буду знать, куда пересылать Гоголю. Онъ теперь на три года обезпеченъ; отъ царя милостиваго 1000 р., да отъ великаго князя 1000 фр. также; впродолженiе трехъ летъ это и будетъ достаточно и онъ можетъ серьезно предаться леченiю. А я уже и отъ Орлова получилъ письмо очень любезное“ (такимъ образомъ Орловъ изменилъ свое отношенiе къ Гоголю), „въ которомъ онъ уведомляетъ меня о сделанномъ для Гоголя и охотно вызывается ̀ можетъ полезнаго“.
Приводя эти строки въ упомянутомъ примечанiи къ письмамъ Смирновой въ сборнике „Помощь голодающимъ“, г. Анучинъ какъ бы хочетъ заслонить иницiативой Жуковскаго участiе въ деле Смирновой, но, какъ мы видимъ, ихъ усилiя были вполне общiя и совместныя. Но деятельность обоихъ этихъ лицъ въ данномъ случае должна быть резко отделена отъ хлопотъ более внешняго характера, доставшихся на долю Плетнева, довольно косо относившагося тогда и раньше къ Гоголю.
Далее г. Барсуковъ прибавляетъ:
„Въ конце концовъ, „Государь приказалъ Уварову узнать, что̀ нужно Гоголю, и Уваровъ, по свидетельству Смирновой, „поступилъ благородно, сказавъ, что Гоголь заслуживаетъ всякую помощь“, и ему Высочайше пожаловано, въ виде пенсiи, по тысяче рублей серебромъ въ годъ „на три года“.
Между темъ глубоко благодарный Гоголь пишетъ оффицiальное письмо Государю и графу Уварову; назначенная пенсiя распределяется по третямъ и пересылается черезъ посредства Плетнева.
„Вчера утромъ пришелъ ко мне Плетневъ съ вашимъ письмомъ, и мне открылась загадка вашего молчанiя: на такое письмо надобно время, и вы хорошо сделали, что сперва ему отвечали. Я говею, следовательно, очищаю душу отъ греховъ, готовлю ее на обновленiе, на преумноженiе правды, любви, страха Божiя. Теперь я вижу уже глазами более светлыми, нежели тому назадъ шесть месяцевъ; знаю и то, что искренняя дружба вынуждаетъ меня вамъ сказать, безъ всякихъ лишнихъ светскихъ обиняковъ. На Плетнева вы не пеняйте за то, что онъ почувствовалъ нужду показать мне ваше письмо. Во-первыхъ, съ Плетневымъ произошла большая перемена въ эти последнiе три года, и онъ, не смотря на то, что вы нашли его уже созревшимъ и характеръ его образованнымъ, онъ (sic) всегда былъ прекрасный и добрый человекъ, безъ сознанiя христiанскаго, а теперь, благодаря Бога и прiятеля его Грота, Плетневъ сделался истиннымъ христiаниномъ, но въ пределахъ своего практическаго благоразумiя и данныхъ семейныхъ, которыя давно определили его жизнь; потому Плетневъ не можетъ многаго понимать того, что̀ вы говорите и делаете; потому многое, что̀ вы ему говорите, ему непонятно и кажется фальшивымъ. Онъ не уверенъ въ васъ, и притомъ ему кажется, что въ васъ нетъ простоты“. Далее Смирнова, не знавшая въ подробностяхъ отношенiй своего друга къ Плетневу и не углубляясь въ едва известныя ей недоразуменiя съ московскими прiятелями Гоголя и Прокоповичемъ, подъ влiянiемъ взглядовъ Плетнева какъ бы сбавляетъ цену своему кумиру, находя въ обличенiяхъ Гоголя Плетневымъ такiя черты, которыя она и сама въ немъ замечала, но не придавая имъ пока особеннаго значенiя. Теперь впечатлительная женщина съ своей стороны припоминаетъ многое ею прежде замеченное и съ живостью обрушивается на Гоголя множествомъ неожиданныхъ упрековъ. Съ мненiемъ же Плетнева о Гоголе мы можемъ познакомиться, кроме большого и откровеннаго письма его, несколько летъ тому назадъ напечатаннаго въ „Русскомъ Вестнике“, еще изъ следующихъ более раннихъ о немъ отзывовъ. Еще въ 1840 г. Плетневъ писалъ о немъ Гроту: „Гоголь не печатаетъ совсемъ не потому, что не уверенъ въ сбыте или не догадается на это пустился, а потому, что онъ упрямъ, какъ малороссiйскiй быкъ, и самолюбивъ, какъ сатана. Ему померещилось, что для довершенiя славы его не нужно при жизни его печатать ни строчки: вотъ онъ и умираетъ съ голоду, а черезъ законъ свой не переступаетъ, подобно Матрене Семеновне въ „Ярмарке“. Позднее, въ половине 1842 года, онъ говоритъ о немъ не менее резко: „Талантъ Гоголя удивителенъ, но его заносчивость, самонадеянность и, такъ сказать, самопоклоненiе бросаютъ непрiятную тень на его характеръ“.
самое горячее и искреннейшее сочувствiе къ нему, какимъ далеко не въ такой степени отличался Плетневъ, который выполнялъ уже чужiя предначертанiя. Плетневъ самъ однажды выражалъ Гроту удивленiе, что „все мысли Смирновой преданы Гоголю“.
„Переписке съ друзьями“ письмо, озаглавленное: „Занимающему важное место“. Все соображенiя, указанныя академикомъ Тихонравовымъ, показываютъ ясно, что содержанiемъ письма послужило воспроизведенiе беседъ Гоголя съ графомъ Толстымъ. На томъ же основанiи сходное предположенiе высказалъ и я въ первомъ изданiи „Указателя къ письмамъ Гоголя“. Теперь же, на основанiи письма къ Гоголю Смирновой отъ 30 января 1845 г., видно, что письмо было обращено, однако, къ известному наместнику Кавказа М. С. Воронцову. Смирнова сообщала тамъ Гоголю: „Воронцовъ писалъ государю, что ему шестьдесятъ четыре года, что онъ уже слабъ, а особенно глазами, что ему трудно решиться принять такую огромную ответственность“ — и вотъ Гоголь изменилъ сложившееся у него въ голове содержанiе письма такимъ образомъ, что въ немъ имелся въ виду Воронцовъ. Такiя слова, какъ: „придется ли вамъ ехать къ черкесамъ на Кавказъ, или попрежнему занять место генералъ-губернатора“, ясно говорятъ въ пользу нашей догадки, а что Воронцовъ не былъ даже знакомъ съ Гоголемъ, въ данномъ случае ничего не значитъ, потому что Гоголь прямо выразился однажды: „все должностныя и чиновныя лица, для которыхъ были писаны лучшiя статьи, исчезнули“ („вследствiе цензурнаго запрещенiя“) „изъ вида читателей“. Вследствiе такой же переделки, какъ справедливо заметилъ Н. С. Тихонравовъ о статье „Чемъ можетъ быть жена для мужа въ простомъ домашнемъ быту“, она „не можетъ служить характеристикой отношенiй А. О. Смирновой“, такъ какъ „ей данъ общiй характеръ“. Въ томъ же отношенiи, думается намъ, следуетъ изменить предыдущее предположенiе, а также и относительно статьи „Женщина въ свете“, где воспроизведены въ измененномъ виде мысли, высказанныя Смирновой въ письмахъ отъ 16 мая 1844 г., отъ 26 августа и 3 ноября, а также, можетъ быть, въ устныхъ беседахъ съ А. М. Вiельгорской, которой Гоголь однажды писалъ: „“. Вообще разъясненiе подобныхъ вопросовъ, благодаря предполагаемому нами способу работы Гоголя, представляется довольно сложнымъ. Къ разбору ихъ мы еще возвратимся.