XII.
Въ письмахъ Гоголя мы находимъ всюду восторженные гимны Италiи; приведемъ здесь одинъ изъ нихъ (изъ письма къ Плетневу), особенно ярко рисующiй страстное очарованiе Гоголя Италiей:
„Что̀ за земля Италiя! Никакимъ образомъ не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, все тонущее въ сiянiи! Все прекрасно подъ этимъ небомъ; что̀ ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающiй колоритъ; строенiе, дерево, дело природы, дело искусства — все, кажется, дышетъ и говоритъ подъ этимъ небомъ. Когда вамъ все изменитъ, когда вамъ больше ничего не останется такого, что̀ бы привязывало васъ къ какому-нибудь уголку мiра, прiезжайте въ Италiю. Нетъ лучшей участи, какъ умереть въ Риме; целой верстой здесь человекъ ближе къ Богу. Князь Вяземскiй очень справедливо сравниваетъ Римъ съ большимъ, прекраснымъ романомъ, или эпопеею, въ которой на каждомъ шагу встречаются новыя и новыя, вечно неожиданныя красы. Передъ Римомъ все другiе города кажутся блестящими драмами, которыхъ действiе совершается шумно и быстро въ глазахъ зрителя; душа восхищена вдругъ, но не приведена въ такое спокойствiе, въ такое продолжительное наслажденiе, какъ при чтенiи эпопеи. Въ самомъ деле, чего въ ней нетъ? Я читаю ее, читаю... и до сихъ поръ не могу добраться до конца; чтенiе мое безконечно. Я не знаю, где бы лучше могла быть проведена жизнь человека, для котораго пошлыя удовольствiя света не имеютъ много цены. Это городъ и деревня вместе. Обширнейшiй городъ — и, при всемъ томъ, въ две минуты вы уже можете очутиться за городомъ. Хотите — рисуйте, хотите — глядите... не хотите ни того ни другого — воздухъ самъ лезетъ вамъ въ ротъ. Проглянетъ солнце (а оно глядитъ каждый день) — и ничего уже более не хочешь; кажется, ничего уже не можетъ прибавиться къ вашему счастiю. А если случится, что нетъ солнца (что̀ бываетъ такъ же редко, какъ въ Петербурге солнце), то идите по церквамъ. На каждомъ шагу и въ каждой церкви чудо живописи, старая картина, къ подножiю которой несутъ миллiоны людей умиленное чувство изумленiя. Но небо, небо!... Вообразите, когда проходятъ два—три месяца, и оно отъ утра до вечера чисто, чисто — хоть бы одно облачко, хотя бы какой-нибудь лоскуточекъ его“!
Въ начале того же письма Гоголь говоритъ Плетневу: „Не сердитесь на меня, что письма мои такъ пусты и глупы. Я бы радъ былъ написать лучше, но въ то самое время когда примусь за перо, мысль моя уже занята другимъ. Кажется много, о чемъ бы хотелось поговорить, но какъ скоро дойду до дела — голова моя точно деревянная“, разсказывать же то, о чемъ трезвонитъ весь мiръ, и разсказывать такими пошлыми словами, какъ разсказываютъ путешественники — это хуже, чемъ святотатство; тутъ невольно придетъ на память вся пошлость и водяность, какая только существуетъ на этомъ грешномъ свете. И такъ, не сердитесь“. Въ письме къ М. П. Балабиной изъ Рима (месяцъ апрель, 2588 г. отъ основанiя города) Гоголь говоритъ: „я получилъ сегодня ваше милое письмо, писанное вами отъ 29-го января“ („по медвежьему стилю“); увлеченiе поэта Римомъ доходитъ до того, что онъ, обещая помолиться въ Риме за свою корреспондентку, восклицаетъ: „ибо въ одномъ только Риме молятся; въ другихъ местахъ показываютъ только видъ, что молятся“. Объ иностранцахъ, прiехавшихъ въ Римъ, Гоголь отзывается нелестно, не исключая даже и русскихъ („между ними целая ватага русскихъ“); онъ сердится на нихъ за осужденiе итальянцевъ, и съ своей стороны замечаетъ: „А какъ несетъ отъ нихъ казармами, такъ просто мочи нетъ“. „Мне кажется“, говоритъ Гоголь, „что еслибы мне предложилъ — натурально не какой-нибудь Г... и... ъ или король, а кто-нибудь посильнее ихъ, что̀ бы я предпочелъ видеть передъ собою — древнiй Римъ въ грозномъ и блестящемъ величiи, или Римъ нынешнiй въ его теперешнихъ развалинахъ, я предпочелъ бы Римъ нынешнiй“. Наконецъ онъ говоритъ о Риме и вообще объ Италiи, что, „кажется, какъ потянешь носомъ, то, по крайней мере, семьсотъ ангеловъ влетаютъ за однимъ разомъ въ носовыя ноздри“. Замечательно, что съ подобнымъ же чувствомъ писалъ о Париже въ начале сороковыхъ годовъ изъ Малороссiи и Данилевскiй: „Если бы вы знали, какъ я скучаю здесь и какъ желаю вырваться изъ этого омута, называемаго Малороссiей. И какая перемена вдругъ! Парижъ и дальнiй, заброшенный уголокъ Полтавской губернiи, где я осужденъ на лень, на скуку и на „Московскiя Ведомости“. Я часто припоминаю замечанiе ваше, что мы живемъ за-границей на счетъ будущаго нашего счастья и чувствую всю справедливость его“.