Глава LV.
Между темъ заграничнымъ странствованiямъ Вiельгорскихъ приходилъ конецъ: Софья Михайловна горела нетерпенiемъ возвратиться къ мужу въ Петербургъ, а графиня-мать съ Анной Михайловной должны были коротать еще зиму въ Париже и вести вполне оседлую жизнь. Въ это время Гоголь, поселившись съ Жуковскимъ и засевъ за „Мертвыя Души“, не поддавался сначала на заманчивыя приглашенiя своихъ друзей, но все-таки не выдержалъ и въ половине января явился въ Парижъ.
Поездка въ Парижъ была совершена Гоголемъ подъ влiянiемъ тяжелаго нравственнаго состоянiя, въ которое онъ впалъ во Франкфурте въ конце 1844 года. Почувствовавъ отъ напряженнаго умственнаго труда возвращенiе нервныхъ страданiй и крайнiй упадокъ физическихъ и моральныхъ силъ, Гоголь по обыкновенiю решился искать отдыха и освеженiя, во-первыхъ, въ дороге и, во-вторыхъ, въ обществе преданныхъ людей. Пересиливая себя до последней крайности и стараясь не терять бодрости духа, что̀ онъ часто советовалъ другимъ, Гоголь вдругъ собрался, по совету Жуковскаго и доктора Коппа, на месяцъ къ Вiельгорскимъ. Смирновой онъ объяснялъ эту поездку такъ: „Не зная, куда направить шаги, я отправился въ Парижъ единственно затемъ, что тамъ были люди, близкiе душе моей“ (кроме Вiельгорскихъ, здесь разумеются гр. А. П. Толстой и его супруга, Анна Георгiевна). Но надежды Гоголя на облегченiе не сбылись. Поездка по обыкновенiю освежила и развлекла Гоголя, но только-что онъ устроился тамъ, остановившись у Толстыхъ, какъ долженъ былъ убедиться, что прiехалъ совсемъ напрасно: всемъ было въ это время какъ-то не до него. Парижская суета и и душный воздухъ приводили его въ раздраженiе. Образъ жизни Вiельгорскихъ въ Париже нисколько не походилъ на жизнь ихъ въ Ницце: какъ въ последней оне предавались тихимъ удовольствiямъ въ скромномъ семейномъ и дружескомъ кругу, такъ теперь, наоборотъ, до того были увлечены вихремъ парижскихъ увеселенiй, въ которыхъ даже старая графиня принимала деятельное участiе ради молодой соскучившейся однообразною жизнью дочери, что Гоголю едва удавалось видеть ихъ мелькомъ на несколько минутъ. Родственники Вiельгорскихъ, Лазаревы, были ихъ постоянными спутниками и руководителями въ этой разсеянной жизни и решительно отвлекли ихъ вниманiе отъ Гоголя. Последнiй проводилъ время въ Париже совершеннымъ отшельникомъ и беседуя съ графомъ Толстымъ о религiозныхъ вопросахъ, объ общихъ недугахъ и леченье, остальное время проводилъ въ церкви, чтенiи книгъ и прогулкахъ. Если въ Ницце обстоятельства и настроенiе духа его и Вiельгорскихъ гармонировали между собой, то здесь они были дiаметрально противоположны. Нервы Гоголя были страшно натянуты, и онъ съ досадой признавался Жуковскому: „Время идетъ безтолково и никакъ не устраивается, и я радъ бы въ здешнее длинное утро сделать хоть половину противъ того, что̀ делывалъ въ короткое время во Франкфурте, хотя занятiя были не те, какiя замышлялъ“. Несмотря на то, что Гоголь находилъ желательными для Анны Михайловны разсеянiе и светскiя удовольствiя, видя въ нихъ хорошее средство противъ унынiя, но предоставленный на жертву скуке одиночества и тяготясь душнымъ воздухомъ Парижа, онъ охотно последовалъ совету Жуковскаго побольше прогуливаться по окрестностямъ. Наконецъ, пробывъ въ Париже около месяца, и пространствовавъ по окрестностямъ, онъ оставилъ его неудовлетворенный и терзаемый горькимъ сознанiемъ, что состоянiе его духа и здоровья нисколько не улучшилось. Какъ ни старался онъ, измученный физически, сохранять бодрость духа, утешая себя, что „временами было такъ на душе легко, какъ будто бы ангелы пели, меня сопровождая“, но онъ уже быстрыми шагами приближался къ тому ужасному физическому и нравственному состоянiю, въ которомъ находился въ теченiе 1845 года, когда даже при его твердыхъ религiозныхъ убежденiяхъ, онъ былъ въ состоянiи написать одному изъ своихъ друзей, что „повеситься или утопиться казалось ему похожимъ на какое-то лекарство или облегченiе.
одновременно съ А. И. Тургеневымъ, который былъ также въ Париже, но ехалъ теперь лечиться въ Карлсбадъ. Соскучившись въ Париже, Гоголь съ радостью последовалъ совету Жуковскаго, отложивъ поездку въ Италiю въ виду необходимости пожить летомъ на водахъ, где онъ мечталъ устроиться съ Языковымъ, сообщая ему свои планы въ целомъ ряде писемъ. Снова повторилась обычная съ нимъ исторiя: въ дороге онъ чувствовалъ себя хорошо, но по прiезде на место началъ мучиться разными недугами. На беду во Франкфурте Гоголь засталъ сначала суровую зимнюю погоду, такую, какой не могли запомнить местные старожилы, а потомъ почти наводненiе отъ разлива рекъ. Жуковскiй въ это время хворалъ и домашняя обстановка была самая невеселая. Все не благопрiятствовало труду Гоголя, жаловавшагося Языкову: „Жуковскiй тоже былъ боленъ, но по крайней мере теперь чувствуетъ себя лучше. А я наоборотъ: изнурился и теломъ и духомъ. Занятiя не идутъ никакiя“.
результаты своихъ размышленiй) и большую статью: „Въ чемъ же наконецъ существо русской поэзiи и въ чемъ ея особенность“, причемъ въ конце статьи узнаемъ обычный строй мыслей Гоголя, где онъ говоритъ о томъ, что въ настоящее время поэтъ долженъ прежде всего заботиться о самовоспитанiи въ духе христiанства. Какъ весь остальной критическiй этюдъ имеетъ целью показать значенiе поэзiи прошлаго века и минувшихъ десятилетiй, такъ въ этихъ словахъ намечены задачи для художественнаго творчества въ будущемъ.