Н. В. ГОГОЛЬ
ВЪ ПЕРІОДЪ „АРАБЕСОКЪ“ и „МИРГОРОДА“
(1832—1835 гг.).
въ которыхъ онъ находился въ бытность свою въ Петербурге, какъ П. В. Анненкову. „Съ 1830 по 1836 г., т. -е. вплоть до отъезда за-границу“, — говоритъ Анненковъ, — „Гоголь былъ занятъ исключительно одною мыслью — открыть себе дорогу въ этомъ свете, который, по злоупотребленiю эпитетовъ, называется обыкновенно большимъ и пространнымъ; въ сущности онъ всегда и везде тесенъ — для начинающаго“. Свидетельство такого человека, какъ Анненковъ, близко знавшiй тогда Гоголя и въ то же время безпристрастный наблюдатель, должно иметь высокую цену. Онъ не былъ, подобно нежинскимъ товарищамъ поэта, связанъ съ Гоголемъ воспоминанiями вместе проведеннаго детства, но какъ членъ общаго кружка, къ которому примкнулъ еще съ 1832 г., получилъ полную возможность узнать его коротко. Въ „Запискахъ о жизни Гоголя“ г. Кулишъ упоминаетъ объ энтузiазме, съ которымъ впоследствiи относился къ петербургскому перiоду жизни своего прiятеля Прокоповичъ; мы лично имели случай слышать такой же сочувственный, почти восторженный отзывъ уже престарелаго Данилевскаго. Но, съ одной стороны, ни Прокоповичъ, ни Данилевскiй, не могли достаточно отрешиться отъ субъективнаго отношенiя къ Гоголю, что̀ вполне естественно и ясно уже изъ самаго характера ихъ отзывовъ (ихъ воспоминанiя гораздо важнее фактическимъ матерiаломъ, нежели окончательными выводами, въ которыхъ, по сущности дела, они не могли быть нелицепрiятными судьями); съ другой стороны, — и это самое главное, — въ настоящемъ случае эти отзывы не даютъ намъ ключа къ пониманiю дела. Любопытно, что г. Кулишъ, собиравшiй матерiалы для бiографiи Гоголя непосредственно отъ лицъ близко знавшихъ его и притомъ почти вследъ за кончиной писателя, долженъ былъ выразить сожаленiе, что изъ разсказовъ о петербургской поре его жизни можно было вынести очень немного. Однимъ изъ существенныхъ затрудненiй было то обстоятельство, что, чувствуя себя среди товарищей-однокашниковъ совершенно въ родной сфере и отдыхая въ ихъ обществе отъ светскихъ и служебныхъ отношенiй, отъ всякихъ житейскихъ дрязгъ, — Гоголъ, несмотря на то, никогда не держалъ себя „на распашку“ и совсемъ не былъ склоненъ даже самыхъ близкихъ людей посвящать въ свои заветные планы. Наиболее любимый имъ изъ кружка, Данилевскiй, по его собственному показанiю, никогда не решался начинать съ Гоголемъ разговоръ о серьезныхъ его интересахъ, а вступалъ въ откровенную беседу о такихъ предметахъ только по приглашенiю последняго. По справедливому выраженiю г. Кулиша, представляющему, безъ сомненiя, итогъ слышаннаго имъ отъ многихъ прiятелей и знакомыхъ Гоголя, последнiй, „предаваясь врожденной наблюдательности“, самъ какъ бы „защищался личиной человека обыкновеннаго отъ наблюдательности другихъ“ и „всегда былъ на-стороже“; подметить въ немъ что-либо можно было только „безъ его ведома“. Понятно поэтому, что товарищи-нежинцы, давно хорошо знавшiе Гоголя и считавшiе его своимъ человекомъ, но не введенные въ его интимный мiръ, удовлетворялись преимущественно своими прочно установившимися личными отношенiями къ нему, и только со стороны радовались или удивлялись его быстрымъ успехамъ. Въ иномъ, гораздо более выгодномъ положенiи былъ Анненковъ, впервые познакомившiйся тогда съ Гоголемъ и уже заранее сильно заинтересованный его личностью и славою: онъ съ самаго начала, насколько могъ, старался незаметно проникнуть въ сущность характера Гоголя и его поступковъ, къ чему притомъ гораздо лучше другихъ членовъ кружка былъ подготовленъ более обширнымъ образованiемъ и многосторонне развитымъ умомъ.
Чтобы убедиться, насколько верны въ примененiи къ разсматриваемой поре жизни Гоголя особенно последнiя изъ приведенныхъ выше словъ Анненкова, достаточно припомнить, какъ, несмотря на почти сказочный успехъ въ начале тридцатыхъ годовъ, на успехъ, превзошедшiй его собственныя пылкiя мечты и надежды, Гоголю приходилось, однако, упорно бороться съ обстоятельствами, отчасти отстаивая съ напряженными усилiями уже занятую позицiю, отчасти, подвигаясь впередъ, употреблять большую энергiю для обезпеченiя желаемыхъ результатовъ. Такъ было въ начале его петербургской жизни, такъ было и при полученiи имъ университетской кафедры.
П. П. Косяровскому, въ которомъ вылилось чистое, юношеское, никемъ не подсказанное желанiе посвятить свои лучшiя силы на служенiе общественному благу. Конечно, не изъ скромной и довольно патрiархальной домашней среды, вероятно, также и не изъ школы (судя по всемъ даннымъ) вынесъ онъ эти возвышенныя и, можетъ быть, притязательныя стремленiя. Напротивъ, въ натуре самого Гоголя всегда было что-то выводившее его далеко изъ пределовъ рутинныхъ рамокъ, и онъ всюду являлся оригинальнымъ, въ лучшемъ значенiи слова. Въ этомъ сказывался тотъ присущiй генiальнымъ людямъ инстинктъ, который пробуждаетъ въ нихъ большiя надежды на себя и внушаетъ имъ обширные замыслы. Поэтому-то и Гоголь, какъ бы отмеченный особой печатью свыше, съ самаго детства былъ непримиримымъ врагомъ зауряднаго ничтожества, и это одно не позволяетъ намъ смешивать его съ толпою алчущихъ земныхъ благъ безъ всякаго помышленiя о какомъ-либо нравственномъ совершенстве. Какъ въ школе Гоголь не щадилъ насмешекъ надъ самолюбивой бездарностью, такъ, по наблюденiямъ Анненкова, и въ пору усиленныхъ заботъ о карьере онъ питалъ ожесточенную ненависть къ пошлости во всехъ ея видахъ и съ особымъ наслажденiемъ разоблачалъ мелкое искательство и голый, циническiй разсчетъ. „Честь безкорыстной борьбы за добро, во имя только самаго добра и по одному только отвращенiю къ извращенной и опошленной жизни, должна быть удержана за Гоголемъ этой эпохи“, — говоритъ Анненковъ, — „“. Впрочемъ, едва-ли можно сомневаться и безъ того, что одинъ только талантъ, какъ бы онъ ни былъ колоссаленъ, никогда не могъ бы вдохнуть такое воодушевленiе и энергiю для борьбы съ общественнымъ зломъ, какiя создали „Ревизора“ и „Мертвыя Души“; мало того, онъ не получилъ бы даже такого направленiя, какое мы находимъ у Гоголя, всего меньше испытавшаго на себе действiе прогрессивнаго движенiя своего времени. Если жизненная волна со временемъ исказила до некоторой степени чистыя юношескiя стремленiя Гоголя, то самое ихъ существованiе отрицать невозможно. Намъ кажется даже, что въ известныхъ словахъ: „нынешнiй пламенный юноша отскочилъ бы съ ужасомъ, еслибы показали ему его же портретъ въ старости“, — Гоголь имелъ въ виду не только другихъ, но прежде всего себя и мечты лучшей поры своей жизни.
Какое же значенiе имеютъ въ такомъ случае приведенныя выше слова Анненкова? Разъяснить это всего лучше можно его же словами: „Онъ былъ весь обращенъ лицомъ къ будущему, къ расчищенiю себе путей во все направленiя, движимый потребностью развить все силы свои, богатство которыхъ невольно сознавалъ въ себе“.