Кулиш П. А.: Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя
Глава XXVIII

Глава XXVIII.

Путешествiе въ Іерусалимъ. — Конвоированье черезъ пустыни Сирiи. — Побудительныя причины къ путешествiю. — Внутреннее перевоспитанiе. — Понятiя о службе. — Письма о путешествiи въ Іерусалимъ къ Н. Н. Ш*****, П. А. Плетневу, А. С. Данилевскому, Жуковскому и отцу Матвею.

Изъ помещенныхъ здесь писемъ видно, что Гоголя никогда не оставляла мысль о задуманномъ имъ давно уже путешествiи въ Іерусалимъ. Наконецъ наступило время совершить его.

— того самаго, съ которымъ онъ хотелъ стреляться на пистолетахъ безъ курковъ. Б***, занимая значительный постъ въ Сирiи, пользовался особеннымъ влiянiемъ на умы туземцевъ. Для поддержанiя этого влiянiя, онъ долженъ былъ играть роль полномочнаго вельможи, который признаетъ надъ собой только власть "Великаго Падишаха". Каково же было изумленiе Арабовъ, когда они увидели его въ явной зависимости отъ его тщедушнаго и невзрачнаго спутника! Гоголь, изнуряемый зноемъ песчаной пустыни и выходя изъ терпенiя отъ разныхъ дорожнихъ неудобствъ, которыя, ему казалось, легко было бы устранить, — не разъ увлекался за пределы обыкновенныхъ жалобъ и сопровождалъ свои жалобы такими жестами, которые, въ глазахъ туземцевъ, были доказательствомъ ничтожности грознаго сатрапа. Это не нравилось его другу; мало того: это было даже опасно въ ихъ странствованiи черезъ пустыни, такъ какъ ихъ охраняло больше всего только высокое мненiе Арабовъ о значенiи Б*** въ Русскомъ государстве. Онъ упрашивалъ поэта говорить ему наедине что́ угодно, но при свидетеляхъ быть осторожнымъ. Гоголь соглашался съ нимъ въ необходимости такого поведенiя, но при первой досаде позабылъ дружескiя условiя и обратился въ избалованнаго ребенка. Тогда Б*** решился вразумить прiятеля самимъ деломъ и принялъ съ нимъ такой тонъ, какъ съ последнимъ изъ своихъ подчиненныхъ. Это заставило поэта молчать, а мусульманамъ дало почувствовать, что Б*** все-таки полновластный визирь "Великаго Падишаха", и что выше его нетъ визиря въ Имперiи.

́, безъ сомненiя, кто-нибудь и сделаетъ въ свое время. Въ жизни такого писателя и человека, какъ Гоголь, не можетъ быть шагу, который бы не заслуживалъ вниманiя. Если какое-нибудь движенiе его души и непонятно для насъ, несообразно съ известными намъ обстоятельствами, или даже, по нашему нынешнему взгляду на вещи, вовсе незамечательно, то мы все-таки должны сохранить его въ чистоте истины для будущихъ мыслителей, которые, можетъ быть, будутъ стоять на бо́льшей высоте, нежели мы стоимъ, и озирать обширнейшiй кругозоръ фактовъ, нежели какой представляется нашимъ умственнымъ взорамъ.

воспоминанiями, — чувствомъ, общимъ всемъ христiянамъ: у него было более частное душевное побужденiе.

Выше было уже сказано, что мысль о службе никогда не оставляла Гоголя, — что онъ въ первой молодости своей переменилъ несколько местъ, ища, где бы приносить больше пользы своему отечеству, — что, почувствовавъ наконецъ себя достойнымъ деятелемъ на поприще писателя, онъ оставилъ службу и обратилъ все свои силы на то, чтобы произвести творенiе, истинно полезное соотечественникамъ, и этимъ способомъ доказать, что онъ также гражданинъ земли своей. Мы знаемъ, какъ онъ исполнилъ часть своего предпрiятiя, написавъ и издавъ первый томъ "Мертвыхъ Душъ". Но это было не более, какъ начало; это было, по его же сравненiю, только серое и закопченное дымомъ предместiе къ великолепному городу, въ который онъ намеревался ввести своего читателя; это было только крыльцо къ тому дворцу, который строился въ воображенiи автора. Такъ какъ по плану Гоголя нужно было, чтобы вся первая часть "Мертвыхъ Душъ" наполнена была только пошлыми лицами, выражающими паденiе натуры человеческой, то онъ написалъ ее безъ особенныхъ усилiй. Онъ уже стоялъ на такой нравственной высоте, чтобы видеть въ другихъ и въ самомъ себе все унизительное для человеческаго достоинства. Онъ прошелъ по тому пути, на которомъ встречаются изображенныя имъ лица, и изучилъ всю ихъ обстановку. Глубокое сознанiе того, чемъ следуетъ быть человеку, и грустныя воспоминанiя виденнаго, слышаннаго и испытаннаго въ жизни помогли ему выставить пошлости и пороки современнаго человека съ такой безпощадной истиною, что все безъ исключенiя почувствовали отвращенiе къ его героямъ; а некоторые, не разобравъ, что тутъ действовала въ авторе необычайная способность воспроизводить въ полныхъ типахъ отдельныя явленiя повседневной жизни, не обинуясь объявили, что онъ самъ долженъ быть съ родни своимъ Чичиковымъ, Плюшкинымъ, Ноздревымъ и т. д. А между темъ авторъ изнемогалъ подъ тяжестью своей обязанности входить въ нечистыя души своихъ действующихъ лицъ, принимать на себя ихъ отвратительный видъ и лицедействовать за нихъ передъ публикой. Тягость его подвига темъ больше подавляла его, что онъ зналъ, какъ взглянутъ на него за его метампсихозисъ. Онъ зналъ это и завидовалъ писателю, "который не изменилъ ни разу возвышеннаго строя своей лиры, не спускался съ вершины своей къ беднымъ, ничтожнымъ своимъ собратьямъ и, не касаясь земли, весь повергался въ свои далеко отторгнутые отъ нея и возвеличенные образы". Онъ зналъ это и жаловался на уделъ писателя, "дерзнувшаго вызвать наружу все, что̀ ежеминутно передъ очами, и чего не зрятъ равнодушныя очи, всю страшную потрясающую тину мелочей, опутавшихъ нашу жизнь, всю глубину холодныхъ, раздробленныхъ повседневныхъ характеровъ, которыми кишитъ наша земная, подъ часъ горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимаго резца дерзнувшаго выставить ихъ выпукло и ярко на всенародныя очи"! Онъ предвиделъ, что современный судъ "назоветъ ничтожными и низкими имъ лелеянныя созданья, отведетъ ему презренный уголъ въ ряду писателей, оскорбляющихъ человечество, придастъ ему качества имъ же изображенныхъ героевъ, отниметъ отъ него и сердце, и душу, и божественное пламя таланта".

"И долго еще (говорилъ онъ съ грустью одинокаго, безсемейнаго путнтка посреди дороги) определено мне чудной властью идти объ руку съ моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видимый мiру смехъ и незримыя, неведомыя ему слезы! И далеко еще то время, когда инымъ ключомъ грозная вьюга вдохновенья подымется изъ облеченной въ святый ужасъ и въ блистанье главы, и почуютъ, въ смущенномъ трепете, величавый громъ другихъ речей...."

"сильное отвращенiе отъ ничтожнаго" и "разнесли по Россiи некоторую тоску и собственное наше неудовольствiе на самихъ себя". Но ему предстояло совершить гораздо больше: ему нужно было представить такiя явленiя русской натуры, которыя бы подвинули читателя впередъ уже не отвращенiемъ только отъ низкаго и дурного, а пламеннымъ сочувствiемъ къ высокому и прекрасному. Тутъ онъ былъ остановленъ въ своей работе самымъ непрiятнымъ образомъ. Произведя анализъ надъ собственной душой, онъ убедился, что говорить и писать о высшихъ чувствахъ и движенiяхъ человеческой души нельзя по воображенiю, что "добродетельныхъ людей въ голове не выдумаешь и что, пока не станешь самъ хотя сколько-нибудь на нихъ походить, пока не добудешь постоянствомъ и не завоюешь силою въ душу несколько добрыхъ качествъ, мертвечина будетъ все, что̀ ни напишетъ перо твое, и, какъ земля отъ неба, будетъ далеко отъ правды."

"обратилъ все свое вниманiе на узнанiе техъ вечныхъ законовъ, которыми движется человекъ и человечество вообще". Онъ принялся читать книги, имеющiя предметомъ изследованiе души человеческой въ разныхъ ея проявленiяхъ, откровенныя записки людей разнаго званiя объ ихъ душевныхъ тайнахъ, трактаты и системы законодателей и, переходя отъ наставника къ наставнику, дошелъ наконецъ до яснаго уразуменiя того, съ чего въ детстве началъ науку жизни, но что́ онъ до техъ поръ понималъ не совсемъ ясно. Онъ убедился, что все ученiя философовъ сходятся, какъ радiусы въ центре, въ ученiи Спасителя мiра, и что только христiянину отверзаются все таинства души человеческой.

Разрешивъ оживленною вновь верою во Христа некоторые важные вопросы, занимавшiе его душу, и удовлетворивъ своей жажде знать человека вообще, онъ опять почувствовалъ влеченiе къ поэтическому труду своему и занялся съ новымъ жаромъ изученiемъ Россiи и русскаго человека. Онъ началъ знакомиться съ опытными практическими людьми всехъ сословiй, которымъ хорошо были известны разныя особенности на Руси и вообще ея вещественное и нравственное состоянiе, и завелъ переписку съ такими людьми, которые могли сообщить ему какое-нибудь интересное обстоятельство, или описать какой-нибудь замечательный характеръ. Это было ему нужно для того, чтобы при созданiи своихъ типовъ, онъ могъ принимать въ соображенiе какъ можно больше предметовъ и явленiй действительнаго мiра, ибо свойство его творчества было таково, что только тогда каждое лицо въ его сочиненiи становилось живымъ, когда онъ, утвердивъ въ уме крупныя черты его, обнималъ въ то же время все мелочи и дрязги, которые должны окружать это лицо въ жизни действительной.

"Мертвыхъ Душъ", въ которомъ онъ просилъ помощи у всехъ грамотныхъ людей. Онъ высказалъ этимъ только простодушiе художника, который смотритъ на мiръ съ верою въ его симпатiю и предполагаетъ въ немъ множество людей, готовыхъ помочь ему въ его великомъ деле. Будучи, однакожъ, не только артистомъ въ душе, но и человекомъ умнымъ, онъ не могъ не знать, что его запросы и особенно печатные, навлекутъ на него насмешки со стороны людей, видящихъ вещи съ прозаической точки зренiя; но онъ решился переносить и насмешки, лишь бы добыть хоть отъ несколькихъ лицъ такiя записки, которыя помогли бы ему двинуть впередъ свою работу и продолжать такимъ образомъ по-своему службу отечеству, которая была для него главнейшимъ долгомъ на земле. Но все были заняты своими делами и предоставляли поэту делать свое; никто, или почти никто, не помогъ ему, а въ журналахъ на его запросы отвечали насмешками. Онъ долженъ былъ ограничиться собственными наблюденiями и распросами у несколькихъ земляковъ, съ которыми сталкавался онъ за границей. Тамъ люди охотнее разговаривали съ нимъ о томъ, что̀ составляетъ характеристическiя особенности русскаго человека, и глубже вникали въ явленiя русской жизни. Въ Россiи, напротивъ, Гоголь слышалъ чаще всего отвлеченные толки, лишенные анекдотическаго характера. А ему нужны были только факты, только черты, взятыя съ натуры, а не изъ философическихъ навевенiй, для того, чтобы придать образовавшимся въ его фантазiи высокимъ характерамъ колоритъ действительности.

Такимъ образомъ работа шла у него медленно, — темъ более, что, возвысясь до чистаго художественнаго критицизма, онъ сделался очень строгъ къ самому себъ и безпрестанно останавливалъ себя вопросами: "Зачемъ? къ чему это? какая отъ этого будетъ польза?" и т. п. Онъ написалъ было уже второй томъ "Мертвыхъ Душъ", но, повинуясь своему непреложному внутреннему суду, сжегъ его вместе съ прочими своими произведенiями, существовавшими въ рукописи, какъ педостойное обнародованiя. Пробовалъ писать вновь, но ничто его не удовлетворяло. Христiянинъ и художнихъ спорили еще въ немъ другъ съ другомъ и не слились въ одно животворное духовное существо. Онъ былъ доволенъ только своими письмами къ знакомымъ и друзьямъ о томъ, что занимало его пересоздававшую себя душу, и, обрадовавшись, что могъ высказываться хоть въ этой форме, издалъ выборъ изъ писемъ особою книжкою. Онъ надеялся, что этими письмами обратитъ вниманiе общества на то, что́ онъ называлъ деломъ жизни, и что, заставивъ говорить другихъ, заговоритъ самъ о Россiи. Но, вместо разрешенiя предложенныхъ имъ въ "Переписке" вопросовъ, грамотные русскiе люди принялись судить и рядить о самомъ авторе. Это заставило его снова погрузиться въ самаго себя и признать себя недозревшимъ еще до того, чтобы произнести умное и нужное человеку слово. Мало-помалу онъ пришелъ наконецъ къ убежденiю, что его сочиненiя, какъ писателя не вполне организовавшагося; могутъ скорее принести вредъ, нежели пользу, и что поэтому онъ, какъ честный человекъ, долженъ положить перо, пока не почуетъ себя вполне приготовленнымъ къ своему делу. Смиренномудрый въ высшей степени и постоянно одушевляемый жаждою приносить пользу блажнимъ, Гоголь усомнился наконецъ даже въ томъ, действительно ли поприще писателя есть прямое его назначенiе. Вместе съ верою, которая была глубоко внедрена въ него воспитинiемъ и прояснела посредствомъ анализа, произведеннаго имъ надъ своей душою, въ немъ возгорелась прежняя страсть къ службе государственной. Только теперь уже онъ не строилъ себе, какъ прежде, никакихъ плановъ касательно должности, которая должна быть создана собственно для него. Теперь онъ смотрелъ на себя, какъ на обыкновеннаго человека, и все места по службе казались ему одинаково значительными, если только, служа Царю земному, служить этимъ самимъ и поставившему Его Господу. Онъ решился возвратиться въ Россiю и немедленно вступитъ въ государственную службу, — только выбрать себе должность по своимъ способностямъ, такую должность, которая бы дала ему возможность изучить русскаго человека практически, съ темъ, что если возвратится къ нему творчество, то чтобы у него набрались матерiалы. Такъ совершилось въ Гоголъ безпримерное перерожденiе — торжество христiянина надъ художникомъ и потомъ возрожденiе художника въ христiянине, — словомъ, душевное пересозданiе, возведшее его на ту степень поэтическаго творчества, на которой онъ явился во второмъ томе "Мертвыхъ Душъ". Онъ понялъ, что онъ ужъ другой человекъ, что ученiе его кончилось, что онъ вступаетъ на новое поприще служенiя ближнему, какова бы ни была форма этого служенiя; и вотъ онъ отправляется въ Іерусалимъ помолиться своему Божественному Учителю на томъ месте, которое освящено Его стопами, испросить у Него новыхъ силъ на дело, къ которому готовился всю жизнь, и поблагодарить Его за все, что́ ни случилось съ нимъ въ жизни.

Вотъ объясненiе предпрiятiя, которое, по мненiю людей, стоявшихъ вдали отъ Гоголя, казалось явленiемъ совершенно отдельнымъ отъ всего въ его жизни, но которое теперь оказывается въ тесной и необходимой связи съ его душевною исторiею.

̀ собственно можно бы назвать исторiею путешествiя, но они обнаруживаютъ чувства, которыми была полна душа поэта въ разные моменты этого событiя. Между прочимъ замечательна следующая просьба его къ матери.

"Во все время, когда я буду въ дороге, вы не выезжайте никуда и оставайтесь въ Васильевке. Мне нужно именно, чтобы вы молились обо мне въ Васильевке, а не въ другомъ месте. Кто захочетъ васъ видеть, можетъ къ вамъ прiехать. Отвечайте всемъ, что находите неприличнымъ въ то время, когда сынъ вашъ отправилна такое святое поклоненiе, разъезжать по гостямъ и предаваться какимъ-нибудь развлеченiямъ."

Къ Н. Н. Ш****.

"Христосъ воскресе!

"Знаю, что и вы произнесли мне это святое приветствiе, добрый другъ мой. Дай Богъ воспраздновать намъ вместе этотъ святой праздникъ во всей красоте его еще здесь, еще на земле, еще прежде того времени, когда, по неизреченной милости Своей, допуститъ насъ Богъ воспраздновать на небесахъ, на невечереющемъ дне Его царствiя. Мне скорбно было услышать объ утрате вашей, но скоро я утешился мыслью, что для христiянина нетъ утраты, что въ вашей душе живутъ вечно образы техъ, къ которымъ вы были привязаны; стало быть, ихъ отторгнуть отъ васъ никто не можетъ; стало быть, вы не лишились ничего; стало быть, вы не сделали утраты. Молитвы ваши возсылаются за нихъ по прежнему, доходятъ такъ же къ Богу, можетъ быть, еще лучше прежняго; стало быть, смерть неразорвала вашей связи. Итакъ Христосъ воскресъ, а съ Нимъ и все близкiе душамъ нашимъ! Что́ сказать вамъ о себе? Здоровьемъ не похвалюсь, но велика милость Божiя, поддерживающая духъ и дающая силы терпеть и переносить. Вы уже знаете, что я весь этотъ годъ определилъ на езду: средство, которое более всего мне помогало. Въ это время я постараюсь, во время езды и дороги, продолжать доселе плохо и лениво происходившую работу. На это подаетъ мне надежду свежесть головы и более зрелость, къ которой привели меня именно недуги и болезни. Итакъ вы видите, что они были не безъ пользы и что все намъ ниспосылаемое ниспосылается на пользу нашего же труда, предпринятаго во имя Божiе, хотя и кажется въ начале, какъ-будто и препятствуетъ намъ. Молитесь же Богу, добрый другъ, дабы отныне все потекло успешно и заплатилъ бы я тотъ долгъ, о которомъ говоритъ мне немолчно моя совесть, и могъ бы я безъ упрека предстать предъ Гробомъ Господа нашего и совершить Ему поклоненiе, безъ котораго не успокоится душа и не въ силахъ я буду принести ту пользу, которую бы искренно и нелицемерно хотела принести душа моя."

"Ваши письма, одно черезъ Хомякова, другое по почте, получилъ одно за другимъ. По прежнему изъявляю вамъ благодарность мою за нихъ: они почти всегда приходятся кстати, всегда более или менее говорятъ моему состоянiю душевному, сердце слышитъ освеженiе, и я только благодарю Бога за то, что Онъ внушилъ вамъ мысль полюбить меня и обо мне молиться. Только сила любви и сила молитвы помогли вамъ сказать такiя нужныя душе слова и наставленiя. Они одни только могли направить речь вашу ответно на то, что́ во мне, и пролить целенье въ техъ именно местахъ, где больше болитъ. Другъ мой Надежда Николаевна, молите Бога, чтобъ Онъ удостоилъ меня такъ поклониться Святымъ Местамъ, какъ следуетъ человеку, истинно любящему Бога, поклониться. О, еслибы Богъ, со дня этого поклоненья моего, не оставлялъ меня никогда и утвердилъ бы меня во всемъ, въ чемъ следуетъ быть крепку, и вразумилъ бы меня, какъ ни на одинъ шагъ не отступаться отъ воли Его! Мысли мои доныне были всегда устремлены на доброе; желанье добра меня всегда занимало прежде всехъ другихъ желанiй, и только во имя его предпринималъ я действiя свои. Но какъ на всякомъ шагу способны мы увлекаться! какъ всюду способна замешаться личность наша! какъ и въ самоотверженiи нашемъ еще много тщеславнаго и себялюбиваго! какъ трудно, будучи писателемъ и стоя на томъ месте, на которомъ стою я, уметь сказать только такiя слова, которыя действительно угодны Богу! какъ трудно быть благоразумнымъ, и какъ мне въ несколько разъ трудней, чемъ всякому другому, быть благоразумнымъ! Безъ Бога мне не поступить благоразумно ни въ одномъ моемъ поступке, а не поступлю я благоразумно — грехъ мой несравненно большiй противу всякаго другого человека. Вотъ почему обо мне следуетъ, можетъ быть, больше молиться, чемъ о всякомъ другомъ человеке. Итакъ благодарю васъ много за все, за ваши письма и молитвы, и вновь прошу васъ такъ какъ и прежде не оставлять меня ими."

"Остенде. Августа 24 (1847).

"Твое милое письмецо отъ /10 авг. отданные кому-либо на разсмотренiе, положи ихъ подъ спудъ и держи до моего возвращенiя. Не хочу ничего ни делать, ни начинать, покуда не совершу моего путешествiя и не помолюсь, какъ хочется мне помолиться, поблагодаря Бога за все, что́ ни случилось со мною. Теперь только, выслушавши всехъ, могу последовать совету Пушкина: "Живи одинъ" и пр. А безъ того врядъ ли бы мне пришелся этотъ советъ, потому что всё-таки, для того, чтобы идти дорогой собственнаго ума, нужно прежде изрядно поумнеть. Сообразя все критики, замечанiя и нападенiя, какъ изустныя, такъ и письменныя, вижу, что прежде всего нужно всехъ поблагодарить за нихъ. Везде сказана часть какой-нибудь правды, не смотря на то, что главная и важная часть книги моей едвали, кроме тебя да двухъ-трехъ человекъ, кемъ-нибудь понята. Редко кто могъ понять, что мне нужно было также вовсе оставить поприще литературное, заняться душой и внутреннею своею жизнью для того, чтобы потомъ возвратиться къ литературе создавшимся человекомъ и не вышли бы мои сочиненiя блестящая побрякушка.

"Ты правъ совершенно, признавая важность литературы [разумея въ ея высокомъ смысле ея влiянiе на жизнь]; но какъ много нужно, чтобы дойдти до того! Какое полное знанiе жизни, сколько разума и безпристрастiя старческаго нужно для того, чтобы создать такiе живые образы и характеры, которые пошли бы навеки въ урокъ людямъ, которыхъ бы никто не назвалъ въ то же время идеальными, но почувствовалъ, что они взяты изъ нашего же тела, изъ нашей же русской природы! Какъ много нужно сообразить, чтобы создать такихъ людей, которые были бы истинно нужны нынешнему времени́ необходимо мне разсмотреть. Нужно очень много победить въ себе всякаго рода щекотливыхъ струнъ, чтобы ничемъ не раздражиться, ни на что̀ не сердиться и уметь хладнокровно выслушать всехъ и взвесить всякую вещь. Теперь я хоть и узналъ, что ничего не знаю, сколько другой не узнаетъ. Но обо всемъ этомъ будемъ толковать, когда свидимся. Постараюсь, по прiезде въ Россiю, получше разглядеть Россiю, всюду заглянуть, переговорить со всякимъ, не пренебрегая ни кемъ, какъ бы ни противоположенъ былъ его образъ мыслей моему, и словомъ — все пощупать самому.

"Напиши мне о своихъ предположенiяхъ на будущiй годъ относительно тебя самого, равно какъ и о томъ, разстаешься ли ты съ университетомъ. Признаюсь, мне жалко, если ты это сделаешь. Оставить профессорство — это я понимаю; но оставить ректорство — это мне кажется невеликодушно. Какъ бы то ни было, но это место почтенное. Оно можетъ много возвыситься отъ долговременнаго на немъ пребыванiя благороднаго, честнаго и возвышеннаго чувствами человека. Мне такъ становится жалко, когда я слышу, что кто-нибудь изъ хорошихъ людей сходитъ съ служебнаго поприща, какъ-бы происходила какая-нибудь утрата въ моемъ собственномъ благосостоянiи. — — — Важнейшая государственная часть все-таки есть воспитанiе юношества; а потому на значительныхъ местахъ по министерству народнаго просвещенiя все-таки должны быть те, которые прежде сами были воспитатели и знаютъ опытно то, что́ другiе хотятъ постигнуть разсужденiемъ и умствованiями. А впрочемъ ты, вероятно, все это обсудилъ и взвесилъ, и знаешь, какъ следуетъ поступить тебе."

"Ноября 8 (1847).

"Пишу къ вамъ, добрый другъ Надежда Николаевна, изъ Флоренцiи. Здоровье, благодаря молитвамъ молившихся обо мне, а въ томъ числе и вашимъ, гораздо лучше. Слышу, что все въ воле Божiей, и если только угодно будетъ Его святой милости, если это будетъ признаннымъ Имъ нужнымъ для меня, то я буду и совсемъ здоровъ. Теперь все подвигаюсь къ югу, чтобы быть ближе къ теплу, которое мне необходимо, и къ Святымъ Местамъ, которыя еще необходимей. Желанья въ груди больше, нежели въ прошедшемъ году; даже далъ мне Всевышнiй силы больше приготовиться къ этому путешествiю, нежели какъ я былъ готовъ къ нему въ прошедшемъ. Но при всемъ томъ покорно буду ждать Его святой воли и не пущусь въ дорогу безъ явнаго указанья отъ неба. Есть еще много обстоятельствъ, отъ попутнаго устроенiя которыхъ зависитъ мой отъездъ, надъ которыми властенъ Богъ и которыя все въ рукахъ Его. Благоволитъ Онъ все устроить къ тому времени какъ следуетъ — это будетъ знакъ, что мне смело можно пускаться въ дорогу. Но знакомъ будетъ уже и то, когда все, что̀ ни есть во мне — и сердце, и душа, и мысли, и весь составъ мой — загорится въ такой силе желанiемъ лететь въ обетованную святую эту землю, что́ уже ничто не въ силахъ будетъ удержать, и, покорный попутному ветру небесной воли Его, понесусь, какъ корабль, не отъ себя несущiйся. Путешествiе мое не есть простое поклоненiе: много, много мне нужно будетъ тамъ обдуматъ у Гроба самаго Господа, и отъ Него испросить благословенiе на все, въ самой той земле, где ходили Его небесныя стопы. Мне нельзя отправиться неготовому, какъ иному можно, и весьма можетъ быть, что и въ этомъ годе мне определено будетъ еще не поехать. Со многими изъ людей, близкихъ мне, которые намеревались тоже къ наступающему великому посту ехать въ Іерусалимъ, случились тоже непредвиденныя препятствiя; заставившiя иныхъ возвратиться даже съ дороги, въ которую было уже пустились. А я иначе и не думалъ пускаться, какъ съ людьми, близкими сколько-нибудь моей душе. Я еще не такъ самъ по себе крепокъ и душевно, и телесно, чтобы могъ пуститься одинъ. Нужно для того уже быть слишкомъ высокому христiянину, нужно жить въ Боге всеми помышленiями, чтобы обойтись безъ помощи другихъ и безъ опоры братьевъ своихъ, а я еще немощенъ духомъ. Другъ мой, молитесь же, да совершается во всемъ святая воля Бога и да будетъ все такъ, какъ Ему угодно. Молитесь, чтобы Онъ все во мне прiуготовилъ такъ, чтобы не было во мне ничего, останавливающаго меня отъ этого путешествiя. Съ своей стороны, я готовлюсь отъ всехъ силъ и стремлюсь къ тому, и стремленье это Имъ же внушено. Да усилится же оно еще более!"

"Неаполь.

"Я виноватъ передъ вами, добрый другъ Надежда Николаевна! Въ оправданье вамъ ничего не могу сказать, кроме того, что "просто не писалось." Бываютъ такiя времена, когда не пишется. О томъ, что̀ далеко отъ души, говорить ; о томъ же, что̀ близко душе, говорить нахожусь въ странномъ состоянiи: какъ-бы не знаю самъ, еду ли я, или нетъ. Я думалъ, что желанье мое ехать будетъ сильней и сильней съ каждымъ днемъ, (и я) буду такъ полонъ этою мыслью, что не погляжу ни на какiя трудности въ пути. Вышло не такъ. Я малодушнее, чемъ я думалъ. Меня все страшитъ. Можетъ быть, это происходитъ просто отъ нервъ. Отправляться мне приходится совершенно одному; товарища и человека, который бы поддержалъ меня въ минуты скорби, со мною нетъ, и те, которые было располагали въ этомъ году ехать, замолкли. Отправляться мне приходится во время, когда на море бываютъ непогоды. Я бываю сильно боленъ морскою болезнью, даже и во время малейшаго колебанья. Все это часто смущаетъ бедный духъ мой, и смущаетъ, разумеется, отъ того, что безсильно мое рвенье и слаба моя вера. Еслибъ вера моя была сильна и желанье мое жарко, я бы благодарилъ Бога за то, что мне приходится ехать одному и что самыя трудности и минуты опасныя заставятъ меня сильней прибегнуть къ Его помощи и вспомнить о Немъ лучше, чемъ какъ привыкъ вспоминать о немъ человекъ въ обыкновенные и спокойные дни жизни. Въ последнiй годъ, или лучше въ последнюю половину года произошло несколько переменъ въ душе моей. Я обсмотрелся больше на самаго себя и увиделъ, что я еще ученикъ во всемъ, даже и въ томъ, въ чемъ, казалось, имелъ право считать себя выучившимся и знающимъ. Это меня много смирило, вооружило большей осторожностью и недоверчивостью къ себе и съ темъ вместе какъ-бы охладило меня и въ томъ, въ чемъ бы я никогда не хотелъ охлаждаться. О, молитесь, мой добрый другъ, чтобы росою божественной благодати оросилась моя холодная душа, чтобы твердая надежда въ Бога воздвигнула бы во мне все и я бы окрепъ, какъ мне нужно, затемъ, чтобы ничего не бояться, кроме Бога! Молитесь, прошу васъ, такъ крепко обо мне, какъ никогда не молились прежде. Я буду писать къ вамъ еще; я хочу писать къ вамъ теперь чаще, чемъ прежде. Богъ да наградитъ васъ за ваши молитвы обо мне и въ сей, и въ будущей жизни."

Къ А. С. Данилевскому.

"Ноября 20 (1847). Неаполь.

"Письмо твое отъ 4 октября я получилъ; Адресъ я тебе выставилъ [въ прежнемъ письме], но ты это позабылъ, что́ съ нами грешными случается. Потверждаю тебе вновь, что я въ Неаполе и остаюсь здесь по крайней мере до февраля. Потомъ — въ дорогу Средиземнымъ моремъ; и если только Богъ благословитъ возвратъ мой на Русь, не подцепитъ меня на дороге чума, не поглотитъ море, не ограбятъ разбойники и не доконаетъ морская болезнь, наконецъ, не задержатъ карантины, то въ iюне, или въ iюле увидимся. Писалъ я: "Побеседуемъ денька два вместе", потому что, самъ знаешь, всякъ изъ насъ на этомъ свете — дорожнiй человекъ, куда-нибудь да держущiй путь, а потому оставаться на ночлеге слишкомъ долго, изза того только, что прiютно и тепло и попались хорошiе тюфяки, есть уже баловство. У всякого есть дело, прикрепляющее его къ какому-нибудь месту. Я же не зову тебя въ Москву, или въ Петербургъ, или въ Неаполь, хотя (бы) мне и прiятно было иметь тебя объ руку. Я, хотя и не имею никакой службы, собственно говоря о формальной службе, но темъ не менее долженъ служить въ несколько разъ ревностнее всякаго другого. Жизнь такъ коротка, а я еще почти ничего не сделалъ изъ того, что́ мне следуетъ сделать. Въ продолженьи лета мне нужно будетъ непременно заглянуть въ некоторые, хотя главные, углы Россiи. Вяжу необходимость существенную взглянуть на многое собственными глазами. А потому, какъ бы ни радъ былъ прожить подоле въ Кiеве, но не думаю, чтобъ удалось больше двухъ дней. Столько полагаю пробыть и у матушки. Осень — въ Петербурге, а зиму — въ Москве, если позволитъ, разумеется, здоровье. Если же сделается хуже — отправлюсь зимовать на югъ. Теперь я долженъ себя холить и ухаживать за собой, какъ за нянькой, выбирая место, где лучше и удобнее работать"

"Неаполь". Декабря 12 (1847).

"Я думалъ, что, по прiезде въ Неаполь, найду отъ тебя письмо; но вотъ уже скоро два месяца минетъ, какъ я здесь, а отъ тебя ни строчки, ни словечка. Что́ съ тобой? пожалуйста не томи меня молчанiемъ и откликнись. Мне теперь такъ нужны письма близкихъ, самыхъ близкихъ друзей! Если я не получу, до времени моего отъезда, отъ тебя письма и дружескаго напутствiя въ дорогу, мне будетъ очень грустно. Предстоящая дорога не легка. Я стражду сильно, когда бываю на море, а моря мне придется много. Я одинъ; со мною нетъ никого, кто бы поддержалъ меня на пути въ мои малодушныя минуты, равно какъ и въ минуты безсилiя моего телеснаго.

— это будетъ жестоко. Ради Бога, не медли и напиши не одинъ разъ, но два и три. Если, дастъ Богъ, мы увидимся въ наступающемъ 1848 году, — поблагодарю за все лично. До февраля я буду еще здесь. Адресуй въ Неаполь, poste restante. А съ техъ поръ, то есть, съ половины февраля новаго штиля, адресуй въ Константинополь, на имя нашего посланника Титова. Денегъ посылать не нужно. Если не обойдусь съ своими, то прибегну въ Константинополе къ займу. Свидетельство о жизни при семъ прилагается. Вытребуй следуемыя мне деньги и сто рублей серебромъ отправь, въ скорейшемъ какъ можно времени, въ городъ Ржевъ [Тверской губ.] тамошнему протоiерею Матвею Александровичу, для передачи кому следуетъ, присоединивъ при семъ прилагаемое письмо, а остальныя присовокупи къ прежнимъ."

"Неаполь. Декабря 12 (1847).

"При этомъ письмеце вы получите, почтеннейшiй и добрейшiй Матвей Александровичъ, 100 рублей серебромъ. Половину этихъ денегъ прошу васъ убедительно раздать беднымъ, то есть, беднейшимъ, какiе вамъ встретятся, прося ихъ, чтобы помолились они о здоровьи душевномъ и телесномъ того, который, отъ искренняго желанiя помочь, далъ имъ деньги. Другую же половину, то есть, эти остальные 50 руб., разделите надвое, 25 рублей назначаю на три молебна о моемъ путешествiи и благополучномъ возвращенiи въ Россiю, которыя умоляю васъ отслужить въ продлженiи великаго поста и после Пасхи, какъ вамъ удобнее; 25 рублей остальные оставьте, покуда, у себя, издерживая изъ нихъ только на те письма, которыя вы писали, или будете писать ко мне, равно какъ и те, кототорыя получали отъ меня и будете получать. Я васъ ввелъ въ издержки, потому что уже такое постановленiе: съ техъ не берутъ за письма, которые находятся за границей: за все платятъ вдвойне те, которые остаются въ Россiи. Отъ того и упала на васъ одного тягость. Еще разъ прошу васъ помолиться о благополучномъ путешествiи моемъ и возвращенiи на родину, въ Россiю, въ благодатномъ и угодномъ Богу состоянiи душевномъ."

Къ нему же.

"Неаполь. Генваря 12 дня, 1848 г.

"Благодарю васъ много за безценныя ваши строки. Прочиталъ несколько разъ ваше письмо; прочиталъ потомъ еще въ минуты другихъ расположенiй душевныхъ. Смыслъ намъ не вдругъ открывается, а потому нужно повторять чтенiе того, что́ относится до души нашей. Я верю, что вы молились обо мне и просили у Бога вразумленья сказать мне то, что̀ для меня нужно, а потому, верно, после откроется мне въ немъ и больше, хотя и теперь вы сказали много того, за что́ душа моя будетъ благодарить васъ и въ будущей, и въ здешней жизни. Не могу только решить того, действительно ли дело, которое меня занимаетъ и было предметомъ моего обдумыванiя съ давнихъ поръ, есть учительство. Мне оно кажется только долгомъ и обязанностью службы, которую я долженъ былъ сослужить моему отечеству, какъ воинъ, гражданскiй и всякой другой чиновникъ, если только онъ получилъ для этого способности. Я точно моей опрометчивой книгой [которую вы читали] показалъ какiе-то исполинскiе замыслы на что́-то въ роде вселенскаго учительства. Но книга моя есть произведенье моего переходнаго душевнаго состоянiя, временнаго, едва освободиишагося отъ болезненнаго состоянья. Опечаленный некоторыми непрiятными происшествiями, у насъ случающимися, и нехристiянскимъ направленiемъ современной литературы, я опрометчиво поспешилъ съ этой неразсудительной книгой и нечувствительно забрелъ туда, где мне неприлично. А дiаволъ, который какъ тутъ, раздулъ до чудовищной преувеличенности даже и то, что̀ было даже и безъ умысла учительствовать; что́ случается всегда съ теми, которые понадеются несколько на свои силы и на свою значительность у Бога. Дело въ томъ, что книга эта не мой родъ. Но то, что́ меня издавна и продолжительней занимало, это было — изобразить въ большомъ сочиненiи добро и зло, какое есть въ нашей Русской земле, после котораго русскiе читатели узнали бы лучше свою землю, потому что у насъ многiе, даже и чиновники, и должностные попадаютъ въ большiя ошибки по случаю незнанiя коренныхъ свойствъ русскаго человека и народнаго духа нашей земли. Я имелъ всегда свойство замечать все особенности каждаго человека, отъ малыхъ до большихъ, и потомъ изобразить его такъ передъ глазами, что, по уверенью моихъ читателей, человекъ, мною изображенный, оставался, какъ гвоздь въ голове, и образъ его такъ казался живъ, что отъ него трудно было отделаться. Я думалъ, что если я, съ моимъ уменьемъ изображать живо характеры, узнаю получше многiя вещи въ Россiи и то, что́ делается внутри ея, то я введу читателя въ большее познанiе русскаго человека. А если я самъ, по милости Божiей, проникнусь более познаньемъ долга человека на земле и познаньемъ истины, то отъ этого нечувствительно и въ сочиненiи моемъ добрые русскiе характеры и свойства людей, получатъ привлекательность, а нехорошiе — такую непривлекательность, что читатель не возлюбитъ ихъ даже и въ себе самомъ, если отыщетъ. Вотъ какъ я думалъ, и потому узнавалъ все, что ни относится до Россiи; узнавалъ души людей и вообще душу человека, начинаа съ своей. Еще я не зналъ самъ, какъ съ этимъ слажу и какъ успею, а уже верилъ, что это будетъ мне возможно тогда, когда я самъ сделаюсь лучшимъ. Вотъ въ чемъ я полагалъ мое писательство. Итакъ учительство ли это? Я хотелъ представить только читателю замечательнейшiе предмемы русскiе въ такомъ виде, чтобы онъ самъ увиделъ и решилъ, что́ нужно взять ему, и такъ сказать самъ поучилъ бы самаго себя. Я не хотелъ даже выводить нравоученья. Мне казалось [если я самъ сделаюсь лучше], все это нечувствительно, мимо меня, выведетъ самъ читатель. Вотъ вамъ исповедь моего писательства. Богъ весть, можетъ быть, я въ этомъ неправъ, а потому вопрошу себя еще, стану наблюдать за собой, буду молиться. Но, увы! молиться не легко. Какъ молиться, если Богъ не захочетъ? Вижу такъ много въ себе дурного, такую бездну уже милостей Божьихъ, — что эти сладкiя ощущенья есть уже свидетельство, что я сталъ ближе къ небу. Теперь только дивлюсь своей гордости, дивлюсь тому, какъ Богъ не поразилъ меня и не стеръ съ лица земли. О другъ мой и самимъ Богомъ данный мне исповедникъ! горю отъ стыда и не знаю, куда деться отъ несметнаго множества неподозреваемыхъ во мне прежде слабостей и пороковъ. И вотъ вамъ моя исповедь уже не въ писательстве. Исписалъ бы вамъ страницы во свидетельство моего малодушiя, суеверiя, боязни. Мне кажется даже, что во мне и веры нетъ вовсе. — — Хочу верить и, не смотря на все это, я дерзаю теперь идти поклониться Святому Гробу. Этого мало: хочу молиться о всехъ и всемъ, что́ ни есть въ Русской земле и отечестве нашемъ. О, помолитесь обо мне, чтобы Богъ не поразилъ меня за мое недостоинство и удостоилъ бы объ этомъ помолиться! Скажите мне: зачемъ мне, вместо того, чтобы молиться о прощенiи всехъ прежнихъ греховъ моихъ, хочется молиться о спасенiи Русской земли, о водворенiи въ ней мира, наместо смятенiя, и любви, наместо ненависти къ брату; зачемъ я помышляю объ этомъ, наместо того, чтобы оплакивать собственные грехи мои? зачемъ мне хочется молиться еще и о томъ, чтобы Богъ далъ силы мне загладить новымъ, лучшимъ деломъ и подвигомъ мои прежнiе худые, даже и въ деле писательства? О, молитесь обо мне, добрая душа моя! молитесь, чтобъ Богъ избавилъ меня отъ всякаго духа искушенiя и далъ бы мне уразуметь Его истинную волю. Молитесь, молитесь крепко обо мне, и Богъ вамъ да поможетъ обо мне молиться.

"Порученье ваше исполняю: Евангелiе читаю и благодарю васъ за это много. Уведомьте меня двумя строчками, получены ли вами изъ Петербурга деньги 100 рублей серебромъ на молебны и на бедныхъ."

"Неаполь. Генваря 22.

"Ваше письмо, добрейшая Надежда Николаевна, получилъ. Благодарю васъ много за то, что не забываете меня. Вследствiе вашего наставленiя, я осмотрелъ себя и вопросилъ, не имею ли чего на сердце противъ кого-либо, и мне показалось, что ни противъ кого ничего не имею. Вообще у меня сердце незлобное, и я думаю, что я въ силахъ бы былъ простить всякому за какое бы то ни было оскорбленiе. Трудней всего примириться съ самимъ собой, темъ более, что видишь, какъ всему виной самъ: не любятъ меня черезъ меня же, сердятся и негодуютъ на меня, потому что собственнымъ неразумнымъ образомъ действiй заставилъ я на себя сердиться и негодовать. А неразумны мои действiя отъ того, что я не проникнулся святыней помысловъ, какъ следуетъ на земле человеку, и не умею исполнять съ младенческой и чистой простотой сердца слова и законы Того, Кто ихъ принесъ намъ на землю. Собираюсь въ путь, готовлюсь сесть на корабль ехать въ Святую Землю, а между темъ, какъ мало похожу на человека, собирающагося въ путь! какъ много въ душе мелочныхъ земныхъ привязанностей, земныхъ опасенiй! какъ малодушна моя душа! Другъ мой, молитесь обо мне, молитесь крепче, чемъ когда-либо молились. Молитесь о томъ, чтобы Богъ далъ силы помолиться такъ, какъ долженъ молиться Ему на земле человекъ, Имъ созданный и облагодетельствованный. Поручите отслужить молебенъ о благополучномъ моемъ путешествiи такому священнику, о которомъ вы знаете, что онъ отъ всей души обо мне помолится. Я прилагаю при семъ записочку того, о чемъ бы я хотелъ, чтобъ помолились, сверхъ того, что̀ находится въ обоихъ молебнахъ."

На особомъ листке:

"Боже, сделай безопаснымъ путь его, пребыванье въ Святой Земле благодатнымъ, а возвратъ на родину счастливымъ и благополучнымъ.

"Преклони сердца людей къ доставленiю ему покровительства, повсюду, где будетъ проходить онъ; возстанови тишину морей и укроти бурное дыханiе непогоды.

"Душу же его исполни благодатныхъ мыслей во все время дороги его. Удали отъ него духа колебанiй, духа помысловъ мятежныхъ и волнуемыхъ, духа суеверiя, пустыхъ приметъ и малодушныхъ предчувствiй, ничтожнаго духа робости и боязни.

"Духъ же бодрости и силы и несокрушимой въ Тебе надежды, Боже, всели въ него! Да окрепнетъ во всемъ благомъ и Тебе угодномъ, Господи! Исправи его молитву и дай ему помолиться у Святаго Гроба о собратьяхъ и кровныхъ своихъ, о всехъ людяхъ земли нашей и о всей отчизне нашей, о ея мирномъ времени, о примиренiи всего въ ней, враждующаго и негодующаго, о водворенiи въ ней любви и о воцаренiи Твоего царства, Боже!

"Боже, не погляди на недостоинства его, но, ради молитвъ нашихъ усердныхъ и горячихъ, возсылаемыхъ нами отъ глубины сердецъ нашихъ и ради молитвъ людей, Тебе угодныхъ, о немъ молящихся, удостой его, недостойнаго, грешнаго, о семъ помолиться и не возгнушайся принять отъ недостойныхъ устъ его сердечныя прошенiя!

"И сподоби его, Боже, возстать отъ Святаго Гроба съ обновленными силами, съ духомъ бодрымъ и освеженнымъ возвратиться къ делу и труду своему, на добро земле своей, на устремленье сердецъ нашихъ къ прославленью святаго имени Твоего."

"1848. Мальта. Генваря 23.

"Спешу написать къ вамъ несколько строчекъ изъ Мальты. Вы видите, я уже въ дороге. Хотя и не таково состоянiе души моей, какого бы мне хотелось, хотя случилось страдать немало моимъ слабымъ теломъ даже и во время этого небольшого морского переезда [въ сравненiи съ предстоящимъ большимъ]; но, слава Богу, я еще живъ, я еще могу надеяться, что Богъ приведетъ состоянье души моей въ более благодатное состоянiе. О, еслибы я приведенъ былъ въ возможность такъ помолиться, какъ угодно Богу, чтобы помолились Ему люди! Не останавливайтесь молиться о благополучномъ моемъ путешествiи, добрейшiй другъ, Надежда Николаевда."

"1848. Іерусалимъ. Февраля 19.

"Уведомляю васъ, добрый другъ Надежда Николаевна, что я прибылъ сюда благополучно; помянулъ у Гроба Господня ваше имя. Примите отъ меня отсюда, изъ этого святого места, благодарность за ваши молитвы. Безъ этихъ молитвъ, которыя возсылали и возсылаютъ обо мне люди, умеющiе лучше меня молиться, я бы ни въ чемъ не успелъ, — даже и въ томъ, чтобы попристальнее обсмотреть самаго себя и увидеть все недостоинство свое. Молитесь теперь о благополучномъ возвращенiи моемъ въ Россiю и о деятельномъ вступленiи на поприще, съ новыми и обновленными силами."

"Іерусалимъ. 1848 г. февраля 28/16.

"Пишу къ вамъ съ темъ, чтобы сказать вамъ, что я здесь. Молитвами вашими и молитвами людей, угождающихъ Богу, я прибылъ сюда благополучно. У Гроба Господня я помянулъ ваше имя; молился какъ могъ моимъ сердцемъ, неумеющимъ молиться. Молитва моя состояла только въ одномъ слабомъ изъявленiи благодарности Богу за то, что послалъ мне васъ, безценный другъ и богомолецъ мой. Ваши письма мне были очень нужны: они заставили меня лучше осмотреть себя и разобрать строже мои действiя. Примите же еще разъ мою благодарность отсюда, изъ этого места, освященнаго стопами Того, Кто принесъ намъ искупленье наше."

"1848, апреля 2. Байрутъ.

"Уведомляю тебя, безценный другъ мой, что я, елава Богу, живъ и здоровъ, въ удостоверенiе чего и посылаю тебе сiе свидетельство, по которому ты можешь взять изъ казначейства остальныя мои деньги и держать ихъ у себя до времени прiезда моего на родину. Покуда, въ путешествiи, я въ нихъ не предвижу надобности: кажется, станетъ съ темъ, что́ при себе, возвратиться въ Россiю. Путешествiе въ Іерусалимъ совершилъ я благополучно. Отсюда отправляюсь въ Константинополь черезъ Смирну, где предстоитъ 12 дней карантина. Обозревши Константинополь и все, что̀ вблизи его, — въ Одессу; въ середине лета — въ Малороссiю, где долженъ буду погостить у матери; осенью — въ Москву, а тамъ увижу, можно ли мне будетъ успеть съездить въ Петербургъ обнять тебя и немногихъ близкихъ намъ, или отложить до весны. Во всякомъ случае, ты меня уведомь о себе и обо всемъ, что́ ни относится къ тебе — и где ты будешь летомъ, и где потомъ. Напиши теперь же, не отлагая времени, и адресуй письмо въ Полтаву, присовокупя: "А оттуда въ деревню Васильевку." Доставь при семъ следующее письмецо С**ой. Обнимаю тебя отъ всей души, безценный и добрый мой, и Богъ да хранитъ тебя здрава и невредима.

"Усердная просьба: возьми у графа сочиненiе подъ названiемъ: Анализъ Греческаго Языка, изданное на латинскомъ языке, въ конце прошлаго, кажется, века, Французомъ Бодо, или Будуа, — большой томъ in-folio, и перешли мне его въ Полтаву. Уведоми меня также, посланы ли деньги, 100 р. с., ржевскому священнику. А самое главное — ради Бога, не позабудь меня наделить известiями о себе."

Къ нему же.

"Конст. Апреля 14/26

"Въ Константинополе мне не разменяли векселя, который просроченъ. Въ другiя времена эта просрочка не значила бы ничего, и мне выдавали бы даже съ выгодою; но теперь, при безпрестанныхъ нынешнихъ банкротствахъ, не выдаютъ ни по какому векселю, не сделавши прежде предварительныхъ изследованiй, живъ ли такой-то домъ, на имя котораго дается вексель. Посылаю тебе этотъ вексель и убедительно прошу переговорить съ самимъ Штиглицемъ, изъяснивъ ему, что я долго скитался на Востоке, въ такихъ странахъ, где нетъ банкировъ, и потому акцентировать его не могъ; а маленькiе банкиры не что̀ иное, какъ менялы, и по векселямъ не выдаютъ. Если деньги получишь, то две тысячи руб. асс. пришли мне въ Полтаву, остальныя держи при себе."

"Одесса. 21 апреля (1848).

"Въ Константинополе нашелъ я драгоценное для меня письмо ваше. Оно было для меня освежающимъ напутствiемъ. Всякая строка его была какъ-бы ответомъ на вопросъ моего беднаго, пребывающаго въ греховной тьме сердца. Но только какъ вы добры, какъ милосердны! Вы, сверхъ писемъ, за которыя я въ силахъ буду возблагодарить разве тамъ, а не здесь́ Богъ такъ милуетъ меня и такъ много даетъ мне вдругъ? и могу только объяснить себе это темъ, что мое положенье действительно всехъ опаснее, и мне труднее спастись, чемъ кому другому. Много мне бы захотелось сказать вамъ, но это заняло бы страницы и весьма легко перешло бы въ многословiе, — можетъ быть, даже въ ложь... Духъ обольститель такъ близко отъ меня и такъ часто обманывалъ, заставляя меня думать, что я уже владею темъ, къ чему еще только стремлюсь и что̀, покуда, пребываетъ только въ голове, а не въ сердце! Скажу вамъ, что еще никогда не былъ я такъ мало доволенъ состоянiемъ сердца своего, какъ въ Іерусалиме и после Іерусалима. Только разве что больше увиделъ черствость свою и свое себялюбье, вотъ весь результатъ. Была одна минута... но какъ сметь предаваться какой бы то ни было минуте, испытавши уже на деле, какъ близко отъ насъ искуситель! Страшусь всего, видя ежеминутно, какъ хожу опасно. Блеститъ вдали какой-то лучъ спасенья — святое слово . Мне кажется, какъ-будто теперь становятся мне милее образы людей, чемъ когда-либо прежде, какъ-будто я гораздо больше способенъ теперь любить, чемъ когда-либо прежде. Но Богъ знаетъ, можетъ быть, и это такъ только кажется; можетъ быть, и здесь играетъ роль искуситель... Молитесь обо мне, великодушная душа! вотъ все, что́ можетъ сказать вамъ мое сердце; и слезы, въ эту минуту упавшiя на этотъ листъ бумаги, просятъ васъ о томъ же. Не позабывайте меня иногда двумя-тремя строками письма. Ведь вамъ это легко; вамъ нечего думать надъ темъ, что́ сказать мне. Вы знаете, что вы сами по себе ничего не можете сделать и ничего не можете мне сказать, безъ Бога, могущаго направить все мне кстати."

"Мая 16 (1848). Деревня Васильевка.

"Ваше письмо получилъ съ особеннымъ удовольствiемъ, мой добрый другъ Надежда Николаевна. Благодаря Бога, достигнулъ я земной родины благополучно; достигну ли благополучно небесной? вотъ вопросъ, который долженъ бы меня занимать теперь всего. Но, къ стыду моему, долженъ признаться, что я далеко сердцемъ отъ этого вопроса. Голова думаетъ о немъ, но сердце не растопилось, не пламенеетъ стремленьемъ къ нему. У Гроба Господня я былъ какъ-будто затемъ, чтобы тамъдалело отъ меня то, что́ я полагалъ чуть не . При всемъ томъ меня живитъ еще лучъ надежды. Я и доселе также лепечу холодными устами и черствымъ сердцемъ ту же самую молитву, которую лепеталъ и прежде. Мысль о моемъ давнемъ труде, о сочиненiи моемъ, меня не оставляетъ. Всё мне такъ же, какъ и прежде, хочется такъ произвесть его, чтобъ оно имело доброе влiянiе, чтобъ образумились многiе и обратились бы къ тому, что́ должно быть вечно и незыблемо. Другъ мой, молитесь обо мне. Если Богъ, молитвами вашими и другихъ Ему угодныхъ людей, спасъ меня и пронесъ благополучно сквозь все земли, то Онъ властенъ также озарить меня мудростью, необходимой для совершенья труда моего."

̀къ именно писалъ, объ этомъ можно догадываться только изъ следующаго ответа Жуковскаго на письмо его:

"Милый Гоголекъ, вотъ ужь моя очередь передъ тобою виниться: на твое большое письмо я отвечалъ печатнымъ, а на твое письмо изъ Палестины вовсе не отвечалъ. Оно чрезвычайно оригинально и интересно, хотя въ немъ одно, такъ сказать, негативное изображенiе того, что́ ты виделъ въ Земле Обетованной. Но все придетъ въ свой порядокъ въ воспоминанiи. То, что́ не далось въ , можетъ сторицею даться въ "