XXXI.
Подъ 3 апреля 1839 г. въ дневнике Погодина записано: „Шевыревъ объявилъ мне, что решается ехать въ Парижъ вместе съ нами (Погодинымъ и его женой), т. -е. побывавъ прежде въ Неаполе. Мы очень обрадовались такому драгоценному чичероне для достопримечательностей Неаполя и Помпеи, где онъ былъ долго и знаетъ коротко. Хоть добрый Грифи“ (отрекомендованный Гоголемъ Погодину учитель итальянскаго языка), „выучилъ насъ немножко болтать по-италiански, но какая же разница ехать съ Шевыревымъ, который готовъ говорить хоть съ Дантомъ и Петраркой“. Такимъ образомъ они разстались съ Гоголемъ. Въ своихъ „Воспоминанiяхъ о С. П. Шевыреве“ Погодинъ разсказываетъ, между прочимъ, о томъ, какую помощь оказалъ имъ въ путешествiи Шевыревъ, но вместе съ темъ и о досаде, причиняемой его педантической точностью во всехъ мелочахъ. Гоголь и Шевыревъ, по словамъ Погодина, представляли собою две резкiя противоположности: первый постоянно всюду опаздывалъ; второй простиралъ свою аккуратность такъ далеко, что хотелъ являться накануне срока и придумывалъ самъ кучу совершенно ненужныхъ формальностей. На прощанье Гоголь сговорился встретиться еще разъ съ друзьями въ Чивита-Веккiи, когда они должны были проехать черезъ нее по пути въ Марсель. На попеченiи его была на некоторое время оставлена жена Шевырева. Такъ какъ Погодинъ и Шевыревъ ехали въ Парижъ, то Гоголь снабдилъ ихъ рекомендательными письмами къ своимъ знакомымъ и прежде всего направилъ ихъ, конечно, къ Данилевскому, котораго просилъ познакомить ихъ съ А. И. Тургеневымъ, Мицкевичемъ, и отрекомендовать хорошiе отели и кафе́, а самъ Гоголь, по возвращенiи въ Римъ, получалъ короткiя и отрывочныя известiя о нихъ отъ жены Шевырева. Заботы Гоголя доходили до подробныхъ наставленiй Данилевскому, что̀ и какъ именно онъ долженъ сделать особенно для Погодина и даже какой заказать для него сюртукъ.
—————
Въ это время Гоголь познакомилъ лично Данилевскаго (впрочемъ уже заочно и не въ Риме, а въ Париже) съ Шевыревымъ и Погодинымъ, какъ увидимъ изъ дальнейшихъ писемъ.
— Данилевскому.
„Письмо тебе это вручитъ Погодинъ, для котораго ты будешь долженъ отвести прежде всего квартиру у нашей madame Hochard. Одной комнаты будетъ весьма достаточно для нихъ обоихъ, а полуторная кровать, которая едва удовлетворяетъ шириною тебя одного, заменитъ имъ двойную. И мужъ и жена неприхотливаго свойства и не любятъ даромъ издерживаться; стало быть, они могутъ платить какъ будто бы за одного человека. А другую комнату, если она случится, приготовь для Шевырева, который тоже намеренъ пробыть месяцъ въ Париже. Ну, теперь, покаместъ, ты долженъ благодарить меня за прiятное общество, которое я тебе доставилъ, и которымъ ты, безъ сомненiя, будешь доволенъ. Будь имъ расторопнымъ чичероне, води ихъ по театрамъ, кафе́... виноватъ! по храмамъ... ресторанамъ, концертамъ. Обмундируй дешево и хорошо.
„Поведи Погодина къ пассажнымъ портнымъ, где выбери прежде всего для него сюртукъ, ибо онъ все еще ходитъ въ томъ, въ которомъ ходилъ въ Москве. О покрое не очень заботься: другъ мой не имеетъ нужды въ фасоне и не ставитъ его въ грошъ вместе съ портными и со всеми причудами модъ, и потому ты долженъ наблюдать три вещи: чтобы было просторно, прилично его фигуре и насколько возможно дешево.
„Они тебе передадутъ верную и, къ несчастiю, пошлую исторiю моей жизни. Право, странно: кажется, ты живешь, а только забываешься или стараешься забыться: забыть страданiя, забыть прошедшее, забыть свои лета и юность, забыть воспоминанiя, забыть свою пошлую, текущую жизнь! Но если есть где на свете место, где страданiя, горя, утраты и собственное безсилiе могутъ позабыться, то это въ одномъ только Риме. Здесь только тревоги не властны и не касаются души. Что̀ бы было со мною въ другомъ месте! Здесь только самая разлука съ близкими и съ друзьями, которая такъ тяжела, менее тяжка.
„Къ числу прiятныхъ забвенiй въ Риме прибавилась опера ровно съ того дня, какъ у тебя въ Париже она прекратилась. Первый персонажъ ея знаменитый Донизелли, котораго, какъ кажется, ты знаешь только по наслышке, который былъ въ труппе итальянцевъ въ Париже и котораго, впрочемъ, мы читали только бiографiю. Игра и голосъ чудные! Онъ до сихъ поръ достойный соперникъ Рубини. Примадонна тоже очень недурна; напоминаетъ фигурой и телесною крепостью Гризи. Несмотря на то, что порядочно поустарела (ей за тридцать), но черты лица прелесть! Я думаю, была чудная красавица!
„Но самое главное, съ чего бы следовало начать письмо: я получилъ письмецо отъ Василiя Прокоповича въ ответъ на мое, ему писанное. Я, признаюсь, имею плохую надежду на то, чтобы онъ выслалъ требуемую тобою сумму. Онъ мне пишетъ, что получилъ письмо твое, въ которомъ опять требуешь отъ него денегъ, и что онъ совершенно не знаетъ, что̀ делать, что больше половины капитала онъ занялъ брату на покупку дома, а остальное ему самому нужно. Я ему тотъ же часъ отписалъ и усовещивалъ, сколько могъ, что это его долгъ, что, имея истинно благородныя чувства и помня узы товарищества, онъ долженъ это сделать, и что ты продашь все свое именiе и ему заплатишь по прiезде своемъ въ Петербургъ. Но не знаю, способенъ ли онъ послушать этихъ словъ. Еслибы какимъ-нибудь образомъ ты могъ написать заемное письмо сколько возможно по форме и какъ возможно обезпечительно, можетъ-быть, это имело бы больше надъ нимъ действiя. Въ этомъ и другомъ случае я бы советовалъ тебе попытаться написать еще разъ домой хоть по крайней мере для того, чтобы разгадать и изъяснить себе лучше эту покаместъ непостижимую загадку, точно ли все это произошло отъ неполученiя писемъ, или это была маска? Для лучшаго и более очевиднаго удостоверенiя я прошу тебя отправить письмо твое ко мне; а я его отправлю къ маменьке съ темъ, чтобы маменька собственноручно вручила его, кому следуетъ, и тогда мы можемъ узнать настоящее дело.
„Новости, объявляемыя въ письме Василiя Прокоповича, отличаются какою-то нестройностью, — что Плюшаръ обанкротился и энциклопедическiй словарь лопнулъ, что Базили, воротившись съ Кавказа, разсчиталъ Афанасiя и уехалъ въ Смирну консуломъ, что Мокрицкiй уже пыше „Новогодникъ“ и хотелъ издавать журналъ „Иностранiе“ подъ покровительствомъ Жукова (табачнаго фабриканта), что братъ его, т. -е. Николай, показываетъ своимъ детямъ китайскiя тени, и что онъ самъ, т. -е. Васька, коситъ на скрипке, и что дни, такимъ образомъ, текутъ незаметно...
„Письмо это я прекратилъ-было писать, потому что еще рано отправлять его. Погодинъ только завтра долженъ прiехать изъ Неаполя въ Чивита-Веккiю, куда я прибылъ для встречи его прямо изъ театра, изъ „Отелло“.
„Чудно какъ шло! Донизелли удивителенъ! Рубини былъ выше его, когда хотелъ быть, особливо въ знаменитой первой арiи, но весьма часто былъ онъ ниже, какъ говорится, себя, а иногда даже вовсе не хотелъ войти въ себя... Донизелли съ начала до конца ровенъ, отъ перваго до последняго. Страшная сила голоса и игра удивительная!..
„Мы такъ усовершенствовали нашу переписку и аккуратность ея, чему много помогла установившаяся наша почта знакомыхъ нашихъ, едущихъ то изъ Рима въ Парижъ, то изъ Парижа въ Римъ, что недели три антракта уже кажутся очень долгимъ временемъ, такъ что, мне кажется, я уже очень давно не получалъ отъ тебя писемъ. Можетъ-быть, это происходитъ еще отъ того, что последнее письмо мое очень важно и ответъ на оное, какъ решенiе твое насчетъ поездки въ Марiенбадъ, еще важнее и дразнитъ мое нетерпенiе. Право, по моему, тебе очень не лишне была бы эта поездка!... Но, впрочемъ, надеюсь на Погодина: онъ на тебя наляжетъ и уговоритъ, а между темъ я слышу безостановочно даже сюда въ Италiю пробирающiеся слухи о чудесахъ, производимыхъ посредствомъ леченiя холодною водой въ Грефенберге, очень недалеко отъ Марiенбада, которая, между прочимъ, особенно оказываетъ чудо въ болезняхъ твоего рода. Я самъ после марiенбадскихъ водъ намеренъ отправиться туда.
„Посылай скорее ответъ на это письмо. Кланяйся всемъ нашимъ знакомымъ: Квитке, Межаковымъ, Мантейфелю и прочимъ. Боткинъ твой — добрый малый, а Исаевъ глупъ страшно. „Я слышалъ, между прочимъ, что у васъ въ Париже завелись шпiоны. Это, признаюсь, должно было ожидать, принявши въ соображенiе большое количество русскихъ, влекущихся въ Парижъ мимо запрещенiя. Эти двусмысленныя экспедицiи разныхъ Строевыхъ за какими-то мистическими славянскими рукописями, которыхъ никогда не бывало... Будь остороженъ! Я уверенъ, что имена почти всехъ русскихъ вписаны въ черной книге нашей тайной полицiи. Я советую тебе перенести резиденцiю изъ Мореля къ другому ресторану. Теперь же у тебя общество будетъ. Вы можете обедать вместе, т. -е. съ Погодинымъ и Шевыревымъ, у какого-нибудь новаго ресторана.
„Прощай до следующаго письма. Целую тебя. Твой Г.“
„человекомъ веселыхъ нравовъ“.
Надежды, возложенныя Гоголемъ на Данилевскаго, разумеется, вполне оправдались. Г. Барсуковъ по даннымъ, имеющимся въ переписке Погодина, а особенно по его дневнику, сообщаетъ следующее: „2 мая 1839 года, после завтрака, Погодинъ отправился съ письмомъ Гоголя искать Данилевскаго, чтобъ посоветоваться съ нимъ о квартире, ибо оставаться на своемъ „чердаке было бы несносно“. Отыскавъ Данилевскаго, онъ договорился съ его хозяйкою и нанялъ у нея отлично меблированную комнату, въ лучшей части города, почти подле бульвара, противъ театра „Итальянцевъ“. Потомъ Погодинъ отчасти подъ руководствомъ Данилевскаго сталъ осматривать Парижъ и его окрестности. Рекомендательное письмо Гоголя, переданное Данилевскому Погодину, было, конечно, именно только-что приведенное („Письмо это тебе вручитъ Погодинъ“) и поселился онъ, кажется именно y m-me Hochard, какъ это проектировалъ Гоголь. Но еще въ прежнемъ письме Гоголь предупреждалъ Данилевскаго: „черезъ месяцъ я препровожу его къ тебе въ Парижъ, прямо къ благодетельнице madame Hochard. Я поручилъ ему притащить тебя въ Марiенбадъ, куда и я тоже думаю поплесться, где будетъ и онъ, и где, мне кажется, тебе не мешаетъ побывать: одна изъ главнейшихъ болезней твоихъ, кажется, имеетъ аналогiю съ моей и относится прямо къ желудку, а для этого Марiенбадъ, говорятъ, очень хорошъ. Погодинъ привезъ мне известiе о Лукашевиче. Онъ встретилъ его въ Праге. Этотъ прiятель нашъ и чудакъ будетъ тоже нынешнее лето въ Марiенбаде. Кроме того, Погодинъ выписалъ къ лету туда кучу разныхъ славянъ, такъ что мы можемъ иметь хорошее общество, составить свой столъ и ускользнуть такимъ образомъ отъ вредоносныхъ табльдотовъ; словомъ, лечиться серьезно, методически и весело, укрепляя и поддерживая другъ друга, а это весьма не последняя вещь на водахъ“.
Бенардаки и Гоголь, по горамъ и доламъ и разсуждали о любезномъ отечестве. Гоголь выспрашивалъ Бенардаки „о разныхъ искахъ и, верно, дополнилъ свою галлерею оригинальными портретами“. „Чудакъ онъ превеликiй“! отзывался въ это время почему-то о Гоголе Погодинъ.
Гоголь — Данилевскому.
„Вчера я получилъ твое письмо отъ 4-го мая. Делай какъ хочешь, и распоряжайся насчетъ водъ. Во всякомъ случае я прошу отъ тебя одного: вылечись и будь здоровъ. Что̀ касается до меня, я еду, можетъ быть, для того, чтобы очистить совесть и не упрекать себя потомъ, что не попробовалъ еще одного средства. Признаюсь, я не столько надеюсь на самый Марiенбадъ, сколько на Грефенбергъ, на его холодное леченiе, о которомъ ежеминутно слышу чудеса, которое (лечитъ) удивительно золотушныя, венерическiя, ломотныя и ревматизмы, — словомъ, все болезни, кроме грудныхъ, а потому я думаю, что оно должно также успешно лечить желудочныя и геморроидальныя болезни, въ которыхъ, какъ тебе известно, холодная вода не можетъ не быть употреблена съ пользою.
„Желалъ бы очень сильно я, чтобы ты получилъ скорее подкрепленiе денежное. Съ какою бы радостью поделился съ тобою я этимъ презреннымъ металломъ, если бы судьба меня наделила имъ.
„Писалъ ли ты после моего письма къ Ваське, и такъ, какъ я тебе говорилъ? Это человекъ, котораго нужно гвоздить порядочно, а безъ того будетъ мало успеха“.
27 сентября Гоголь виделся съ Данилевскимъ уже въ Россiи еще разъ передъ долгой разлукой, но только мелькомъ, какъ мы это узнаемъ изъ письма Погодина къ Шевыреву: „Данилевскiй проехалъ черезъ Москву въ тотъ же день, какъ мы прiехали, т. -е. 27 сентября. У него умерла мать, а онъ спешилъ не зная впрочемъ того (?!). Верно скоро воротится“.
—————
къ нему Погодина ужъ въ 40-хъ годахъ: „А куда онъ запропастился? Да боитесь ли вы Бога! Я поехалъ на одинъ часъ въ Яновщину и услышалъ, что вы за сорокъ верстъ. Если васъ не затруднитъ, прiезжайте не медля: я буду ждать васъ до двухъ часовъ четверга. Никакъ не могу более, ибо время водяное прекращается. Мне очень хочется поцеловать васъ и вспомнить о madame Hochard, rue de Marivaux, № 11, о Филиппе, не Луи, а о томъ, который спрашивалъ меня, посыпаютъ ли пескомъ гостиницы въ Москве, etc. etc. Я разсчитываю вотъ какъ: гонецъ прiедетъ къ вамъ въ полночь. Если вы отправитесь въ 7 часовъ, то въ 11 мы можемъ уже обняться, пообедать и разлучиться въ 2 часа“.
О Данилевскомъ же упоминаетъ Погодинъ въ письме къ Шевыреву отъ 29 ноября 1839 г. („Русскiй Архивъ“, 1883, 1, 89).