XVI.
Съ половины iюля почти до октября 1837 года переписка Гоголя совершенно прекращается. Такой перерывъ, однако, долженъ быть объясненъ не одной болезнью, но и другими соображенiями. Гоголь, безъ сомненiя, былъ боленъ въ этотъ промежутокъ времени, но не тяжело, такъ какъ въ противномъ случае воспоминанiе объ этомъ непременно сохранилось бы или въ печатныхъ источникахъ, или въ памяти техъ лицъ, которыя знали его и не забыли это далекое время. Между темъ совершенно не осталось никакихъ следовъ чего-либо подобнаго, и напротивъ, есть основанiе думать, что Гоголь ни разу не былъ сильно боленъ до 1840 г., хотя тогда перерывъ въ его переписке былъ никакъ не больше. Мы уже говорили, что въ Бадене Гоголь пробылъ больше месяца, следовательно до половины или конца августа. Передъ прiездомъ въ Баденъ онъ, неизвестно для какой цели, былъ снова во Франкфурте-на-Майне. Въ Бадене онъ былъ совершенно здоровъ и выезжалъ оттуда несколько разъ, напр., въ Страсбургъ и Карлсруэ. Такъ какъ это время онъ провелъ преимущественно въ семье Александры Осиповны Смирновой, то много любопытныхъ подробностей должно открыться по обнародованiи подлиннаго дневника последней.
Пока приводимъ здесь разсказъ г. Кулиша со словъ А. О. Смирновой въ его „Запискахъ о жизни Гоголя“.
—————
„Въ 1837 летомъ А. О. Смирнова жила въ Бадене. Гоголь прiехалъ туда больной, но не лечился. Онъ только пилъ воды въ Лихтентальской аллее и ходилъ, или, лучше сказать, бродилъ одинъ по лугу зигзагами, возле Стефанибада. Часто онъ былъ такъ задумчивъ, что его звали и не могли дозваться. Если же это и удавалось, то онъ отказывался гулять вместе, приводя самыя странныя причины. Изъ русскихъ, кроме покойнаго А. Н. Карамзина, его никто тогда не зналъ, а одинъ господинъ изъ высшаго круга даже упрекалъ А. О., что она гуляетъ съ mauvais genre.
„Мертвыя Души“ и желаетъ прочитать вечеромъ ей и ея небольшому кружку. Она пригласила къ себе покойныхъ А. Н. Карамзина и графа Л. Сологуба и В. П. Платонова. День былъ очень знойный. Въ 7 часовъ вечера небольшое общество уселось вокругъ стола, и Гоголь началъ чтенiе. Вдругъ началась страшная гроза. Надобно было затворить окна. Хлынулъ такой дождь, какого никто не запомнилъ. Въ одну минуту пейзажъ переменился; съ противоположной горы полился каскадъ, а маленькая речка вздулась и закипела. Гоголь посматривалъ сквозь стекла и сперва казался смущеннымъ, но потомъ успокоился и продолжалъ чтенiе. Онъ прочелъ две первыя главы „Мертвыхъ Душъ“, въ томъ виде, какъ оне после явились въ печати. Все очень много смеялись и были въ восторге. После того онъ просилъ Карамзина проводить его на Грабенъ, говоря, что тамъ много собакъ, а съ нимъ нетъ палки. На Грабене, однакожъ, собакъ не было; но Гоголь отъ грозы и чтенiя пришелъ въ такое нервическое состоянiе, что не могъ итти одинъ. На другой день А. О. просила его повторить чтенiе, но онъ отказался решительно и даже просилъ не просить его никогда объ этомъ.
Изъ Бадена Гоголь ездилъ съ А. О. Смирновой и ея братомъ на три дня въ Страсбургъ. Тамъ въ кафедральной церкви онъ срисовывалъ карандашомъ на бумажке орнаменты надъ готическими колоннами, дивясь изобретательности старинныхъ мастеровъ, которые надъ каждой колонной делали отменныя отъ другихъ украшенiя. А. О. взглянула на его работу и удивилась, какъ онъ отчетливо и красиво срисовывалъ.
— Какъ вы хорошо рисуете! сказала она.
— А вы этого и не знали? отвечалъ Гоголь.
Черезъ несколько времени онъ принесъ ей нарисованную перомъ очень искусно часть церкви. Она любовалась его (искусствомъ) рисункомъ, но онъ сказалъ, что нарисуетъ для нея что-нибудь лучше, а этотъ рисунокъ тотчасъ изорвалъ.
После этого личныя и письменныя сношенiя между ними „прекратились до 1841 года“.
Несомненно, къ встрече Гоголя съ Смирновой въ Бадене въ 1837 г. следуетъ отнести его разсказъ о своемъ путешествiи въ Испанiи, потому что, какъ видно изъ этого разсказа, излагаемыя событiя отнюдь не предшествовали жизни Гоголя въ Испанiи; да и невозможно допустить, чтобы Гоголь могъ успеть побывать до Парижа въ Испанiи и Португалiи.
„Действительно“ — говоритъ г. Кулишъ, — „Гоголь провелъ въ Испанiи и Португалiи съ неделю въ первую поездку за-границею. Если же онъ не говорилъ объ испанской живописи и вообще о памятникахъ искусствъ въ этихъ странахъ, то это, кроме его привычки о многомъ умалчивать, происходило оттого, что онъ въ то время Испанская школа, въ отношенiи красокъ и въ особенности рисунка, сливалась для него съ Венецiанскою и Болонскою, которыхъ онъ не любилъ, особенно Болонской. Такой художникъ, какъ Гоголь, познакомясь съ Микель-Анджело и Рафаэлемъ, не могъ слишкомъ увлекаться другими живописцами. „У него“, по словамъ А. О. Смирновой, „была какая-то трезвость въ оценке произведенiй искусства; онъ тогда только называлъ созданiе резца и кисти прекраснымъ, когда оно затрогивало струны его души“.
И такъ беседа о путешествiи Гоголя въ Испанiи и Португалiи происходила при встрече Гоголя съ Смирновой въ 1837 году, после „однажды описалъ Смирновой малороссiйскiй вечеръ, когда солнце садится, табуны несутся съ поля къ водопою, подымая копытами пыль, а за ними скачутъ пастухи съ развевающимися чубами и пугами (нагайками) въ рукахъ“ или какъ толпа, входя въ театръ гуськомъ (à la file) „покупаетъ право на хвостъ“, что̀, по объясненiю г. Кулиша, заключалось въ томъ, что заднiе театралы, при входе въ театръ гуськомъ (à la file), старались перекупить у переднихъ места. Все подобные разсказы дышали у Гоголя превосходнымъ, неподражаемымъ юморомъ.
„Теперь я таскаюсь безпрiютно“, писалъ онъ Прокоповичу 19-го сентября уже изъ Швейцарiи, — если только последнее выраженiе не указываетъ исключительно на вынужденный переездъ изъ Рима сначала въ Баденъ, а потомъ въ Женеву. Въ Швейцарiю къ нему вскоре прiехалъ и Данилевскiй, Затемъ все остальное время до конца ноября онъ прожилъ съ Данилевскимъ и потому, по его словамъ, „провелъ осень довольно прiятно“, и наконецъ при первой возможности снова возвратился въ Римъ, впрочемъ не тотчасъ по прекращенiи въ немъ холеры, а спустя уже некоторое время, потому что въ Женеве онъ дожидался писемъ изъ Петербурга (вероятно, отъ Прокоповича и Жуковскаго по поводу запросовъ о денежныхъ делахъ). Письмо къ Жуковскому отъ 30 октября 1837 г. изъ Рима заставляетъ, впрочемъ, предположить, что, уже вернувшись туда въ конце октября, Гоголь снова на короткое время долженъ былъ еще разъ прiехать въ Швейцарiю.
Упомянутый пробелъ въ переписке могъ произойти прежде всего потому, что матери Гоголь уже писалъ, чтобы она не ждала отъ него писемъ во время предстоящей разъездной жизни и не удивлялась, если не будетъ получать ответовъ, такъ какъ и ея письма, адресованныя по прежнему въ Римъ, долго не могутъ быть имъ получены. Онъ не сообщилъ ей определеннаго временнаго адреса, очевидно не зная самъ, какъ придется ему распоряжаться разъездами. Впрочемъ, если мать его пожелала бы, чтобы онъ раньше получилъ письмо, то она должна была адресовать письмо въ Женеву въ poste restante, но и это могло произойти только въ конце лета. „Если успеете его отправить въ августе месяце, то оно будетъ мною получено, потому что, можетъ быть, я въ Женеве пробуду недели две, на возврате въ Италiю“. Притомъ въ это время онъ вообще сталъ уже редко переписываться съ матерью и предыдущiй промежутокъ между письмами былъ не менее продолжительный (также трехмесячный). Далее следуетъ обратить вниманiе на то, что Гоголь также совершенно ни съ кемъ не переписывался, начиная съ водворенiя своего въ Риме, даже съ Погодинымъ, и не прерывалъ своихъ отношенiй лишь съ Балабиными, Данилевскимъ и Прокоповичемъ, — съ последнимъ отчасти даже обменивался письмами по необходимости чаще прежняго. Между темъ съ Данилевскимъ, въ занимающiй насъ промежутокъ времени, онъ жилъ вместе, а Балабиной — матери — онъ писалъ тотчасъ по прiезде въ Баденъ. Наконецъ, благодаря карантинамъ и почтовымъ неисправностямъ, некоторыя письма Гоголя, относящiяся къ этому времени, не были получены его корреспондентами. 15 апреля 1838 г. Гоголь жаловался Прокоповичу: „Римское правительство вздумало сделать разныя преобразованiя почте, которая въ продолженiе холеры и прочихъ несчастныхъ обстоятельствъ, пришла въ весьма жалкое положенiе съ техъ поръ, какъ сделаны эти преобразованiя. Пропало уже два письма“.
Все эти справки и соображенiя могутъ быть полезны, между прочимъ, для того, чтобы установить предположенiе о поездке Гоголя, въ занимающiй насъ промежутокъ времени, въ Испанiю. Что Гоголь былъ действительно въ Испанiи, сообщено еще г. Кулишомъ въ „Запискахъ о жизни Гоголя“ и затемъ подтверждается показанiями Смирновыхъ и Данилевскаго; но никакого иного времени для этой поездки решительно нельзя допустить по сохранившимся даннымъ переписки. По свидетельству покойной О. Н. Смирновой, изъ Марселя Гоголь проехалъ въ Барселону и это путешествiе могло произойти въ более, нежели месячный промежутокъ между 15 iюня, когда Гоголь былъ въ Турине, а 21 iюля, когда мы его видимъ уже въ Бадене. Притомъ въ это время Гоголь „таскался безпрiютно“, что̀, какъ известно изъ многихъ случаевъ его жизни, случалось именно, когда онъ чувствовалъ себя нехорошо. Дорога служила ему обыкновенно развлеченiемъ и способствовала его духовному и телесному возрожденiю. Какъ мы видели, все эти причины въ настоящемъ случае были въ наличности. Въ письме къ Прокоповичу отъ 19 сентября 1837 г. читаемъ: „Я боюсь ипохондрiи, которая гонится за мною по пятамъ. Смерть Пушкина, кажется, какъ будто отняла отъ всего, на что̀ погляжу, половину того, что̀ могло бы меня развлекать. Желудокъ мой гадокъ до невозможной степени и отказывается решительно варить. Воды мне ничего не помогли; только чувствую себя хуже: легкость въ кармане и тяжесть въ желудке“. Ко всемъ этимъ непрiятностямъ присоединилось потомъ еще то, что библiотеку, оставленную Гоголемъ въ Петербурге, стоившую Гоголю до трехъ тысячъ, решительно не удалось продать. Впрочемъ въ конце 1837 г. его денежныя обстоятельства заметно улучшились: сначала онъ получилъ тысячу рублей отъ Плетнева, что̀ дало ему возможность уплатить некоторую часть долговъ, а потомъ онъ „неожиданно“ получилъ отъ государя снова пять тысячъ и такимъ образомъ былъ выведенъ изъ затруднительнаго положенiя.
Письмо къ Прокоповичу, въ которомъ сообщено объ этомъ подарке государя, не имеетъ даты, но оно несомненно предшествовало возвращенiю Гоголя въ Италiю, такъ какъ по полученiи денегъ онъ нисколько не промедлилъ въ Женеве и по прiезде въ Римъ писалъ Жуковскому въ благодарственномъ письме за присланныя деньги: „Вексель съ известiемъ еще въ августе месяце пришелъ ко мне въ Римъ, но я долго не могъ возвратиться туда по причине холеры. Наконецъ я вырвался. Еслибы вы знали, съ какою радостью я бросилъ Швейцарiю и полетелъ въ мою душеньку, въ мою красавицу, Италiю! Она моя! Никто въ мiре ея не отниметъ у меня! Я родился здесь. — Россiя, Петербургъ, снега, подлецы, департаментъ, кафедра, театръ, — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалелъ только, что поэтическая часть этого сна — вы, да три-четыре оставившихъ вечную радость воспоминанiя въ душе моей, не перешли въ действительность“. Но, судя по датамъ писемъ, Гоголь долженъ былъ снова возвратиться почему-то еще разъ не надолго въ Швейцарiю. Вторично онъ поехалъ въ Италiю уже черезъ Альпы и, освободившись отъ долговременной тяжести, лежавшей у него на душе во все время его разлуки съ страстно любимой Италiей, любовался скалами, стремнинами, водопадами. Опять онъ съ увлеченiемъ передаетъ свои дорожныя впечатленiя матери и восхищается прелестнымъ островомъ Isola Bella, всегда сильно нравившимся какъ ему, такъ и Данилевскому. Матери онъ также писалъ о своей радости, испытанной имъ при возвращенiи въ Италiю: „Мысль увидеть Италiю опять — вновь произвела то, что я бросилъ Швейцарiю, какъ узникъ бросаетъ темницу. Я избралъ на этотъ разъ другую дорогу, сухимъ путемъ, черезъ Альпы, самую живописную, какую только мне удавалось видеть“, и проч. Наконецъ черезъ Миланъ и Флоренцiю онъ прибылъ вторично въ Римъ, и ему уже казалось, что отъ одного прiезда въ любимую страну онъ совершенно исцелился отъ всехъ болезней и чувствовалъ себя хорошо.
Итакъ мы не имеемъ пока ясныхъ данныхъ, чтобы следить въ точности за переездами Гоголя въ этотъ длинный промежутокъ времени, почти до конца 1837 года. Впрочемъ можно приблизительно определить его маршрутъ еще по следующимъ строкамъ письма къ А. С. Данилевскому: „Когда я изъ Неаполя выехалъ во Франкфуртъ, я не заметилъ совсемъ перемены въ небе и солнце, и прiехавши даже въ Парижъ, мне казалось, все предо мною то же небо; но когда я подвигался къ Италiи, даже въ Марселе... у, какая разница! Потокъ света. Ей, ей, полнеба тонетъ въ свету!“. Следовательно, Гоголь между 15-мъ iюня, когда, какъ видно изъ писемъ, онъ былъ еще въ Турине, и 1-го октября, когда онъ прiехалъ уже въ Женеву, успелъ побывать и въ Германiи (во Франкфурте), и тогда же былъ, вероятно, въ Париже.
Осень же Гоголь провелъ снова съ Данилевскимъ въ Швейцарiи, какъ видно изъ письма къ матери отъ 24-го ноября 1837 г. („Я съ большою радостью оставилъ, наконецъ, Женеву, где, впрочемъ, мне не было скучно, темъ более, что “. Они жили вместе въ Hôtel de la Couronne, где часто видались, между прочимъ, съ Мицкевичемъ, переселившимся тогда въ Лозанну и прiезжавшимъ часто въ Женеву. (Мицкевичъ въ 1839 г. получилъ въ Лозанне кафедру древнихъ литературъ). На зиму Гоголь поехалъ снова въ Римъ, а Данилевскiй остался опять „седокомъ въ солнце великолепiя“, какъ называлъ Гоголь Парижъ. Къ карнавалу Гоголь былъ уже въ Риме и, какъ известно, съ увлеченiемъ описывалъ потомъ это, виденное имъ въ первый разъ, зрелище, которое онъ изображалъ со всеми подробностями.
После разлуки Гоголь съ нетерпенiемъ ждалъ письма отъ Данилевскаго. Въ самомъ деле, онъ писалъ и изъ Лiона, и изъ Марселя, наконецъ изъ самаго Рима, но Данилевскiй не откликался ни одной строкой. Снова пришлось его усовещивать: „Я не требую длинныхъ писемъ“ — говорилъ Гоголь: — „несколько строчекъ, записочекъ, но только чтобы это было часто. Это было бы мне напоминанiе, что ты еще существуешь, что ты еще подъ бокомъ у меня, что идешь рука объ руку со мною, хотя невидимо. Пожалуйста, прошу, молю, умоляю, заклинаю“. Уговаривая, такимъ образомъ, своего прiятеля, Гоголь даже уверяетъ его съ добродушнейшимъ юморомъ, что после исполненiя этого священнаго долга онъ лучше будетъ себя чувствовать, что желудокъ его будетъ лучше варить, и что даже Рубини и Гризи будутъ лучше петь.
Такимъ образомъ, маршруты Гоголя въ продолженiе несколькихъ месяцевъ, отъ половины iюня до конца ноября 1837 г., были приблизительно следующiе: 12 или 13 iюня онъ выехалъ изъ Рима, 15-го былъ въ Турине, откуда написалъ письмо матери, потомъ былъ во Франкфурте-на-Майне, прожилъ некоторое время въ Баденъ-Бадене, потомъ былъ въ Женеве, откуда поехалъ въ Римъ и прибылъ туда въ конце октября (30 октября имъ было изъ Рима написано письмо Жуковскому), затемъ снова прiехалъ въ Парижъ и въ Швейцарiю, наконецъ изъ Женевы возвратился черезъ Семплонъ, проехавъ мимо острова Isola Bella, въ Миланъ, Флоренцiю и Римъ. Во время этихъ блужданiй и переездовъ могла быть, кроме того, совершена Гоголемъ упомянутая поездка въ Испанiю. Въ этомъ приблизительномъ маршруте Гоголя мы допускаемъ его вторичное возвращенiе въ Швейцарiю, конечно, лишь въ томъ предположенiи, что даты писемъ его верны.**
Затемъ зиму 1837—1838 года Гоголь провелъ въ Риме и тогда уже ему пришлось надолго разстаться съ Данилевскимъ.
** Необходимо, впрочемъ, сознаться, что при точномъ установленiи этихъ датъ встречаются большiя затрудненiя. Такъ, г. Кулишъ при всемъ тщательномъ отношенiи къ делу, очевидно, именно за этотъ промежутокъ отъ 1837 до 1839 г., несколько разъ впадаетъ въ явныя ошибки при определенiи некоторыхъ изъ нихъ по предположенiю (въ такихъ случаяхъ онъ обыкновенно выставляетъ предполагаемый годъ въ скобкахъ). Покойный А. С. Данилевскiй также не могъ разъяснить этихъ недоуменiй, ссылаясь на то, что невозможно помнить, по истеченiи почти 50 летъ, когда именно имъ было получено то или другое письмо. Г. Кулишъ несомненно правильно отнесъ по предположенiю къ 1837 г. письмо къ Прокоповичу отъ 19-го сентября изъ Женевы, изъ котораго ясно, что Гоголя удерживала вне Италiи холера и потому онъ «соскучился страшно безъ Рима», и, какъ сказано нами, другое письмо, въ которомъ упомянуто о полученiи денегъ отъ государя. Притомъ въ этомъ же письме мы узнаемъ маршруты Гоголя именно 1837 г.: «— хоть бы одно слово!..». Эта жалоба, какъ мы знаемъ, объяснилась потомъ задержкой писемъ во время карантина отъ холеры въ конце 1837 г. После этого, повидимому, следуетъ отнести къ самому концу 1837 г. или къ началу 1838 г. и письмо Гоголя къ Данилевскому, изъ котораго видно, что, простившись съ другомъ, Гоголь взялъ съ него слово писать какъ можно чаще, и самъ писалъ ему съ дороги въ Римъ изъ Лiона и Марселя, — начинающееся словами: «Не стыдно ли, не совестно ли?» Въ этомъ письме мы читаемъ (въ конце): «Я думалъ застать въ Риме много писемъ, и ничего почти не засталъ. Отъ Прокоповича никакихъ вестей. Не получаешь ли ты? Это удивительный человекъ. Если бы другому — можно пропустить такое молчанiе, но ему — нетъ; это безсовестно». Все эти соображенiя указываютъ на осень 1837 г., куда въ такомъ случае следуетъ прiурочить же письмо изъ Лiона безъ даты: «Хотя бы вовсе не следовало писать изъ Лiона», какъ предшествующее, и все это было бы вполне согласно съ следующими словами начала письма изъ Рима, о которомъ только-что была речь: «Не стыдно ли тебе, не совестно ли? Я думалъ, прiехавши въ Римъ, застать отъ тебя письмо. Ведь мы дали обещанiе писать непременно, писать часто другъ къ другу. Где это обещанiе? Я писалъ къ тебе , — изъ Марселя». Оба письма, очевидно, следовали одно за другимъ вскоре по выезде изъ Парижа: въ лiонскомъ письме Гоголь положительно пишетъ по дороге изъ Парижа и упоминаетъ, какъ о свежей новости, о потере своего «итальянскаго Курганова»; въ письме изъ Рима онъ также говоритъ: «Мысль моя не вся еще оторвалась отъ Монмартра и бульвара des Italiens». Кроме того, въ последнемъ письме Гоголь говоритъ о Риме следующее: «Здесь я встретилъ некоторыхъ знакомыхъ», — почти то же, что̀ въ письме къ Балабиной отъ апреля 1838 г.: «Нужно вамъ знать, что я прiехалъ въ Римъ совершенно одинъ, что въ Риме я не нашелъ никого изъ моихъ знакомыхъ», и объ этомъ упоминается въ другомъ почти одновременномъ письме къ Данилевскому: «У меня теперь въ Риме мало знакомыхъ» и проч., — тогда какъ въ первой половине 1837, второй половине 1838 и 1839 гг. Гоголь, имея въ Риме многихъ знакомыхъ, не могъ бы сказать этого. Но странно, что въ занимающемъ насъ письме изъ Рима безъ даты читаемъ также: «Я до сихъ поръ еще какъ-то не очнулся въ Риме. Какъ будто какая-то плева на глазахъ моихъ, которая препятствуетъ мне видеть его въ томъ чудномъ великолепiи, въ какомъ онъ представился мне, когда я въехалъ въ него ». О томъ же своемъ впечатленiи при въезде во второй разъ Гоголь то же самое пишетъ въ письме отъ апреля 1838 г.; но такъ какъ въ 1838 г. онъ не выезжалъ изъ Италiи, и прямо говорилъ: «Посохъ мой странническiй уже не существуетъ», то остается предположить, не считалъ ли онъ вторымъ прiездомъ своимъ въ Римъ тотъ, который предшествовалъ его вторичному непродолжительному возвращенiю въ Швейцарiю. Такимъ предположенiемъ устранились бы все трудности, но его нельзя еще считать твердо обоснованнымъ. Въ письме отъ 2-го февраля 1838 г. Гоголь говоритъ между прочимъ: «Я былъ, по обыкновенiю, аккуратнее тебя, и тотчасъ же, по прiезде въ Римъ, написалъ къ тебе письмо. Это было, если не ошибаюсь, въ первыхъ числахъ ноября». Итакъ, не определяется ли этимъ хоть приблизительно дата занимающаго насъ письма? Затемъ даты остальныхъ писемъ у г. Кулиша несомненно верны, кроме одного, о которомъ мы говорили раньше, и письма отъ 2-го апреля изъ Рима, написаннаго, очевидно, после смерти матери Данилевскаго, следовательно въ 1839, а не въ 1838 году. Любопытно еще, что после приведенныхъ выше словъ: «Посохъ мой странническiй уже не существуетъ», — Гоголь прибавляетъ: «Ты помнишь, что моя палка унеслась ̀лстое, т. -е. въ Фраскати, или въ Альбани». Следовательно, именно по прiезде изъ Швейцарiи Гоголь надолго основался безвыездно въ Риме. Выяснить вопросъ точнее и очевиднее не позволяетъ недостатокъ вполне установленныхъ данныхъ. Дело осложняется еще причудливостью маршрутовъ Данилевскаго, которому Гоголь говорилъ: «У тебя ужъ, видно, такой бесъ сидитъ внутри, который ворочаетъ тобою наперекоръ».