Кулиш П. А.: Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя
Глава XXV

Глава XXV.

Переписка Гоголя съ С. Т. Аксаковымъ по поводу "Переписки съ Друзьями". — Суровый прiемъ книги. — Жалобы и оправданiя Гоголя. — Письма къ критику.

Когда достигли слухи въ Москву о томъ, какая книга печатается въ Петербурге подъ именемъ автора "Мертвыхъ Душъ", многiе были изумлены, опечалены, раздражены въ высшей степени. Вотъ что́ разсказываетъ о себе С. Т. Аксаковъ:

"Въ конце 1846 года, во время жестокой моей болезнии, дошли до меня слухи, что въ Петербурге печатается "Переписка съ Друзьями"; мне даже сообщили по нескольку строкъ изъ разныхъ ея местъ. Я пришелъ въ ужасъ и немедленно написалъ къ Гоголю большое письмое, въ которомъ просилъ его отложить выходъ книги хоть на несколько времени. На это письмо я получилъ отъ Гоголя ответъ уже въ 1847 году. Вотъ онъ:

"Неаполь. 1847, генварь 20, нов. ст.

"Я получилъ ваше письмо, добрый другъ мой Сергей Тимофеевичъ. Благодарю васъ за него. Все, что̀ нужно взять изъ него къ соображенiю, взято. Симъ бы следовало и ограничиться, но, такъ какъ въ письме вашемъ заметно большое безпокойство обо мне, то я считаю нужнымъ сказать вамъ несколько словъ. Вновь повторяю вамъ еще разъ, что вы въ заблужденiи, подозревая во мне какое-то новое направленiе. Отъ ранней юности моей у меня была одна дорога, по которой иду. Я былъ только скрытенъ, потому что былъ неглупъ — вотъ и все. Причиной нынешнихъ вашихъ выводовъ и заключенiй обо мне [сделанныхъ, какъ вами, такъ и другими] было то, что я, понадеявшись на свои силы и на [будто бы] совершившуюся зрелость свою, отважился заговорить о томъ, о чемъ бы следовало до времени еще немножко помолчать, покуда слова мои не придутъ въ такую ясность, что и ребенку стали бы понятны. Вотъ вамъ вся исторiя моего мистицизма. Мне следовало еще несколько времени поработать въ тишине, еще жечь то, что̀ следуетъ жечь, никому не говорить ни слова о внутреннемъ себе и не откликаться ни на что́, особенно не давать никакого ответа моимъ друзьямъ на счетъ сочиненiй моихъ. Отчасти неблагоразумныя подталкиванья со стороны ихъ, отчасти невозможность видеть самому, на какой степени собственнаго своего воспитанья нахожусь, были причиной появленiя статей, такъ возмутившихъ духъ вашъ. Съ другой стороны, совершилось все это не безъ воли Божiей. Появленiе книги моей, содержащей переписку со многими замечательными людьми въ Россiи [съ которыми я бы, можетъ быть, никогда не встретился, еслибы жилъ самъ въ Россiи и оставался въ Москвъ] нужно будетъ многимъ, не смотря на все непонятныя места, во многихъ истинно существенныхъ отношенiяхъ. А еще более будетъ нужно для меня самаго. На книгу мою нападутъ со всехъ угловъ, со всехъ сторонъ и во всехъ возможныхъ отношенiяхъ. Эти нападенiя мне теперь слишкомъ нужны: они покажутъ мне более васъ ́ такое въ настоящую минуту я самъ и что̀ такое мои читатели, я былъ бы въ ръшительной невозможности сделать дельно свое дело. Но это вамъ покуда не будетъ понятно; возьмите лучше это просто на веру: вы чрезъ то останетесь въ барышахъ. А чувствъ вашихъ отъ меня не скрывайте никакихъ. По прочтенiи книги, тотъ же часъ, покуда еще ничто не простыло, изливайте все наголо, какъ есть, на бумагу. Никакъ не смущайтесь темъ, если у васъ будутъ вырываться жесткiя слова: это совершенно ничего; я даже ихъ очень люблю. Чемъ вы будете со мной откровеннее и искреннее, темъ въ большихъ останетесь барышахъ. Руку для того употребляйте первую, какая вамъ подвернется. Кто почетче и побойчее пишетъ, тому и диктуйте. Секретовъ у меня въ этомъ отношенiи нетъ никакихъ — — —

"Другъ мой, вы не взвесили какъ следуетъ вещи, и слова ваши вздумали подкреплять словами самаго Христа. Это можетъ безошибочно делать одинъ только тотъ, кто уже весь живетъ во Христе, внесъ Его во все дела свои, помышленiя и начинанiя. Имъ осмыслилъ всю жизнь свою и весь исполнился духа Христова. А иначе — во всякомъ слове Христа вы будете видеть свой смыслъ, а не тотъ, въ которомъ оно сказано.

"Но довольно съ васъ. Не позабудьте же: откровенность во всемъ, что́ ни относится въ мысляхъ вашихъ до меня."

"Изъ этого ответа видно (говоритъ С. Т. Аксаковъ), что, если мое письмо и поколебало Гоголя, то онъ не хотелъ въ этомъ сознаться; а что онъ поколебался, это доказывается отмененiемъ некоторыхъ распоряженiй его, связанныхъ съ изданiемъ "Ревизора съ Развязкой". На нихъ я нападалъ всего более, но объ этомъ говорить еще рано. Между темъ мне прочли кое-какъ два раза его книгу [а былъ еще боленъ и ужасно страдалъ]. Я пришелъ въ восторженное состоянiе отъ негодованiя и продиктовалъ къ Гоголю другое, небольшое, но жестокое письмо. Въ это время N* N*, въ письме ко мне, сделалъ несколько очень справедливыхъ замечанiй. Я послалъ и его письмо вместе съ своимъ къ Гоголю. Вотъ его ответъ на оба письма:

"1847 г., 6 марта. Неаполь.

"Благодарю васъ, мой добрый и благородный другъ, за ваши упреки; отъ нихъ хоть и чихнулось, по чихнулось во здравiе. Поблагодарите также добраго N* N* и скажите ему, что я всегда дорожу замечаньями умнаго человека, высказанными откровенно. Онъ правъ, что обратился къ вамъ, а не ко мне. Въ письме его есть точно некоторая жесткость, которая была бы неприлична въ объясненiяхъ съ человекомъ, не очень коротко знакомымъ. Но этимъ самимъ письмомъ ̀ высказалъ вамъ. Поблагодарите также и милую супругу его за ея письмецо. Скажите имъ, что многое изъ ихъ словъ взято въ соображенiе и заставило меня лишнiй разъ построже взглянуть на самаго себя. Мы уже такъ странно устроены, что до техъ поръ не увидимъ ничего въ себе, покуда другiе не наведутъ насъ на это. Замечу только, что одно обстоятельство не принято ими въ соображенiе, которое, можетъ быть, иное показало бы имъ въ другомъ виде; а именно: что человекъ, который съ такой жадностью ищетъ слышать все о себе, такъ ловитъ все сужденiя и такъ умеетъ дорожить замечанiями умныхъ людей даже тогда, когда они жестки и суровы, такой человекъ не можетъ находиться въ и его выводовъ? Делать — это другое дело; это имеетъ право делать всякой умной человекъ и даже просто всякой человекъ. Но выводить изъ своихъ замечанiй — это есть уже некотораго рода ́ если я вамъ разскажу следующую повесть?

"Поваръ вызвался угостить хорошимъ и даже необыкновеннымъ обедомъ техъ людей, которые сами не бывали на кухне, хотя и ели довольно вкусные обеды. Поваръ самъ вызвался; ему никто не заказывалъ обеда. Онъ, сказалъ только впередъ, что обедъ его иначе будетъ сготовленъ, и потому потребуется больше времени. Что́ следовало делать темъ, которымъ обещано угощенiе? Следовало молчать и ожидать терпеливо. Нетъ, давай кричать: "Подавай обедъ!" Поваръ говоритъ: "Это физически невозможно, потому что обедъ мой "совсемъ не такъ готовится, какъ другiе обеды: для этого нужно "поднимать такую возню на кухне, о которой вы и подумать не мо"жете." Ему въ ответъ: "Врешь, братъ!" Поваръ видитъ, что нечего делать, решился наконецъ привести гостей своихъ на кухню, постаравшись, сколько можно было, разставить кастрюли и весь кухонный снарядъ въ такомъ виде, чтобъ изъ него хоть какое-нибудь могли вывести заключенiе объ обеде. Гости увидели множество такихъ странныхъ и необыкновенныхъ кастрюль и наконецъ такихъ орудiй, о которыхъ и подумать бы нельзя было, чтобы они требовались для прiуготовленiя обеда, что у нихъ закружилась голова.

"Ну, что̀, если въ этой повести есть маленькая частица правды? Другъ мой, вы видите, что дело покуда еще темно. Хорошо делаетъ тотъ, кто снабжаетъ меня своими замечанiями, все доводитъ до ушей моихъ, упрекаетъ и склоняетъ другихъ упрекать, но самъ въ то же время не смущается обо мне, а вместо того тихо молится въ душе своей, да спасетъ меня Богъ отъ всехъ обольщенiй и самоослепленiй, погубляющихъ душу человека. Это лучше всего, что́ онъ можетъ для меня сделать и, верно, Богъ, за такiя чистыя и жаркiя молитвы, которыя суть лучшее благодеянiе, какое можетъ сделать на земле братъ брату, спасетъ мою душу даже и тогда, еслибъ невозвратно одолели ее всякiя обольщенiя.

"Но, покуда, прощайте. Передавайте мне все толки и сужденiя, какiя откуда ни услышите — и свои, и чужiе — первыя, вторыя, третьи и четвертыя впечатленiя."

выражающихъ крайнюю степень его изнеможенiя. Оно было адресовано къ С. Т. Аксакову.

"1847. Франкфуртъ. Іюля 10-го.

"— — — Я къ вамъ не писалъ потому, что, во-первыхъ, вы сами не отвечали мне на последнее письмо мое, а во-вторыхъ, потому, что вы, какъ я слышалъ, на меня за него разсердились. Ради самаго Христа, войдите въ мое положенiе, почувствуйте трудность его и скажите мне сами, какъ мне быть, какъ, о чемъ и что́ я могу теперь писать? Бслибъ я и въ силахъ былъ сказать слово искреннее — у меня языкъ не поворотится. Искреннимъ языкомъ можно говорить только съ темъ, кто сколько-нибудь веритъ нашей искренности. Но если знаешь, что передъ тобою стоитъ человекъ, уже составившiй о тебе свое понятiе и въ немъ утвердившiйся, тутъ у найискреннейшаго человека онемеетъ слово, не только у меня, человека, какъ вы знаете, скрытнаго, котораго и скрытность произошла отъ неуменья объясниться. Ради самаго Христа, прошу васъ теперь не изъ дружбы, но изъ милосердiя, которое должно быть свойственно всякой доброй и состраждущей душе, — изъ милосердiя прошу васъ взойти въ мое положенiе, потому что душа моя изныла, какъ ни креплюсь и ни стараюсь быть хладнокровнымъ. Отношенiя мои стали слишкомъ тяжелы со всеми теми друзьями, которые поторопились подружиться со мною, не узнавши меня. Какъ у меня еще совсемъ не закружилась голова, какъ я не сошелъ еще съ ума отъ всей этой безтолковщины, этого я и самъ не могу понять. Знаю только, что сердце мое разбито и деятельность моя отнялась. Можно еще вести брань съ самыми ожесточенными врагами, но храни Богъ всякаго отъ этой страшной битвы съ друзьями. Тутъ все изнеможетъ, что̀ ни есть въ тебе. Другъ мой, я изнемогъ, — вотъ все, что̀ могу вамъ сказать теперь. Что́ же касается до неизменности моихъ сердечныхъ отношенiй, то скажу вамъ, что любовь, более чемъ когда-либо прежде, теперь доступнее душе. Если я люблю и хочу любiть даже техъ, которые меня не любятъ, то какъ я могу не любить техъ, которые меня любятъ? Но я прошу васъ теперь не о любви. Не имейте ко мне любви, но имейте хотя каплю милосердiя, потому что положенiе мое, повторяю вамъ вновь, тяжело. Еслибы вы вошли въ него хорошенько, вы бы увидели, что мне труднее, нежели всемъ темъ, которыхъ я оскорбилъ. Другъ мой, я говорю вамъ правду."

́ же касается до печатныхъ отзывовъ о "Переписке съ Друзьями", то ихъ появилось множество, и почти все они строго осудили писателя, который до техъ поръ былъ осыпаемъ самыми восторженными похвалами. Гоголь въ своей "Переписке" такъ круто повернулъ въ сторону съ своей прежней литературной дороги, что все считали себя вправе — хотя это очень странно — кричать ему изо всей силы, чтобъ онъ остановился и воротился на прежнiй путь. Неумеренность тона критикъ глубоко оскорбила поэта, которому уже одинъ почти единодушный восторгъ, съ которымъ публика встречала прежнiя его сочиненiя, давалъ право на почтительное съ нимъ обращенiе. Онъ горько на нихъ жаловался въ своей безыменной записке 1847 года или — какъ она названа при изданiи — въ "Авторской Исповеди," и эти жалобы стоятъ того, чтобъ повторить ихъ.

"... предметомъ толковъ и критикъ стала не книга, а самъ авторъ. Подозрительно и недоверчиво разобрано было всякое слово, и всякъ наперерывъ спешилъ объявить источникъ, изъ котораго оно произошло. Надъ живымъ теломъ еще живущаго человека производилась та страшная анатомiя, отъ которой бросаетъ въ холодный потъ даже и того, кто одаренъ крепкимъ сложенiемъ.... Меня изумило, когда люди умные стали делать придирки къ словамъ, совершенно яснымъ, и, остановившись надъ двумя-тремя словами, стали выводить заключенiя, совершенно противуположныя духу всего сочиненiя. Изъ двухъ-трехъ словъ, сказанныхъ такому помещику, у котораго все крестьяне земледельцы, озабоченные круглый годъ работой, вывести заключенiе, что я воюю противъ просвещенiя народнаго!

— темъ более, что я всю жизнь думалъ самъ о томъ, какъ бы написать истинно полезную книгу для простого народа, и остановился, почувствовавши, что нужно быть очень умну для того, чтобы знать, что̀ прежде нужно подать народу. А покуда нетъ такихъ умныхъ книгъ, мне казалось, что слово устное пастырей Церкви полезней и нужнее для мужиковъ всего того, что́ можетъ сказать ему нашъ братъ, писатель. Сколько я себя ни помню, я всегда стоялъ за просвещенiе народное, но мне казалось, что еще прежде, чемъ просвещенiе самаго народа, полезней просвещенiе техъ, которые имеютъ ближайшее столкновенiе съ народомъ отъ которыхъ часто терпитъ народъ. Мне казалось, наконецъ, гораздо более требовавшимъ вниманiя къ себе не сословiе земледельцевъ, но то мелкое сословiе, ныне увеличивающееся, которое вышло изъ земледельцевъ, которое занимаетъ разныя мелкiя места и, не имея никакой нравственности, не смотря на небольшую грамотность, вредитъ всемъ, затемъ чтобы жить на счетъ бедныхъ. Для этого-то сословiя мне казались наиболее необходимы книги умныхъ писателей, которые, почувствовавши сами ихъ долгъ, съумели бы имъ ихъ объяснить. А землепашецъ нашъ мне всегда казался нравственнее всехъ другихъ и менее другихъ нуждающимся въ наставленiяхъ писателя. Тоже не менее страннымъ показалось мне, когда изъ одного места моей книги, где я говорю, что въ критикахъ, на меня нападавшихъ, есть много справедливаго, вывели заключенiе, что я отвергаю все достоинства моихъ сочиненiй и не согласенъ съ теми критиками, которые говорили въ мою пользу главный предметъ всей моей книги. Какъ же не соображать этихъ вещей? Не менее странно также изъ того, что я выставилъ ярко на видъ наши русскiе элементы, делать выводъ, будто я отвергаю потребность просвещенiя европейскаго и считаю ненужнымъ для Русскаго знатъ весь трудный путь совершенствованiя человеческаго. И прежде, и теперь мне казалось, что русской гражданинъ долженъ знать дела Европы. Но я былъ убежденъ всегда, что, если, при этой похвальной жадности знать чужеземное, упустимъ изъ виду свои русскiя начала, то знанiя эти не принесутъ добра, собьютъ, спутаютъ и разбросаютъ мысли, на место того, чтобы сосредоточить и собрать ихъ. И прежде и теперь я былъ уверенъ въ томъ, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу и что только съ помощiю этого знанiя можно почувствовать, что́ именно следуетъ намъ брать и заимствовать изъ Европы, которая сама этого не говоритъ. Мне казалось всегда, что прежде, чемъ вводить что-либо новое, нужно не какъ-нибудь, но въ корне узнать старое; иначе — примененiе самаго благодетельнейшаго въ науке открытiя не будетъ успешно. Съ этой целью я и заговорилъ преимущественно о старомъ.

"Словомъ — все эти одностороннiе выводы людей умныхъ и притомъ такихъ, которыхъ я вовсе не считалъ односторонними, все эти придирки къ словамъ, а не къ смыслу и духу сочиненiя, показываютъ мне то, что никто не былъ въ спокойномъ расположенiи духа, когда читалъ мою книгу, что уже впередъ установилось какое-то предубежденiе, прежде чемъ она явилась въ светъ, и всякой гляделъ на нее вследствiе уже заготовленнаго впередъ взгляда, останавливаясь только надъ темъ, что́ укрепляло его въ предубежденiи и проходя мимо все то, что способно опровергнуть предубежденiя, а самаго читателя успокоить. Сила этого страннаго раздраженiя была такъ велика, что даже разрушила все те приличiя, которыя доселе еще сохранялись относительно писателя. Почти въ глаза автору стали говорить, что онъ сошелъ съ ума, и прописывали ему рецепты отъ умственнаго разстройства. Не могу скрыть, что меня еще более опечалило, когда люди, также умные и притомъ нераздраженные, провозгласили печатно, что въ моей книге нетъ ничего новаго, что́ же и ново въ ней, то ложь, а не истина. Это показалось мне жестоко. Какъ бы то ни было, но въ ней есть моя собственная исповедь, въ ней есть излiянiе и души, и сердца моего. Я еще не призналъ публично безчестнымъ человекомъ, которому бы никакого доверiя нельзя было оказывать. Я могу ошибаться, могу попасть въ заблужденiе, какъ и всякой человекъ; могу сказать ложь, въ томъ смысле, какъ и всякъ человекъ есть ложь; но назвать все, что́ излилось изъ души и сердца моего, ложью — это жестоко. Это несправедливо такъ же, какъ несправедливо и то, что въ книге моей ничего нетъ новаго. Исповеиь человека, который провелъ несколько летъ внутри себя, который воспитывалъ себя, какъ ученикъ, желая вознаградить хотя поздно за время, потерянное въ юности, и который притомъ не во всемъ похожъ на другихъ и имеетъ некоторыя свойства, ему одному принадлежащiя, исповедь такого человека не можетъ не представить чего-нибудь новаго. Какъ бы то ни было, но въ такомъ деле, где замешалась душа, нельзя такъ решительно возвещать приговоръ. Тутъ и наиглубокомысленнейшiй душеведецъ призадумается. Въ душевномъ деле трудно и надъ человекомъ обыкновеннымъ произнести судъ свой. Есть такiя вещи, которыя не подвластны холодному разсужденiю, какъ бы уменъ ни былъ разсуждающiй, — которыя постигаются только въ минуты техъ душевныхъ настроенiй, когда собственная душа наша расположена къ исповеди, къ обращенiю на себя, къ охужденiю себя, а не другихъ. Словомъ, въ этой решительности, съ какою былъ произнесенъ этотъ приговоръ, мне показалась больше самоуверенность судившаго — въ уме своемъ и въ верховности своей точки воззренiя

"Въ заключенiе всего, я долженъ заметить, (что) сужденiя большею частiю были слишкомъ уже решительны, слишкомъ резки, и всякъ, укорявшiй меня въ недостатке смиренiя истиннаго, не показалъ смиренiя относительно самаго себя. Положимъ, я въ гордости своей, основавшись на многихъ достоинствахъ, мне приписанныхъ всеми, могъ подумать, что я стою выше всехъ и имею право произносить судъ надъ другими. Но, на чемъ основываясь, могъ судить меня решительно тотъ, кто не почувствовалъ, что онъ стоитъ выше меня? Какъ бы это ни было, но, чтобы произнести полный судъ надъ кемъ бы то ни было, нужно быть ваше того, котораго судишь. Можно делать замечанiя по частямъ на то и на другое, можно давать и мненiя, и советы, но выводы основывать на этихъ мненiяхъ обо всемъ человеке, объявлять его решительно помешавшимся, сошедшимъ съ ума, называть лжецомъ и обманщикомъ, надевшимъ личину набожности, приписывать подлыя и низкiя цели, — это такого рода обвиненiя, которыхъ я бы не въ силахъ былъ взвести даже на отъявленнаго мерзавца, заклейменнаго клеймомъ всеобщаго презренiя. Мне кажется, что прежде, чемъ произносить такiя обвиненiя, следовало бы хотя сколько-нибудь содрогнуться душою и подумать о томъ, каково было бы намъ самимъ, еслибы такiя обвиненiя обрушились на насъ публично, въ виду всего света. Не мешало бы подумать, прежде, чемъ произносить такiя обвиненiя: не ошибаюсь ли я самъ? ведь я тоже человекъ. Дело тутъ душевное. Душа человека — кладязь, не для всехъ доступный, и на видимомъ сходстве некоторыхъ признаковъ нельзя основываться. Часто и найискуснейшiе врачи принимали одну болезнь за другую и узнавали ошибку свою только тогда, когда разрывали уже мертвый трупъ.....

— темъ более, что я думалъ, что въ книге моей скорее зерно примиренiя, а не раздора. Душа моя изнемогала отъ множества упрековъ: изъ нихъ многiе были такъ страшны, что не дай ихъ Богъ никому получать. Не могу не изъявить также и благодарности темъ, которые могли бы также осыпать меня за многое упреками, но которые, почувствовавъ, что ихъ уже слишкомъ много для немощной натуры человека, рукой скорбящаго брата приподымали меня, повелевая ободриться. Богъ да вознаградитъ ихъ: я не знаю выше подвига, какъ подать руку изнемогшему духомъ."

"Переписка съ Друзьями", эта книга, въ которой онъ, изъ любви къ ближнимъ, решился показать себя имъ безъ театральной одежды лиричечкаго и комическаго писателя! И кто, читая замогильныя жалобы Гоголя, не "содрогнется", какъ онъ говорилъ, "душою"? Многiе ли изъ насъ, подобно издателю "Переписки съ Друзьями", остались, при ея появленiи, въ почтительномъ молчанiи касательно внутреннейшаго ея смысла? Намъ теперь грустно за тогдашнее время, и, въ грусти своей, мы готовы повторять то, что̀ было высказано съ благородною искренностiю С. Т. Аксаковымъ:

"Поразили меня эти две статьи ("Предисловiе" и "Завещанiе" въ "Переписке съ Друзьями"). Больно и тяжело вспомнить неумеренность порицанiй, возбужденныхъ ими во мне и другихъ. Вся беда заключалась въ томъ, что оне рано были напечатаны. Вероянно, такое действiе произведутъ теперь обе статьи и на другихъ людей, которые такъ же, какъ и я, были недовольны этою книгою, и особенно печатнымъ завещанiемъ живого человека. Смерть все изменила, все поправила, всему указала настоящее место и придала настоящее значенiе."

̀ о немъ печатается, и высылать ему. Онъ не пренебрегалъ критикою и самаго ничтожнаго газетнаго щелкопера, особенно если она была направлена противъ него. Онъ говорилъ, что злость заставляетъ человека напрягать весь свой умъ, чтобъ отыскать въ сочиненiи какой-нибудь недостатокъ, и что по этому критика озлобленнаго человека бываетъ иногда для автора полезнее похвалъ. Въ чемодане Гоголя, остававшемся за границей въ квартире Жуковскаго, найдена целая кипа рецензiй, вырезанныхъ изъ разныхъ перiодическихъ изданiй. Онъ не только находилъ время читать ихъ, но некоторыя даже списывалъ собственною рукою очень тщательно.

"Переписку съ Друзьями" заняла его умъ больше другихъ. Онъ, кажется, былъ знакомъ съ критикомъ лично, былъ даже съ нимъ некоторое время въ переписке; ему стало жаль, что человекъ, кеторый могъ бы приносить пользу, занявшись своимъ прямымъ деломъ, — сбивается съ дороги отъ излишняго увлеченiя идеями, невходившими въ областъ изящнаго, — и онъ написалъ къ нему следующее письмо.

"Я прочелъ съ прискорбiемъ статью вашу обо мне — — не потому, чтобы мне прискорбно было униженiе, въ которое вы хотели меня поставить въ виду всехъ, но потому, что въ немъ слышенъ голосъ человека, на меня разсердившагося. А мне не хотелось бы разсердить четовека, даже нелюбящаго меня, темъ более васъ, который — думалъ я — любилъ меня. Я вовсе не имелъ въ виду огорчить васъ ни въ какомъ месте моей книги. Какъ же вышло, что на меня разсердились все до единаго въ Россiи? Этого, покуда, и еще не могу понять. Восточные, западные, нейтральные — все огорчились. Это правда, я имелъ въ виду небольшой щелчокъ каждому изъ нихъ, считая это нужнымъ, испытавши надобность его на собственной коже [всемъ намъ нужно побольше смиренiя]; но я не думалъ, чтобъ щелчокъ мой вышелъ такъ грубо неловокъ и такъ оскорбителенъ. Я думалъ, что мне великодушно простятъ все это и что въ книге моей зародышъ примиренiя всеобщаго, а не раздора. Вы взглянули на мою книгу глазами человека разсерженнаго, а потому почти все приняли въ другомъ виде. Оставьте все те места, которыя, покаместь, еще загадка для многихъ, если не для всехъ, и обратите вниманiе на те места, которыя доступны всякому здравому и разсудительному человеку, и вы увидите, что вы ошиблись во многомъ.

"Я не даромъ молилъ всехъ прочесть мою книгу несколько разъ, предугадывая впередъ все недоразуменiя. Поверьте, что не легко судить о книге, где замешалась собственная душевная исторiя автора, скрытно и долго жившаго въ самомъ себе и страдавшаго неуменьемъ выразиться. Не легко также было и решиться на подвигъ выставить себя на всеобщiй позоръ и посмеянiе, выставивши часть той внутренней своей исторiи, настоящiй смыслъ которой не скоро почувствуется. Уже одинъ такой подвигъ дожленъ былъ бы заставить мыслящаго человека задуматься и, не торопясь подачею своего голоса о ней, прочесть ее въ различные часы душевнаго расположенiя, более спокойнаго и более настроеннаго къ собственной исповеди, потому что только въ такiя минуты душа способна понимать душу, а въ книге моей дело души. Вы бы не сделали тогда техъ оплошныхъ выводовъ, которыми наполнена ваша статья. Какъ можно, на примеръ, изъ того, что я сказалъ, что въ критикахъ, говорившихъ о недостаткахъ моихъ, есть много справедливого, вывести заключенiе, что критики, говорившiя о достоинствахъ моихъ, несправедливы? Такая логика можетъ присутствовать только въ голове разсерженнаго человека, ищущаго только того, что́ способно раздражать его, а не оглядывающаго предметъ спокойно со всехъ сторонъ. Я долго носилъ въ голове, какъ заговорить о критикахъ, которые говорили о достоинствахъ моихъ и которые, по поводу моихъ сочиненiй, распространили много прекрасныхъ мыслей объ искустве; я безпристрастно хотелъ определить достоинство каждаго и оттенки эстетическаго чутья, которымъ более или менее одаренъ былъ каждый; я выжидалъ только времени, когда мне можно будетъ сказать объ этомъ, или, справедливее, когда мне прилично будетъ сказать объ этомъ, чтобы не говорили потомъ, что я руководствовался какой-нибудь своекорыстной целью, а не чувствомъ безпристрастiя и справедливости. Пишите критики самыя жестокiя, прибирайте все слова, какiя знаете, на то, чтобъ унизить человека, способствуйте къ осмеянiю меня въ глазахъ вашихъ читателей, не пожалевъ самыхъ чувствительныхъ струнъ, можетъ быть, нежнейшаго сердца, — все это вынесетъ душа моя, хотя и не безъ боли и не безъ скорбныхъ потрясенiй; но мне тяжело, очень тяжело — говорю вамъ это искренно — когда противъ меня питаетъ личное озлобленiе даже и злой человекъ. А васъ я считалъ за добраго человека. Вотъ вамъ искреннее излiянiе моихъ чувствъ."

"кроткой мудрости", которая, по Апостолу, доказывается "на самомъ деле, добрымъ поведенiемъ". Онъ отвечалъ Гоголю въ выраженiяхъ, на которыя ничто не давало ему права. Это видно изъ возраженiй Гоголя, сохранившихся между его бумагами въ мелкихъ клочкахъ, изъ которыхъ, многiе потеряны, такъ что изъ нихъ съ трудомъ можно было составить только несколько отрывковъ. Эти отрывки изъ письма, написаннаго Гоголемъ начерно, потомъ изорваннаго и уцелевшаго только случайно (и то, какъ уже сказано, не вполне), показываютъ, что Гоголь намеренъ былъ сперва оправдываться передъ однимъ человекомъ въ обидныхъ обвиненiяхъ, которыя посылались на него со всехъ сторонъ, но потомъ, разсудивъ, вероятно, что этимъ принесетъ мало пользы своему делу, переменилъ форму своихъ "оправдательныхъ статей" и изложилъ ихъ въ особой записке, которой не успелъ еще дать заглавiя. Таково происхожденiе этого важнаго источника для составленiя коментарiевъ къ произведенiямъ Гоголя, для составленiя его задушевной его характеристики и его литературнаго образа. Сложенные и прочитанные мною лоскутки изорваннаго Гоголемъ письма къ критику интересны для насъ еще въ томъ отношенiи, что представляютъ много новыхъ мыслей и намековъ на мысли, невошедшихъ въ "Авторскую Исповедь", и служатъ объясненiемъ некоторыхъ местъ ея. Помещаю здесь отрывки изъ этого письма.

"Съ чего начать мой ответъ на ваше письмо, если не съ вашихъ же словъ: "Опомнитесь, вы стоите на краю бездны"! Какъ далеко вы сбились съ прямаго пути! въ какомъ вывороченномъ виде стали передъ вами вещи! въ какомъ грубомъ, невежественномъ смысле приняли вы мою книгу! какъ вы ее истолковали!.. О, да внесутъ святыя силы миръ въ вашу страждущую душу! Зачемъ было вамъ переменять разъ выбранную, мирную дорогу? Что̀ могло быть прекраснее, какъ показывать читателямъ красоты въ твореньяхъ нашихъ писателей, возвышать ихъ душу и силы до пониманья всего прекраснаго, наслаждаться трепетомъ пробужденнаго въ нихъ сочувствiя и такимъ образомъ невидимо действовать на ихъ души? Дорога эта привела бы васъ къ примиренiю съ жизнью, дорога эта заставила бы васъ благословлять все въ природе. А теперь уста ваши дышатъ желчью и ненавистью.... Зачемъ вамъ, вамъ, съ вашею пылкою душою, вдаваться въ этотъ омутъ политической (жизни) въ эти мутныя событiя современности, среди которой и твердая осмотрительность многосторонняго (ума) теряется? Какъ же съ вашимъ одностороннимъ, пылкимъ какъ порохъ умомъ, уже вспыхивающимъ прежде, чемъ еще успели узнать, что́ истина, а что́ (ложь), какъ вамъ не потеряться? Вы сгорите, какъ свечка и другихъ сожжете..... О, какъ сердце мое ноетъ въ эту минуту за васъ! Что́, если и я виноватъ? что̀, если и мои сочиненiя послужили вамъ къ заблужденiю? Но нетъ, какъ ни разсмотрю все прежнiя сочиненiя (мои), вижу что они не могли (соблазнить васъ). — — Когда я писалъ ихъ, я благоговелъ передъ (всемъ, передъ) чемъ человекъ долженъ благоговеть. Насмешки и нелюбовь слышались у меня не надъ властью, не надъ коренными законами нашего государства, но надъ извращеньемъ, надъ уклоненьемъ, надъ неправильными толкованьями, надъ дурнымъ (приложенiемъ ихъ). Нигде не было у меня насмешки надъ темъ, что́ составляетъ основанье русскаго характера и его великiя силы. Насмешка была только надъ мелочью, несвойственной его характеру. Моя ошибка въ томъ, что я мало обнаружилъ русскаго человека, я не развергнулъ его, не обнажилъ до техъ великихъ родниковъ, которые хранятся въ его душе. Но это не легкое дело. Хотя я и больше наблюдалъ за русскимъ человекомъ, хота мне могъ помогать некоторый даръ ясновиденья, но я не былъ ослепленъ собой, глаза у меня были ясны. Я виделъ, что я еще не зрелъ для того, чтобы бороться съ событьями выше техъ, вакiя доселе были въ моихъ сочиненiяхъ, и съ характерами сильнейшими. Все могло показаться преувеличеннымъ и напряженнымъ. Такъ и случилось съ этой моей книгой, на которую вы такъ напали. Вы взглянули на нее распаленными глазами, и все вамъ представилось въ ней въ другомъ виде. Вы ее не узнали. Не стану защищать мою книгу. Я самъ на нее напалъ и нападаю. Она была издана въ торопливой поспешности, несвойственной моему характеру, разсудительному и осмотрительному. Но движенiе было честное. Никому я не хотелъ его польстить, или покадить. Я хотелъ только остановить несколько пылкихъ головъ, готовыхъ закружиться и потеряться въ этомъ омуте и безпорядке, въ какомъ вдругъ очутились все вещи мiра, когда внутреннiй духъ сталъ померкать, какъ-бы готовый погаснуть. Я попалъ въ излишества, но — говорю вамъ — я этого даже не заметилъ. Своекорыстныхъ же целей я и прежде не имелъ, когда меня еще несколько занимали соблазны мiра, а темъ более (теперь, когда мне) пора подумать о смерти...... Ничего не хотелъ (я) ею выпрашивать. Это не въ моей натуре. Слава Богу, я возлюбилъ свою бедность и не променяю ее на те блага, которыя вамъ кажутся такъ обольстительными. Вспомнили бъ вы по крайней мере, что у меня нетъ даже угла, и я стараюсь о томъ, какъ бы еще облегчить мой небольшой походный чемоданъ, чтобъ легче было разставаться съ мiромъ. Стало быть, вамъ бы следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозренiями, которыми, признаюсь, я бы не имелъ духа запятнать последняго мерзавца..... Вы извиняете себя (темъ, что вы писали) въ гневномъ расположенiи духа. Но въ какомъ же (расположенiи духа) вы решаетесь говорить (неуважительно о такихъ) важныхъ предметахъ (какъ)...? — — —

"Какъ странно мое положенiе, что я долженъ защищаться противъ техъ нападенiй, которыя все направлены не противъ меня и не противъ моей книги. Вы говорите, что вы прочли будто сто разъ мою книгу, тогда какъ ваши же слова говорятъ, что вы ее не читали ни разу. Гневъ отуманилъ глаза вамъ и ничего не далъ вамъ увидеть въ настоящемъ смысле. Блуждаютъ кое-где блестки правды посреди огромной кучи софизмовъ и необдуманныхъ юношескихъ увлеченiй. Но какое невежество! — — ту самую церковь (и техъ самыхъ) пастырей, которые мученичествомъ своей смерти запечатлели истину всякаго слова Христова, которые тысячами гибли подъ ножами и мечами убiйцъ, молясь о нихъ, и наконецъ утомили самихъ палачей, такъ что победители упали къ ногамъ побежденныхъ, и весь мiръ исповедалъ.... И этихъ самыхъ пастырей, этихъ мучениковъ епископовъ, (которые) вынесли на плечахъ святыню Церкви, вы — —? Опомнитесъ, куда вы зашли? — — Да я, когда былъ еще въ гимназiи, я и тогда не восхищался Вольтеромъ. У меня тогда было на столько ума, чтобъ видеть въ Вольтере ловкаго остроумца, но далеко не глубокаго человека. Вольтеромъ не могли восхищаться ни Пушкинъ, ни Суворовъ, ни все сколько-нибудь полные умы. Вольтеръ, не смотря на все блестящiя заметки, остался тотъ же Французъ, который уверенъ, что можно говорить обо всехъ предметахъ высокихъ шутя и легко. — — —

"Нельзя, получа легкое журнальное образованiе, (судить) о такихъ предметахъ. Нужно для этого изучить исторiю Церкви. Нужно съизнова прочитать съ размышленiемъ всю исторiю человечества въ источникахъ, а не въ нынешнихъ легкихъ брошюркахъ, (написанныхъ) Богъ весть кемъ. Эти поверхностныя (энциклопед)ическiя сведенiя разбрасываютъ умъ, а не сосредоточиваютъ его.

"Что́ мне сказать вамъ на резкое замечанiе (о) русско(мъ) мужик(е) — — замечанiе, которое вы съ такою самоуверенностiю произносите, какъ-будто векъ обращались съ русскимъ мужикомъ? Что́ мне тутъ говорить, когда такъ красноречиво говорятъ тысячи церквей и монастырей, покрывающихъ..... которые они строятъ не дарами богатыхъ, но бедными лептами неимущихъ? — — Нетъ, нельзя судить о Русскомъ народе тому, кто прожилъ векъ въ Петербурге, безпрестанно занятый легкими журнальными (статейками) техъ французскихъ..... такъ пристрастно — — Позвольте также сказать, что я более предъ вами имею права заговорить (о Русскомъ) народе. Все мои сочиненiя, по единодушному убежденiю, показываютъ знанiе природы русскаго человека, (какъ въ писателе), который былъ съ народомъ наблюд(ателенъ и, можетъ) быть, уже имеетъ даръ входить..... что́ подтвердили (и вы) въ вашихъ критикахъ. А что̀ же вы ́ вы произвели такого, въ которомъ видно......? Предметъ (этотъ) великъ, и объ этомъ я могъ бы вамъ (написать целыя) книги. Вы бы устыдились сами того грубаго смысла, который вы придали советамъ моимъ помещику. Какъ эти советы ни..... но въ нихъ нетъ протеста противу грамотности..... разве протестъ противъ развращенiя (народа Русск)аго грамотою, на место того, что грамата намъ дана, чтобъ стремить къ высшему свету человека. Отзывы ваши о помещике вообще отзываются временами фонъ-Визина. Съ техъ поръ много, много изменилось въ Россiи, и теперь показалось многое другое. — — Не стыдно ли вамъ въ уменьшительныхъ именахъ нашихъ, которыя даемъ мы иногда и товарищамъ, видеть.....? Вотъ до какихъ ребяческихъ выводовъ доводитъ неверный взглядъ на главный предметъ!

"Еще изумила меня эта отважная самонадеянность, съ которою вы говорите, что "Я знаю общество наше и духъ его". Какъ можно ручаться за этотъ ежеминутно меняющiйся хамелеонъ? Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства къ тому? Показали ли вы где-нибудь въ сочиненьяхъ своихъ, что вы глубокiй ведатель души человека? Живя почти безъ прикосновенья съ людьми и светомъ, ведя мирную жизнь журнальнаго сотрудника, во всегдашнихъ занятiяхъ фельетонными статьями, какъ вамъ иметь понятiе объ этомъ громадномъ страшилище, которое..... данными явленiями..... въ ту ловушку, въ которую (попадаютъ) все молодые писатели (разсуждающiе обо) всемъ мiре и человечестве, тогда какъ (довольно) заботъ намъ и вокругъ себя. Нужно (прежде всего) ихъ исполнить; тогда общество (само) собою пойдетъ хорошо. А если (пренебрежемъ) свои обязанности относительно лицъ..... за обществомъ..... такъ же точно. Я (встречалъ) въ последнее время много прекрасныхъ людей (которые) совершенно сбились на этомъ........

"Многiе, видя, что общество идетъ дур(ной дорогой), что порядокъ делъ безпрестанно запутывается, думаютъ, что преобразованьями и реформами, обращеньемъ на такой и на другой ладъ можно поправить мiръ. Другiе думаютъ, что посредствомъ какой-то особенной, довольно посредственной литературы, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитанiе общества. Мечты! кроме того, что прочитанная книга лежитъ........ Плоды если происходятъ, то вовсе не те, о которыхъ думаетъ авторъ, а чаще такiе, отъ которыхъ онъ съ испугомъ отскакиваетъ самъ...... Общество образуется само собою, слагается изъ единицъ...... единица исполнила долж.... (Пускай) вспомнитъ человекъ, (что) онъ вовсе не матерiальная скотина, а высокiй гражданинъ высокаго небеснаго гражданства, и до техъ поръ, покуда (каждый) сколько-нибудь не будетъ жить жизнью небеснаго гражданства, до техъ поръ не придетъ въ порядокъ и земное гражданство.

"(Вы) говорите — — Нетъ, Россiя... помолилась вь 1612, и спасла отъ Поляковъ; она помолилась въ 1812, и спасла отъ Французовъ. Или это вы называете молитвою, что одна тысячная молиться, а все прочiе кутятъ..... съ утра до вечера на всякихъ зрелищахъ, закладывая последнее свое имущество, чтобы насладиться всемъ комфортомъ, которымъ наделила насъ эта б.... европейской цивилизацiи...

"Нетъ, оставимъ..... Будемъ исполнять (свое) дело честно. (Будемъ) стараться, чтобъ не зарыть въ землю талантовъ. Будемъ отправлять свое ремесло. Тогда все будетъ хорошо, и состоянье (общества) поправится само собою. — — — Владельцы разъедутся по поместьямъ. Чиновники увидятъ что не нужно жить богато, перестанутъ..... А честолюбецъ, увидя, что важныя места не награждаютъ ни деньгами и богатымъ жалованьемъ..... ни вы, ни я не рождены..... Позвольте мне напомнить (вамъ) прежнюю вашу дорогу. Литераторъ сущ..... Онъ долженъ служить искусству... вносить въ души мiра примиренiе... а не вражду... Начните ученье. Примиритесь за техъ поэтовъ и мудрецовъ, которые воспитываютъ душу. Журнальныя занятiя выветриваютъ душу, и вы замечаете наконецъ пустоту въ себе. Вспомните, что вы учились кое-какъ, не кончили даже университетскаго курса. Вознаградите (это) чтеньемъ большихъ сочиненiй, а не современныхъ брошюръ, писанныхъ разгоряченнымъ..... совращающимъ съ прямого взгляда.

 "