Шенрок В. И.: Материалы для биографии Гоголя (старая орфография)
Пять лет жизни за-границей. 1836 - 1841 гг.
II. Заграничная жизнь Гоголя в 1836 - 1839 годах. Глава X

X.

Хотя Парижъ былъ первымъ городомъ, въ которомъ Гоголь остался на более продолжительный срокъ, но, живя въ немъ, онъ чувствовалъ себя не вполне удовлетвореннымъ и дожидался только прекращенiя холеры въ Италiи, чтобы направить туда путь свой. Нетерпенiе его усиливалось еще отъ недовольства парижскимъ климатомъ, о которомъ онъ составилъ такое невыгодное представленiе, что готовъ былъ сравнивать его съ петербургскимъ и почти во всехъ письмахъ жаловался на сырую погоду въ Париже во время зимы. И такъ если сначала онъ намеревался пробыть въ Париже около полгода, то уже въ начале февраля страсть къ новымъ впечатленiямъ опять сильно заговорила въ его душе, и тогда уже онъ неудержимо рвался въ Италiю, где ему улыбалась предстоящая торжественная встреча праздника Пасхи въ храме св. Петра. Карнавалъ онъ уже пропустилъ, отпраздновавъ его въ Париже.

Въ последнее время Гоголя только и удерживала разве возможность видеться часто съ Мицкевичемъ, который жилъ тогда въ Париже, еще не бывши профессоромъ въ Collége de Françe, и съ другимъ польскимъ поэтомъ, Залесскимъ. (Такъ какъ Гоголь не зналъ польскаго языка, то разговоръ обыкновенно происходилъ на русскомъ или чаще — на малороссiйскомъ языке). Все остальное ему прискучило, и онъ впалъ въ жестокую хандру.

Еще въ Париже застало Гоголя роковое для него известiе о смерти Пушкина. Данилевскiй разсказывалъ мне, какъ однажды онъ встретилъ на дороге Гоголя, идущаго съ Александромъ Ивановичемъ Тургеневымъ. Гоголь отвелъ его въ сторону и сказалъ: „Ты знаешь, какъ я люблю свою мать; но еслибы я потерялъ даже ее, я не могъ бы быть такъ огорченъ, какъ теперь: Пушкинъ въ этомъ мiре не существуетъ больше!“ Въ самомъ деле, онъ казался сильно опечаленнымъ и удрученнымъ. Это грустное событiе еще более усиливало въ Гоголе потребность въ нравственномъ освеженiи.

— весну, это любимое его время года.

„болезнь въ Италiи давно прекратилась, и время становится благопрiятнымъ для отъезда“, но несмотря на то онъ остается еще почти на целый месяцъ въ Париже. Если причиной промедленiя его на этотъ разъ не были денежныя затрудненiя, то, можетъ быть, его следуетъ приписать опасенiю пропустить въ дороге время карнавала, такъ какъ въ Римъ уже было невозможно поспеть къ этому сроку, а затемъ прiездъ уже могъ быть соображенъ съ наступленiемъ следующаго выдающагося празднованiя въ Риме, т. -е. праздника Пасхи. По крайней мере по некоторымъ соображенiямъ можно думать, что для Гоголя вообще, какъ впрочемъ это и естественно, иногда имели некоторое значенiе при определенiи маршрутовъ разныя торжества и выдающiяся событiя.

Италiя уже заранее рисовалась Гоголю въ самыхъ привлекательныхъ краскахъ, но были еще два особенныхъ обстоятельства, подготовившiя въ немъ будущее восторженное отношенiе къ ней. Во-первыхъ онъ еще въ Петербурге много слышалъ отъ Жуковскаго о красотахъ Германiи и Швейцарiи и былъ преждевременно настроенъ восхищаться ими, но при собственномъ ознакомленiи съ этими странами его преувеличенныя ожиданiя во многомъ не оправдались. Отсюда почувствовалась неудовлетворенность, и душа поэта сосредоточила все надежды на Италiи. Между темъ неожиданное препятствiе не позволило слишкомъ скоро осуществить поездку въ заманчивый край, и это послужило другимъ обстоятельствомъ, въ силу котораго заочное обаянiе Италiи росло для Гоголя съ каждымъ днемъ. Нетерпенiе увидеть, наконецъ, Италiю, насладиться ея пышной весной, встретить въ знаменитомъ храме св. Петра светлый праздникъ и присутствовать въ этотъ день при богослуженiи, совершаемомъ „самимъ папой“, сделалось для Гоголя горячей мечтой въ последнiе дни его жизни въ Париже.

Первыя впечатленiя Гоголя въ Италiи, когда онъ былъ еще въ дороге и спешилъ безостановочно въ Римъ, во многомъ, какъ увидимъ, сходны съ впечатленiями молодого князя въ его повести. Темъ более нельзя не пожалеть, что отсутствiе подробностей въ переписке о выезде Гоголя изъ Парижа и объ его дорожныхъ впечатленiяхъ не позволяетъ намъ въ точности проследить, насколько именно въ этой части разсказа следуетъ искать автобiографическаго матерiала. Первыя римскiя впечатленiя Гоголя были настолько ярки и сильны, что они совершенно заслонили для него впечатленiя предшествующей Риму поездки, и о ней онъ, противъ обыкновенiя, не упоминаетъ вовсе. Самое письмо къ матери, въ которомъ заключается извещенiе о прiезде въ Римъ, было написано второпяхъ, вследствiе желанiя поскорее насладиться чуднымъ итальянскимъ небомъ и солнцемъ. О князе же въ повести сказано, что онъ „не хотелъ медлить минуты и взялъ место въ курьерской карете. Казалось, страшная тягость свалилась съ души его, когда скрылся изъ вида Парижъ, и дохнуло на него свежимъ воздухомъ полей. Въ двое сутокъ онъ уже былъ въ Марселе, не хотелъ отдохнуть часу и въ тотъ же вечеръ переселъ на пароходъ. Средиземное море показалось ему роднымъ: оно омывало берега его отчизны, и онъ полетелъ уже, только глядя на одне безконечныя его волны“. Оставляя въ стороне личныя черты, относившiяся только къ молодому итальянцу („Средиземное море омывало “), все остальное могло быть отзвукомъ пережитаго самимъ Гоголемъ, какъ къ нему же можно и раньше отнести выраженiе: „и стала представляться ему чаще забытая имъ Италiя, вдали, въ какомъ-то манящемъ свете; съ каждымъ днемъ зазывы ея становились слышнее“. Какъ эстетикъ и энтузiастъ въ отношенiи красотъ природы, Гоголь легко могъ почувствовать даже Средиземное море „роднымъ“ для себя, какъ впоследствiи онъ называлъ не разъ родною Италiю, а роднымъ языкомъ — итальянскiй. Но все это пока предположенiя, тогда какъ нельзя ни на минуту усомниться въ томъ, что все сказанное затемъ о впечатленiяхъ князя въ Генуе и Флоренцiи должно быть смело отнесено къ самому Гоголю.

„онъ принялъ первый поцелуй Италiи“ и потомъ, „какъ прекрасную статую, унесъ ее въ своемъ воображенiи“. И князю такъ же, какъ и ему, была незнакома прежде Генуя, и въ описанiи этого города въ повести „Римъ“ несомненно отразились собственныя восторженныя впечатленiя автора, изъ которыхъ незаметно сложился матерiалъ для яркой, хотя и исключительно внешней беглой характеристики. Описанiе Генуи любопытно въ томъ отношенiи, что уже изъ него ясно, до какой степени душа Гоголя, даже мимоходомъ, жадно захватывала не только очарованiе итальянской природы, но и своеобразную красоту оригинальной итальянской жизни. Видно, что Гоголю Италiя полюбилась сразу и сильно, полюбилась навсегда всеми своими особенностями. Гоголь чутко и живо воспринималъ впечатленiя и передавалъ ихъ вполне поэтически. „Въ двойной красоте“, — писалъ онъ о князе, — „вознеслись надъ нимъ пестрыя колокольни Генуи, полосатыя церкви изъ белаго и чернаго мрамора и весь многобашенный амфитеатръ ея, вдругъ обнесшiй его со всехъ сторонъ, когда пароходъ пришелъ къ пристани. Эта играющая пестрота домовъ, церквей и дворцовъ на тонкомъ небесномъ воздухе, блиставшемъ непостижимой голубизною, была единственна“. Какъ всегда, Гоголь сумелъ съ необыкновенной быстротой схватить все малейшiя подробности иногда почти неуловимыхъ впечатленiй и воспроизвести въ одной яркой картине („Сошедши на берегъ, онъ очутился вдругъ въ этихъ темныхъ, чудныхъ, узенькихъ, мощеныхъ плитами улицахъ, съ одной узенькой вверху полоской неба. Его поразила эта теснота между домами высокими, огромными, отсутствiе экипажнаго стуку, треугольныя маленькiя площадки и между ними, какъ тесные коридоры, изгибающiяся линiи улицъ, наполненныхъ лавочками генуэзскихъ серебряныхъ и золотыхъ мастеровъ“. При первомъ вступленiи на итальянскую почву, Гоголь уже ощутилъ особенное благоговейное настроенiе, которое онъ нередко переживалъ потомъ въ тишине украшенныхъ превосходными созданiями искусства католическихъ храмовъ.

Чтобы убедиться еще более, насколько субъективны и въ высшей степени важны для характеристики чувства, охватившаго самого Гоголя въ Генуе, следующiя за приведеннымъ местомъ слова его въ повести, ихъ необходимо сравнить съ словами его въ одномъ изъ писемъ. „Живописныя кружевныя покрывала женщинъ“, — говоритъ Гоголь, — „чуть волнуемыя теплымъ сирокко, ихъ твердыя походки, звонкiй говоръ въ улицахъ, отворенныя двери церквей, кадильный запахъ, несшiйся оттуда, — все это дунуло на него чемъ-то далекимъ, минувшимъ. Онъ вспомнилъ, что уже много летъ не былъ въ церкви, потерявшей свое чистое, высокое значенiе въ техъ умныхъ земляхъ Европы, где онъ былъ. Тихо вошелъ онъ и сталъ въ молчанiи на колени , и долго молился самъ не зная за что̀, — молился, что его приняла Италiя, что снизошло на него желанiе молиться, что празднично было у него на душе, и молитва эта верно была лучшая“. Въ письме къ М. П. Балабиной, написанномъ въ апреле 1838 года, Гоголь передаетъ въ поразительно сходныхъ чертахъ чувство, испытываемое имъ при посещенiи „церквей римскихъ, техъ прекрасныхъ церквей, где дышетъ священный сумракъ и где солнце, съ вышины овальнаго купола, какъ Святой Духъ, какъ вдохновенiе посещаетъ середину ихъ, где две-три молящiяся на коленяхъ фигуры не только не отвлекаютъ, но, кажешся, даютъ еще крылья молитве и размышленiю“. Ср. въ VI главе „Тараса Бульбы“ въ исправленномъ виде: „ несколько мужчинъ, прислонясь у колоннъ, печально стояли тоже на коленяхъ. Окно съ цветными стеклами, бывшее надъ алтаремъ, озарилось розовымъ румянцемъ утра, и упали отъ него на полъ голубые, желтые и другихъ цветовъ кружки света, осветившiе внезапно темную церковь. Весь алтарь въ своемъ далекомъ уединенiи показался вдругъ въ сiянiи; кадильный дымъ остановился въ воздухе радужнымъ освещеннымъ облакомъ“. Припоминая это прекрасное место, где Гоголь такъ художественно рисуетъ картину быстраго распространенiя утренняго света въ сумраке костела, — место , — мы не можемъ сомневаться, что между нимъ и приведенными выше строками письма къ Балабиной сходство во всякомъ случае далеко не случайное, и действiе, произведенное этимъ эффектнымъ светомъ, вместе съ волшебными звуками органа, на душу Андрiя, конечно, было только отголоскомъ техъ чудныхъ поэтическихъ минутъ, которыя оставили неизгладимый следъ въ религiозной душе самого автора, не разъ испытавшаго сладкiй трепетъ благоговенiя въ великолепныхъ и изящныхъ римскихъ церквахъ.

Раздел сайта: