Глава XXX.
Переездъ въ Москву. — Посещенiе Петербуга. — Жизнь въ Москве. — Любимыя малороссiйскiя песни. — Переписка изъ Москвы съ П. А. Плетневымъ, А. С. Данилевскимъ и отцомъ Матвеемъ. — Воспоминанiя С. Т. Аксакова и А. О. С—ой. — Чтенiе второго тома "Мертвыхъ Душъ."
Гоголь прожилъ у себя въ деревне до конца августа, какъ это видно изъ его коротенькой записочки къ П. А. Плетневу, писанной съ дороги, изъ дома А. М. Маркевича.
"1 сентября (1848). Черниговская губ. с. Свари.
"Деньги 150 р. с. получилъ исправно. Здоровье мое, слава Богу, немного получше. Выезжаю на дняхъ затемъ, чтобы пораньше прiехать въ Москву и оттуда иметь возможность заглянуть въ Петербургъ. Поздо осенью и во время холодовъ ехать мне невозможно. Не согреваюсь въ дороге вовсе, не смотря ни на какiя шубы. После 15-го сентября, или около того, можетъ быть, обниму тебя. Поговорить намъ придется о многомъ."
Онъ исполнилъ свое намеренiе и, возвратясь въ Москву, посетилъ Петербургъ въ половине сентября. Вотъ его записка, написанная имъ въ квартире г. Плетнева, на клочке бумаги.
"Былъ у тебя уже два раза. На дачу не могу попасть и не попаду, можетъ быть, ни сегодня, ни завтра. Темъ не менее обнимаю тебя крепко, въ ожиданiи обнять лично. Я еду сейчасъ съ М. Ю. В**** въ Павлино, а оттуда въ Павловскъ. По случаю торжественнаго фамильнаго ихъ дня, отказаться мне было невозможно."
Не такъ много, однакожъ, беседовалъ Гоголь съ своимъ искреннимъ другомъ, какъ предполагалъ. Все его время было расхватано прочими друзьями, которые, видно, тоже имели все права на его уступчивость, и онъ уехалъ изъ Петербурга, едва успевъ переговорить кой о чемъ второпяхъ съ П. А. Плетневымъ. Вотъ его последнее письмо 1848 года, къ руководителю его темной еще юности и неутомимому исполнителю всехъ его заграничныхъ просьбъ.
"Москва, 20 ноября.
"Здоровъ ли ты, другъ? Отъ Шевырева я получилъ экземпляръ "Одиссеи" Ея появленiе въ нынешнее время необыкновенно значительно. Влiянiе ея на публику еще вдали; весьма можетъ быть, что въ пору нынешняго лихорадочнаго своего состоянiя большая часть читающей публики не только ее не разнюхаетъ, но даже и не приметитъ. Но зато это сущая благодать и подарокъ всемъ темъ, въ душахъ которыхъ не погасалъ священный огонь и у которыхъ сердце прiуныло отъ смутъ и тяжелыхъ явленiй современныхъ. Ничего нельзя было придумать для нихъ утешительнее. Какъ на знакъ Божьей милости къ намъ, должны мы глядеть на это явленiе, несущее ободренiе и освеженiе въ наши души.
"О себе, покуда, могу сказать немного. Соображаю, думаю и обдумываю второй томъ "Мертвыхъ Душъ". Читаю преимущественно то, где слышится сильней присутствiе русскаго духа. Прежде чемъ примусь серьезно за перо, хочу назвучаться русскими звуками и речью. Боюсь нагрешить противу языка.
"Между прочимъ просьба. Пошли въ Академiю Художествъ за по художника Зенькова и, призвавши его къ себе, вручи ему пятьдесять руб. асс. на вновь устроенную обитель, для которой они работаютъ иконостасъ. Деньги запиши на мне."
Подъ какими впечатленiями находился Гоголь во время короткаго пребыванiя своего въ Петербурге, въ 1848 году, видно, между прочимъ, изъ следующаго письма его къ А. С. Данилевскому.
"Петерб. Сентября 24 (1848).
"Письмо твое я получилъ уже въ Петербурге. Оно меня встревожило, во первыхъ, темъ, что бричка не привезена, какъ видно, извощикомъ, привезшимъ меня въ Орелъ; во вторыхъ, что я точно позабылъ второпяхъ дать отъ себя какой-нибудь удовлетворительный видъ Прокофiю. Теперь я въ страхе и смущенiи. — — —
"Въ Петербурге я успелъ видеть Прокоповича, вокругъ котораго роща своей семьи, и А***, прiехавшаго на дняхъ изза границы. Все, что̀ разсказываетъ онъ, какъ очевидецъ о парижскихъ произшествiяхъ, просто страхъ: совершенное разложенье общества. Темъ более это безотрадно, что никто не видитъ никакого исхода и выхода, и отчаянно рвется въ драку, затемъ чтобы быть только убиту. Никто не въ силахъ вынесть страшной тоски этого рокового переходнаго времени, и почти у всякаго ночь и тма вокругъ. А между темъ слово молитва до сихъ поръ еще не раздалось ни на чьихъ устахъ."
Пребыванiе Гоголя въ Москве было для него одною изъ главныхъ побудительныхъ причинъ къ этой поездке. Гоголь велъ жизнь уединенную, но любилъ посидеть и помолчать въ кругу хорошо известныхъ ему людей и старыхъ прiятелей, а иногда оживлялся юношескою веселостью, я тогда не было предела его затейливымъ выходкамъ и смеху. Особенно привлекалъ его къ себе домъ Аксаковыхъ, где онъ слушалъ и самъ певалъ народныя песни. Гоголь до конца жизни сохранилъ страсть къ этимъ произведенiямъ поэзiи и, по возвращенiи изъ Іерусалима, более полугода бралъ уроки сербскаго языка у О. М. Бодянскаго, для того, чтобъ понимать красоты песень, собранныхъ Вукомъ Караджичемъ. Песня русская вообще увлекала его сердце непобедимою силою, какъ живой голосъ всего огромнаго населенiя его отечества. Это намъ хорошо известно изъ его собственныхъ признанiй. "Я до сихъ поръ (говоритъ онъ) не могу выносить техъ заунывныхъ, раздирающихъ звуковъ нашей песни, которая стремится по всемъ безпредельнымъ русскимъ пространствамъ. Звуки эти вьются около моего сердца." Но къ малоросiйской песне онъ сохранилъ чувство, подобное тому, какое остается въ нашей душе къ прекрасной женщине, которую мы любили въ ранней молодости. Много прошло новыхъ чувствъ и новыхъ привязанностей черезъ нашу душу; не разъ перегорела она инымъ огнемъ, не разъ мы убеждали себя, что —
"Погасшiй пепелъ ужъ не вспыхнетъ..."
Но когда наконецъ мы успокоимся не на шутку, и все молодыя наши страсти сделаются для насъ предметомъ разсудительнаго созерцанiя, мы съ удивленiемъ замечаемъ и скоро убеждаемся, что всехъ могущественнее владеетъ нашею душою ранее всехъ охладевшая привязанность. Она ужъ не волнуетъ нашего сердца страстными внушенiями, не поднимаетъ насъ къ небесамъ наитiями невыразимаго блаженства, не погружаетъ въ преисподнюю мрачнаго унынiя и отчаянiя, но безотчетно радуетъ, какъ радуютъ ребенка ласки матери, и, помолодевъ сердцемъ, мы предаемся ей доверчиво и беззаботно, какъ испытанному другу, и ужъ ничто не заменитъ для насъ ея сладостныхъ ощущенiй. Такъ я объясняю увлеченiе, съ какимъ Гоголь передъ концомъ своей жизни слушалъ и певалъ украинскiя песни. Приглашая своего земляка и знатока народной поэзiи, О. М. Бодянскаго, на вечера къ Аксаковымъ, которые онъ посещалъ чаще всехъ другихъ вечеровъ въ Москве, онъ обыкновенно говаривалъ: "Упьемся песнями нашей Малороссiи", и действительно онъ упивался
его танта, въ воспоминанiе о немъ, пожелали бы петь именно те песни, которыми онъ "упивался". Въ самомъ деле, чемъ лучше почтить память поэта, какъ не песнями? Назовемъ эти песни Гоголевыми.
1.
Не буду я женытыся,
Бо що мини зъ то́го?
До пивъ-золотого....
2.
Хто кого любыть:
Та й прыгодубыть....
3.
Казала Солоха прыйды,
4.
По полю ходячы,
За тобою, дивчынонько,
Тужачы, тужачы....
5.
На мисти купыла,
Що всимъ дала по доленьци,
А мене втопыла?...
6.
7.
Ой дивчыно серденько, чыя ты?
Ой чы выйдешъ на юлыцю гуляты?
8.
Та й у поли ячминь;
"Ячминь";
Жинка каже: "Гречка;
Нехай буде гречка!..."
9.
Ой розсердывся мiй мылый на мене....
"О мадороссiйскихъ Песняхъ", какъ образецъ "глубины чувствъ", выражающейся въ украинской народной поэзiи. Она была известна ему съ детства, и онъ любилъ прнпоминать, отъ кого и какъ онъ ей научился.
10.
А въ ёго волы крутороги....
11.
Ой ты живешъ на гироньци,
А я пидъ горою;
Якъ я за тобою?...
12.
Ой бида, бида
Чайци небози,
13.
Болыть моя головонька
Одъ самого чо́ла:
́нького
Ни теперъ, ни вчора....
14.
Та й сказаты боюся...
15.
А другая нызька:
Одна мыла далекая,
16.
Що зять давъ?
А за тыи чоботы
Дочку́ взявъ....
17.
Да чы я въ лузи не червона була?
18.
Ой на двори метелыця,
Чому стары́й не женытця?...
19.
20.
Ой не ходы, Грыцю,
На вечорныци:
Дивкы чаривныци... -
21.
Симъ рикъ по Дону,
Николы ёму....
22.
Ой чый же се двиръ?
—
Я ходывъ бы икъ iй...
23.
И дощыкъ иде,
И метелыця гуде;
Черезъ юлыцю веде....
24.
Ой пидъ вышенькою,
Пидъ черешенькою
25.
Ой у поли могыла
Зъ витромъ говорыла:
́не,
Щобъ я не чорнила....
26.
Та женци жнуть,
По-пидъ зелено́ю
Козакы йдуть...
27.
28.
У поли крыныченька,
Холодна водыченька, —
Тамъ чумакъ воды наповае....
29.
́нькый воронъ
Та на глыбокiй долыни:
Ой плаче, плаче молодой козаче
Пры нещаслывiй годыни....
30.
31.
Ой пидъ гаемъ-гаемъ,
Гаемъ зелене́нькымъ,
Волыкомъ чорне́нькымъ....
32.
Туманъ поле покрывае;
33.
Ой зъ-пидъ гаю, гаю,
Зъ-пидъ чорного гаю,
"Утикай, Нечаю!"
34.
Ой ты, дивчыно,
Горда та пышна! Чомъ ты до мѐне
Зъ вечора не выйшла?
35.
Пъють козакы горилку....
Самыми любимыми песнями у Гоголя были напечатанныя подъ нумерами 12, 21 и 25; песня подъ нумеромъ 28 была одною изъ первыхъ, которымъ Гоголь научился въ детстве. Главною его музою въ этомъ случае была его тетка, о личности которой интересно было бы собрать возможно полныя сведенiя. Въ жизни Вальтера Скотта играла важную роль тетка его, миссъ Анна Скоттъ, первая поэтическая натура, съ которой сблизили его обстоятельства его детства. Можетъ быть, здесь было то же самое.
Жаль, что мы не вошли еще, такъ сказать, во вкусъ бiографiй и какъ-то холодно собираемъ матерiалы для этого рода сочиненiй, а между темъ едвали въ какомъ-нибудь другомъ роде могутъ быть совмещены серьезный интересъ исторiи, глубокiя психологическiя изследованiя и самый роскошный романтизмъ. Поэтому-то, можетъ быть, хорошая бiографiя появляется только въ литературахъ народовъ, стоящихъ уже на высокой степени общественнаго развитiя. Тамъ она находитъ много ценителей, следовательно много и деятелей для скопленiя матерiаловъ, изъ которыхъ уже потомъ такой человекъ, какъ Вальтеръ Скоттъ, какъ Вашингтонъ-Ирвингъ, какъ Томасъ Муръ, строитъ целое и вечное созданiе. Будемъ надеяться, что и наши знаменитыя личности не останутся безъ подробныхъ мемуаровъ для будущихъ бiографовъ. Что́ касается до пишущаго эти строки, то онъ, понимая вполне важность предмета, старался разузнать, отъ кого только могъ, обо всемъ касающемся Гоголя и желаетъ лучше быть въ своемъ изложенiи отрывочнымъ, нежели пренебречь какимъ-нибудь известнымъ ему моментомъ жизни поэта.
8/949/50-го года, видно отчасти изъ следующихъ писемъ его къ отцу Матвею, къ П. А. Плетневу и къ А. С. Данилевскому.
Къ отцу Матвею.
"Москва. Ноября 9 (1848).
"Я къ вамъ долго не писалъ, почтеннейшiй и близкiй душе моей Матвей Александровичъ. Сначала я думалъ было скоро увидеться съ вами лично; потомъ, когда случилось такъ, что намеренiе мое ехать къ вамъ отложилось до весны, я долго не могъ взяться за перо, — можетъ, по причине большого неудовольствiя на самого себя. Я былъ недоволенъ состоянiемъ души своей и теперь также. Въ ней бываетъ такъ черство. То, о чемъ бы следовало мне думать всякой часъ и всякую минуту, такъ редко бываетъ у меня въ мысляхъ; и это самое редкое помышленье о немъ такъ бываетъ холодно, такъ безъ любви и одушевленья, что въ иное время становится даже страшно. Иногда кажется, какъ-бы отъ всей души молюсь, то есть, хочу молиться; но этой молитвы бываетъ одна, две минуты. Далее мысли мои расхищаются, приходятъ въ голову незванные, непрошенные гости и уносятъ помышленья Богъ знаетъ куда, Богъ весть въ какiя места, прежде чемъ успеваю очнуться. Все какъ-то делается не во́время: когда хочу думать объ одномъ, думается о другомъ; когда думаю о другомъ, думается о третьемъ. А между темъ въ теперешнее опасное время, когда отвсюду грозятъ беды человеку, можетъ быть, только и нужно делать, что молиться, обратить все существо свое въ слезы и молитву, позабыть себя и собственное спасенье и молиться о всехъ. Все это чувствуется и ничего не делается, и отъ того еще страшнее все вокругъ, и слышишь одну необходимость повторять: "Господи, не введи меня во искушенье и избави отъ лукаваго." Другъ мой и богомолецъ, скажите мне какое-нибудь слово; можетъ быть, оно мне придется."
"1849 г. Москва. Генваря 10.
"Письмецо твое получилъ. Отъ всей души и отъ всего сердца желаю тебе возможнаго счастiя вместе съ тою, которую избираетъ твое сердце себе въ подруги, — хотя признаюсь въ то же время, что я мало верю какому-нибудь счастiю на земле. Тревоги начинаются именно въ то время, когда мы думаемъ, что причалили къ берегу и желанному спокойствiю. Блаженъ тотъ, кто живетъ въ здешней жизни счастiемъ нездешней жизни. — — Идите же оба къ Тому, Кто одинъ путь и дорога къ нездешнему мiру, безъ Котораго въ мiре идей еще больше можно запутаться, чемъ въ прозаическомъ мiре повседневныхъ делъ. Чемъ дале, темъ яснее вижу, что въ нынешнее время шатанiй ни на часъ, ни на минуту не должно отлучаться отъ Того, Кто одинъ ясенъ какъ светъ. Время опасно. Все шаги наши опасны."
"3 апреля (1849).
"Христосъ воскресъ!
"Отъ всей души поздравляю съ Светлымъ Праздникомъ и тебя, и твою милую супругу, съ которою желалъ бы душевно познакомиться. Напиши мне хоть что-нибудь изъ новой жизни своей. Что до меня, хоть и не такъ живу, какъ бы хотелъ, хоть и не такъ тружусь, какъ бы следовало, но спасибо Богу и за то. Могло бы быть еще хуже."
Следующее письмо къ тому же другу, наводитъ на догадки, весьма важныя, но о которыхъ говорить еще рано.
"Мая 24 (1849.)
"Ты позабылъ меня, мой добрый другъ. Обвинять тебя не могу. У тебя было много заботъ и вместе съ ними много, безъ сомненiя, такихъ счастливыхъ минутъ, въ которыя позабывается все. Дай Богъ, чтобъ оне длились до конца дней твоихъ и чтобы безъ устали благословлялось въ устахъ твоихъ святое имя Виновника всего.
"А я все это время былъ не въ такомъ состоянiи, въ какомъ желалъ быть. Можетъ быть, неблагодарность моя была виновницей всего. Я не снесъ покорно и безропотно безплоднаго, чорстваго состоянiя, последовавшаго скоро за минутами некоторой свежести, пророчившими вдохновенную работу, и самъ произвелъ въ себе опять тяжелое разстройство нервическое, которое еще более увеличилось отъ некоторыхъ душевныхъ огорченiй. Я до того расколебался и духъ мой пришелъ въ такое волненiе, что никакiя медицинскiя средства и утешенiя не могли действовать. Унынiе и хандра мною одолели снова. Но Богъ милостивъ. Мне кажется, какъ-будто теперь легче чувствую слабость и разстройство физическое. Но духъ какъ-будто лучше. О, еслибы все это обратилось мне въ пользу, и вследъ за этимъ недугомъ наступило то благодатное расположенiе духа, которое мне потребно!"
Къ нему же.
"6 iюля (1849) Москва.
"Благодарю тебя за письмо и за вести о своемъ житье-бытье, близкомъ моему сердцу. Очень благодаренъ также за то, что познакомилъ меня заочно съ А* В*. — — Въ нынешнее время быть у одра страждущаго есть лучшее положенiе, какое можетъ быть для человека. Тутъ не приходитъ въ мысли то, что́ теперь крушитъ и обольщаетъ головы. Тутъ молитва, смиренiе и покорность, стало быть, все то, что̀ воспитываетъ душу, блюдетъ и хранитъ ее. Начать такимъ образомъ жизнь свою надежнее и лучше — —
"Я думалъ было наведаться въ Петербургъ, но приходится отложить эту (поездку) по крайней мере до осени."
Къ нему же.
"Декабря 15. (1849.) Москва.
"Мы давно уже не переписывались. И ты замолчалъ, и я замолчалъ. Я не писалъ къ тебе отчасти потому, что самъ хотелъ быть въ Петербурге, а отчасти потому, что нашло на меня расположенiе. Все кругомъ на меня жалуются, что не пишу. При всемъ томъ, мне кажется, виноватъ не я, но умственная спячка, меня одолевшая. "Мертвыя Души" тоже тянутся лениво. Можетъ быть, такъ оно и следуетъ, чтобъ имъ не выходить. Теперь люди не годятся какъ-будто въ читатели, не способны ни къ чему художественному и спокойному. Сужу объ этомъ по прiему "Одиссеи". Два-три человека обрадовались ей, и то люди уже отходящаго века. Никогда не было еще заметно такого умственнаго безсилiя въ обществе. Чувство художественное почти умерло. Но ты и самъ, безъсомненiя, свидетель многаго.
"Объ "Одиссее" не говорю. Что̀ сказать о ней? Ты, верно, наслаждался каждымъ словомъ и каждой строчкой. Благословенъ Богъ, посылающiй намъ такъ много добра посреди золъ!"
Черезъ месяцъ съ небольшимъ (21 января 1850 года) Гоголь писалъ къ своему другу изъ Москвы следующее:
"Не могу понять, что́ со мною делается. Отъ преклоннаго ли возраста, действующаго на насъ вяло и лениво, отъ изнурительнаго ли болезненнаго состоянiя, отъ климата ли, производящаго его, но я просто не успеваю ничего делать. Время летитъ такъ, какъ еще никогда не помню. Встаю рано, съ утра принимаюсь за перо, никого къ себе не впускаю, откладываю на сторону все прочiя дела, даже письма къ людямъ близкимъ, — и при всемъ томъ такъ немного изъ меня выходитъ строкъ! Кажется, просиделъ за работой не больше, какъ часъ, смотрю на часы — уже время обедать. Некогда даже пройтись и прогуляться. Вотъ тебе вся моя исторiя. Конецъ делу еще не скоро, т. е. разумею конецъ "Мертвыхъ Душъ". Все почти главы соображены и даже набросаны, но именно не больше, какъ Нимъ. А человеку нужно за словомъ ходить въ карманъ, а разума доискиваться, — У С**ой я точно прогостилъ осенью."
Къ А. С. Данилевскому.
"Февраля 25 (1850).
"Прости меня, — я, кажется огорчилъ тебя прежнимъ письмомъ. Самъ не знаю, какъ это случилось. Знаю только то, что я и въ мысляхъ не имелъ говорить проповеди. Что̀ чувствовалось на ту пору въ душе, то и написалось. Можетъ быть, состоянiе хандры и некотораго унынiя отъ всего того, что́ делается на свете, и даже неудачи по твоему деду; можетъ быть, болезнь, въ которой я находился тогда [отъ которой еще не вполне освободился и теперь], ожесточила мои строки! Радуюсь отъ всей души твоей радости и желаю, чтобы новорожденный былъ въ большое утешенiе вамъ обоимъ.
"На счетъ II тома "М. Д." могу сказать только, (ч)то не скоро ему до печати. Кроме того, что самъ авторъ не приготовилъ его къ печати, не такое время, чтобъ печатать что-либо; да я думаю, что и самыя головы не въ такомъ состоянiи, чтобы уметь читать спокойное художественное творенiе. Вижу по "Одиссее". Если Гомера встретили равнодушно, то чего же ожидать мне? Притомъ недуги мало даютъ мне возможности заниматься. Въ эту зиму я какъ-то разболелся. Суровый северный климатъ начинаетъ допекать.
"Ты говоришь, что у васъ много слуховъ на мой счетъ. Уведоми, какого рода. Не скрывай, особенно дурныхъ. Последнiе темъ хороши, что заставляютъ лишнiй разъ оглянуться на себя самого; а это мне особенно необходимо."
Къ П. А. Плетневу.
"Христосъ Воскресе!
"Поздравляю тебя съ наступившимъ радостнымъ днемъ! Отъ тебя давно нетъ вести. Последнее письмо было мое. Если ты опять за что-нибудь сердитъ на меня, то, ради Христа воскресшаго, истреби въ сердце своемъ всякое неудовольствiе на человека, все время болевшаго, страдавшаго много и душевно, и телесно, и теперь едва только кое-какъ поднявшагося на ноги. Обнимаю тебя отъ души вместе со всеми милыми твоему сердцу и еще разъ говорю: Христосъ воскресе!
"Собирался было ехать къ тебе въ Петербургъ, кое о чемъ поговорить, кое-что прочесть изъ того, что́ написалось среди болезней и всякихъ тревогъ, но теперь не знаю, какъ это будетъ. — — Какъ только все сколько-нибудь устроится, увидимся, братски обнимемся."
Къ отцу Матвею.
"Христосъ воскресе!
"Благодарю васъ, безценнейшiй, добрейшiй Матвей Александровичъ, за ваше поздравленiе съ светлымъ праздникомъ. Не сомневаюсь, что, если прiобрела что-нибудь доброе душа моя, то это вашими молитвами и другихъ угождающихъ Богу подвижниковъ. О, еслибы Онъ не оставилъ меня ни на минуту и сказалъ бы мне путь мой! Какъ бы хотелось сердцу поведать славу Божью! Но никогда еще не чувствовалъ такъ безсилья своего и немощи. Такъ много есть о чемъ сказать, а примешься за перо — не подымается. Жду, какъ манны, орошающаго освеженья свыше. Все бы мои силы отъ него двинулись. Видитъ Богъ, ничего бы не хотелось сказать, кроме того, что́ служитъ къ прославленью Его святаго имени. Хотелось бы живо, въ живыхъ примерахъ показать темной моей братiи, живущей въ мiре (и) играющей жизнью, какъ игрушкою, что жизнь — не игрушка. И все кажется, обдумано и готово, но — перо не подымается. Нужной свежести для работы нетъ, и [не скрою предъ вами] это бываетъ предметомъ тайныхъ страданiй, чемъ-то въ роде креста. Впрочемъ, можетъ быть, все это происходитъ отъ изнуренья телеснаго. Силы физическiя мои ослабели. Я всю зиму былъ боленъ. Не уживается съ нашимъ холоднымъ климатомъ мой холоднокровный, несогревающiйся темпераментъ! Ему нуженъ югъ. Думаю опять съ Богомъ пуститься въ дорогу, въ странствiе, на Востокъ, подъ благодатнейшiй климатъ, навеваемый окрестностями Святыхъ Местъ. Дорога всегда действовала на меня освежительно — и на тело, и на духъ. О, еслибы и теперь всемилосердый Богъ явилъ надо мною свое безграничное милосердiе, столько разъ уже явленное надо мною, когда я уже думалъ, что не воскреснутъ мои силы! И не было, казалось, возможности физической имъ воскреснуть. Но силы воскресали, и свежесть появлялась вновь въ мою душу. Помолитесь обо мне крепко, крепко, безценнейшiй Матвей Александровичъ, и напишите два словца вашихъ."
Свяжу между собой эти письма воспоминанiями друзей Гоголя. С. Т. Аксаковъ разсказываетъ въ своихъ запискахъ такъ:
"Когда Гоголь прiехалъ изъ Малороссiи въ Москву [въ сентябре 1848 года], я былъ въ деревне и только въ октябре переселился въ городъ. Въ тотъ же вечеръ пришелъ къ намъ Гоголь, и мы увиделись съ нимъ после шестилетней разлуки. — — — Въ непродолжительномъ времени возстановились между нами прежнiя, какъбы прерванныя, нарушенныя продолжительною разлукою отношенiя; но объ его книге и второмъ томе "Мертвыхъ Душъ" не было и помину. Гоголь въ эту зиму прочелъ намъ всю "Одиссею", переведенную Жуковскимъ. Онъ слишкомъ восхищался этимъ переводомъ. Я и сынъ мой Константинъ были не совсемъ согласны съ нимъ. Разумеется, это было ему непрiятно, но онъ не показывалъ никакого неудовольствiя. Одинъ разъ, когда мы высказали ему немалое число самыхъ неопровержимыхъ замечанiй на переводъ "Одиссеи", Гоголь сказалъ: "Напишите все это и пошлите Жуковскому; онъ будетъ вамъ очень благодаренъ."
"Часто также читалъ вслухъ Гоголь русскiя песни, собранныя г-мъ Терещенко и нередко приходилъ въ совершенный восторгъ, особенно отъ свадебныхъ песень. Гоголь всегда любилъ читать, но должно сказать, что онъ читалъ съ неподражаемымъ совершенствомъ только все комическое въ прозе, или пожалуй чувствительное, но одетое формою юмора; все же чисто патетическое, какъ говорится, и лирическое Гоголь читалъ нараспевъ. Онъ хотелъ, чтобы ни одинъ звукъ стиха не терялъ своей музыкальности, и, привыкнувъ къ его чтенiю, можно было чувствовать силу и гармонiю стиха. Изъ писемъ его къ друзьямъ видно, что онъ работалъ въ это время неуспешно и жаловался на свое нравственное состоянiе. Я же думалъ, напротивъ, что трудъ его подвигается впередъ хорошо, потому что самъ онъ былъ довольно веселъ и читалъ всегда съ большимъ удовольствiемъ. Я въ этомъ, какъ вижу теперь, ошибался, но вотъ что́ верно: я никогда не видалъ Гоголя такъ здоровымъ, крепкимъ и бодрымъ физически, какъ въ эту зиму, т. е. въ январе и декабре 1848-го и въ январе и феврале 1849-го года. Не только онъ пополнелъ, но тело на немъ сделалось очень крепко. Обнимаясь съ нимъ ежедневно, я всегда щупалъ его руки. Я радовался и благодарилъ Бога. Надобно заметить, что зима была необыкновенно жестокая и постоянная, что Гоголь прежде никогда не могъ выносить сильнаго холода и что теперь онъ одевался очень легко. Но не долго предавался я радостнымъ надеждамъ на совершенное возстановленiе его здоровья. Съ появленiемъ первыхъ оттепелей, Гоголь сталъ задумчивее, вялее, и хандра очевидно стала имъ овладевать. Однако 19-го марта, въ день его рожденья, который онъ всегда проводилъ у насъ, я получилъ отъ него следующую довольно веселую записку.
"Любезный другъ Сергей Тимофеевичъ, имеютъ сегодня подвер"нуться вамъ къ обеду два прiятеля: Петръ Мих. Языковъ и я, "оба греховодники и скоромники. Упоминаю объ этомъ обстоятель"стве по той причине, чтобы вы могли приказать прибавить кусокъ "бычачины на одно лишнее рыло."
"Имянины свои, 9-го мая, онъ праздновалъ, по прежнему, въ саду у М. П. Погодина, и 7-го мая я получилъ отъ него следующую записку. [Было одно обстоятельство, некасавшееся Гоголя, но которое не позволило ему сделать намъ прямого приглашенiя].
"Мне хотелось бы, держась старины, после-завтра отобедать въ кругу короткихъ прiятелей въ Погодинскомъ саду. Звать на имянины самому неловко. Не можете ли вы дать знать, или сами, вили чрезъ Константина Сергеевича Армфельду, Загоскину, С**** и Павлову совокупно съ Мельгуновымъ? Придумайте, какъ это сделать ловче и дайте мне потомъ ответъ, если можно, заблаговременно."
—ва, по дороге въ Калугу, прiехала въ Москву и нашла Гоголя въ доме графа А. П. Т—го, где онъ поселился съ самого своего прiезда изъ Малороссiи. Онъ обещалъ погостить у нея съ месяцъ и вследъ за нею отправился въ тарантасе съ ея братомъ Л. И. А—и.
—мъ сперва въ село Бегичево, Калужской губернiи, Медынскаго уезда. Его возили по окрестнымъ деревнямъ, и ему очень понравился домъ и садъ на полотняной фабрике Гончарова. Онъ часто выходилъ на сенокосъ любоваться костюмами бегичевскихъ крестьянокъ и заставлялъ гостившаго тогда также у С—выхъ живописца Алексеева рисовать ихъ со всеми узорами на рубашкахъ. Онъ былъ въ восхищенiи отъ физiономiй, костюмовъ и грацiозности Бегичанокъ и находилъ въ нихъ сходство съ Итальянками. Его очень заботило вообще здоровье простого народа и своеобразность его быта. Онъ вспоминалъ, какъ въ царствованiе Алексея Михайловича одинъ путешественникъ, посетивъ Россiю, написалъ, что населенiе ея скудно, народъ измельчалъ и обеднелъ, а другой, прiехавши къ намъ черезъ двадцать пять летъ после перваго, нашелъ города и деревни обильно населенными, нашелъ народъ здоровый, рослый, цветущiй и богатый. Гоголь это приписывалъ благочестивой жизни Царя, который везде въ государстве водворилъ порядокъ, безопасность и спокойствiе.
Черезъ несколько дней семейство С—хъ переехало съ Гоголемъ въ Калугу. Дорогою его занимало какъ ему покажется губернскiй городъ, какъ будетъ устроенъ губернаторскiй домъ и вообще, каковъ будетъ бытъ губернатора и всего, что́ его окружаетъ. Подъехали къ Калуге вечеромъ. Вдали начали мелькать огни загороднаго губернаторскаго дома... Гоголь пришелъ въ еосхищенiе.
— Да это просто великолепiе! сказалъ онъ: — да отсюда бы и не выехалъ! Ахъ, да какой здесь воздухъ!
Ему отвели квартиру въ особомъ флигеле, въ которолъ жилъ некогда Ю. А. Нелединскiй (при губернаторе князе А. П. Оболенскомъ, женатомъ на дочери Нелединскаго). Флигель не отличался своей красотою, но Гоголю нравился, потому что онъ былъ тамъ совершенно одинъ и видъ изъ оконъ былъ прекрасный. Его особенно восхищали зеленый сосновый боръ и река Яченка, на крутомъ берегу которой стоялъ загородный губернаторскiй домъ. Вправо отъ бора ему видны были главы Лаврентьева монастыря. Гоголь самъ пожелалъ, чтобъ ему служилъ человекъ Христофоръ, который нравился ему темъ, что у него "настоящая губернская физiономiя". Онъ утверждалъ, что "именно такiе слуги дозжны быть въ губернскомъ городе у губернатора".
"это такъ следуетъ". За столомъ онъ всегда разговаривалъ съ чиновниками и былъ съ ними очень любезенъ, но посещалъ только инспектора врачебной управы В. Я. Быковскаго, съ которымъ онъ познакомился, какъ съ землякомъ. Не смотря на то, въ Калуге все знали Гоголя и очень имъ интересовались. Однажды ветеръ сорвалъ съ него и бросилъ въ лужу белую шляпу. Гоголь тотчасъ купилъ себе черную, а белую, запачканную грязью, оставилъ въ лавке. Все "рядовичи" собрались къ счастливому купцу, которому досталась эта драгоценность, и каждый примеривалъ шляпу на своей голове, удивляясь, что голова-дескать у Гоголя и не очень велика, а сколько-то ума! Есть въ Калуге книгопродавецъ Олимпiевъ, великiй почитатель литературныхъ знаменитостей. Онъ былъ знакомъ съ Пушкинымъ, съ Жуковскимъ и хаживалъ къ Гоголю. Узнавъ о томъ, что шляпа Гоголя находится въ рукахъ гостиннодворцевъ, онъ убедилъ ихъ поднесть эту драгоценность А. О. С—ой, что́ и было исполнено съ подобающею церемонiею. Но, разумеется, А. О., наслаждаясь присутствiемъ у себя въ доме самого Гоголя, отказалась принять его запачканную шляпу, и шляпа осталась во владенiи рядовичей.
Гоголя возили по окрестностямъ губернскаго города и, между прочимъ, въ село Ромоданово, откуда, по его словамъ, видъ Калуги напоминалъ ему Константинополь. Бывши тамъ у всенощной въ праздникъ Рождества Богородицы, онъ восхищался темъ, что церковь убрана была зеленью.
Костюмъ Гоголя въ это время разделялся на буднишнiй и праздничный. По воскресеньямъ и праздникамъ, онъ являлся обыкновенно къ обеду въ бланжевыхъ нанковыхъ панталонахъ и голубомъ, небеснаго цвета, короткомъ жилете. Онъ находилъ, что "это производитъ впечатленiе торжественности, и говорилъ, что въ праздники все должно отличаться отъ буднишняго: сливки къ кофе должны быть особенно густы, обедъ очень хорошiй, за обедомъ должны быть председатели, прокуроры и всякiе этакiе важные люди, и самое выраженiе лицъ должно быть особенно торжественно".
Еще до переезда съ дачи въ городъ, Гоголь предложилъ А. О. С—ой прочесть ей несколько главъ изъ второго тома "Мертвыхъ Душъ", съ темъ условiемъ, чтобъ никого при этомъ чтенiи не было и чтобъ объ этомъ не было никому ни писано, ни говорено. Онъ приходилъ къ ней по утрамъ въ 12 часовъ и читалъ почти до 2-хъ. Одинъ разъ былъ допущенъ къ слушанiю братъ ея Л. И. А—ди
"Мертвыхъ Душъ" давно ужъ напечатанъ и известенъ каждому. То, что́ читалъ Гоголь А. О. С—ой, начиналось не такъ, какъ въ печати. Читатель помнитъ торжественный тонъ окончанiя перваго тома. Въ такомъ тоне начинался, по ея словамъ и второй. Слушатель строкъ, съ первыхъ былъ поставленъ въ виду обширной картины, соответствовавшей словамъ: "Русь! куда несешься ты? дай ответъ!" и проч.; потомъ эта картина съуживалась, съуживалась и наконецъ входила въ рамки деревни Тентетникова. Нечего и говорить о томъ, что все читанное Гоголемъ было несравненно выше, нежели въ оставшемся брульоне. Въ немъ очень многаго не достаетъ даже въ техъ сценахъ, которыя остались безъ перерывовъ. Такъ, напримеръ, анекдотъ о черненькихъ и беленькихъ разсказывается генералу во время шахматной игры, въ которой Чичиковъ овладеваетъ совершенно благосклонностью Бетрищева; въ домашнемъ быту генерала пропущены лица — пленный французскiй капитанъ Эскадронъ и гувернантка Англичанка. Въ дальнейшемъ развитiи поэмы не достаетъ описанiя деревни Вороного-Дрянного, изъ которой Чичиковъ переезжаетъ къ Костанжогло. Потомъ нетъ ни слова объ именiи Чегранова, управляемомъ молодымъ человекомъ, недавно выпущеннымъ изъ университета. Тутъ Платоновъ, спутникъ Чичикова, ко всему равнодушный, заглядывается на портретъ, а потомъ они встречаютъ, у брата генерала Бетрищева, живой подлинникъ этого портрета, и начинается романъ, изъ котораго Чичиковъ, какъ и изъ всехъ другихъ обстоятельствъ, каковы бъ они ни были, извлекаетъ свои выгоды. Первый томъ, по словамъ А. О. С—ой, совершенно побледнелъ въ ея воображенiи передъ вторымъ: здесь юморъ возведенъ былъ въ высшую степень художественности и соединялся съ пафосомъ, отъ котораго захватывало духъ. Когда слушательница спрашивала: неужели будутъ въ поэме еще поразительнейшiя явленiя? Гоголь отвечалъ:
— Я очень радъ, что это вамъ такъ нравится, но погодите: будутъ у меня еще лучшiя вещи: будетъ у меня священникъ, будетъ откупщикъ, будетъ генералъ-губернаторъ.
Известно, что откупщикъ Муразовъ и генералъ-губернаторъ, въ уцелевшемъ брульоне, вышли довольно слабыми созданьями Гоголева таланта; но, судя по силе первыхъ главъ второго тома, засвидетельствованной несколькими строгими ценителями изящнаго, надобно думать, что Гоголь мало-помалу возвелъ бы и эти лица "въ перлъ созданiя". Творчество его въ последнее время его жизни прiобрело дивное свойство. Не теряя свежести перваго наитiя, оно пересоздавало и совершенствовало взятую художественную идею до техъ поръ, пока она являлась въ полномъ соответствiи требованiямъ строгой критики самого автора. Гоголь стоялъ выше людей, которые, потративъ на созданiе какого-нибудь характера запасъ умственной силы, чувствуютъ невозможность создать то же самое вновь, въ более совершенномъ виде. Онъ сжегъ второй томъ "Мертвыхъ Душъ" въ 1845 году, и однакожъ у него явились такiя вещи, какъ деревня Тентетникова, какъ генералъ Бетрищевъ и обжора Петухъ, необнаруживающiя никакого усилiя надъ самимъ собою, свободныя, какъ природа. Такъ, вероятно, поступлено было бы и съ Муразовымъ, и съ генералъ-губернаторомъ, еслибы только продлилась жизнь автора. Его не пугала медленность работы и трудность переделки. Переделывать онъ былъ готовъ самыя оконченныя свои вещи, если только въ немъ оставалось хотя малейшее подозренiе, что они не вполне истинны. Такъ, напримеръ, А. О. С—ва заметила, что Улинька, дочь генерала, немножко идеальна. Онъ тотчасъ записалъ карандашомъ на поле страницы: "А. О. находитъ, что Улинька немножко идеальна", и, верно, уничтожилъ впоследствiи эту идеальность. Кто знаетъ? можетъ быть, ревность художника къ высокимъ идеямъ искусства, которыхъ онъ не успелъ воплотить въ соответствующiя имъ осязательныя формы, была также отчасти причиной сожженiя второго тома "Мертвыхъ Душъ" передъ смертью.
Возвратясь изъ Калуги, Гоголь гостилъ некоторое время у С. П. Шевырева на даче; наконецъ 14-го августа, прiехалъ въ подмосковную къ С. Т. Аксакову.
"Онъ много гулялъ у насъ по рощамъ (говоритъ С. Т. Аксаковъ въ своихъ запискахъ) и забавлялся темъ, что, находя грибы, собиралъ ихъ и подкладывалъ мне на дорожку, по которой я долженъ былъ возвращаться домой. Я почти виделъ, какъ онъ это делалъ. По вечерамъ читалъ съ большимъ одушевленiемъ переводы древнихъ Мерзлякова, изъ которыхъ особенно ему нравились гимны Гомера. Такъ шли вечера до 18-го числа. 18-го вечеромъ, Гоголь, сидя на своемъ обыкновенномъ месте, вдругъ сказалъ:
"— Да не прочесть ли намъ главу "Мертвыхъ Душъ"?
"Мы были озадачены его словами и подумали, что онъ говоритъ о первомъ томе "Мертвыхъ Душъ". Сынъ мой Константинъ даже всталъ, чтобъ принести ихъ съ верху, изъ своей библiотеки; но Гоголь удержалъ его за рукавъ и сказалъ:
"— Нетъ, ужъ я вамъ прочту изъ второго.
"И съ этими словами вытащилъ изъ своего огромнаго кармана большую тетрадь.
"Не могу выразить, что̀ сделалось со всеми нами. Я былъ совершенно уничтоженъ. Не радость, а страхъ, что я услышу что-нибудь недостойное прежняго Гоголя, такъ смутилъ меня, что я совсемъ растерялся. Гоголь былъ самъ сконфуженъ. Ту же минуту все мы придвинулись къ столу, и Гоголь прочелъ первую главу второго тома "Мертвыхъ Душъ". Съ первыхъ страницъ я увиделъ, что талантъ Гоголя не погибъ, и пришелъ въ совершенный восторгъ.
Чтенiе продолжалось часъ съ четвертью. Гоголь несколько усталъ и, осыпаемый нашими искренними и радостными приветствiями, скоро ушелъ на верхъ, въ свою комнату, потому что уже прошелъ часъ, въ который онъ обыкновенно ложился спать, т. е. 11 часовъ.
"Тутъ только мы догадались, что Гоголь съ перваго дня имелъ намеренiе прочесть намъ первую главу изъ второго тома "Мертвыхъ Душъ", которая одна, по его словамъ, была отделана, и ждалъ отъ насъ только какого-нибудь вызывающаго слова. Тутъ только припомнили мы, что Гоголь много разъ опускалъ руку въ карманъ, какъбы хотелъ что-то вытащить, но вынималъ пустую руку.
"На другой день Гоголь требовалъ отъ меня замечанiй на прочитанную главу; но намъ помешали говорить о "Мертвыхъ Душахъ". Онъ уехалъ въ Москву, и я написалъ къ нему письмо, въ которомъ сделалъ несколько замечанiй и указалъ на особенныя, по моему мненiю, красоты. Получивъ мое письмо, Гоголь былъ такъ доволенъ, что захотелъ видеть меня немедленно. Онъ нанялъ карету, лошадей и въ тотъ же день прикатилъ къ намъ въ Абрамцево. Онъ прiехалъ необыкновенно веселъ, или, лучше сказать, светелъ, и сейчасъ сказалъ:
"— Вы заметили мне именно то, что́ я самъ замечалъ, но не былъ уверенъ въ справедливости моихъ замечанiй. Теперь же я въ нихъ не сомневаюсь, потому что то же заметилъ другой человекъ, пристрастный ко мне.
"Гоголь прожилъ у насъ целую неделю; до обеда раза два выходилъ гулять, а остальное время работалъ; после же обеда всегда что-нибудь читали. Мы просили его прочесть следующiя главы, но онъ убедительно просилъ, чтобъ я погодилъ. Тутъ онъ сказалъ мне, что онъ прочелъ уже несколько главъ А. О. С—ой и С. П. Шевыреву, что самъ увиделъ, какъ много надо переделать, и что прочтетъ мне ихъ непременно, когда оне будутъ готовы.
"6-го сентября Гоголь уехалъ въ Москву вместе съ О* С*. Прощаясь, онъ повторилъ ей обещанiе прочесть вамъ следующiя главы "Мертвыхъ Душъ" и велелъ непременно сказать это мне.
"Въ генваре 1850 года Гоголь прочелъ намъ въ другой разъ первую главу "Мертвыхъ Душъ" Мы были поражены удивленiемъ: глава показалась намъ еще лучше и какъ-будто написана вновь. Гоголь былъ очень доволенъ такимъ впечатленiемъ и сказалъ:
"— Вотъ что́ значитъ, когда живописецъ дастъ последнiй тушъ своей картине. Поправки, по видимому, самыя ничтожныя: тамъ одно словцо убавлено, здесь прибавлено, а тутъ переставлено — и все выходитъ другое. Тогда надо напечатать, когда все главы будутъ такъ отделаны.
"Оказалось, что онъ воспользовался всеми сделанными ему замечанiями.
"Января 19-го Гоголь прочелъ намъ вторую главу второго тома "Мертвыхъ Душъ", которая была довольно отделана и не уступала первой въ достоинстве; а до отъезда своего въ Малороссiю, онъ прочелъ третью и четвертую главы."