Глава XX.
Воспомiнанiе А. О. С—ой о жизни Гоголя въ Риме и въ Ницце; — Переписка съ С. Т. Аксаковымъ и съ Н. Н. Ш***.
Осенью 1842 года А. О. С—ва поехала въ Италiю и остановилась, въ ноябре, во Флоренцiи. Неожиданно получила она отъ Гоголя письмо, въ которомъ онъ писалъ, что его удерживаетъ въ Риме больной Языковъ, и просилъ ее прiехать въ Римъ. "Увидеть васъ (заключилъ онъ) у меня душевная потребность". Черезъ несколько времени она получила отъ него другое письмо, которое оканчивалось такъ: "Упросите себя ускорить прiездъ свой: увидите, какъ этимъ себя самихъ обяжете".
Въ конце декабря братъ г-жи С—ой, А. О. Р***, поехалъ въ Римъ, для прiисканiя ей тамъ жилья, а въ конце генваря 1843 года она отправилась туда сама и прiехала на Piazza Troiana, въ Palazzetto Valentini. Верхнiй этажъ былъ освещенъ. На лестницу выбежалъ Гоголь, съ протянутыми руками и съ лицомъ, сiяющимъ радостью.
— Все готово! сказалъ онъ. — Обедъ васъ ожидаетъ, и мы съ А. О. (имя брата г-жи С—ой) уже распорядились. Квартиру эту я нашелъ. Воздухъ будетъ хорошъ; Корсо подъ рукою, а что́ всего лучше — вы близко отъ Колизея и Fora Boario.
Поговоривъ немного, онъ отправился домой, съ обещанiемъ придти на другой день. Въ самомъ деле, на другой день онъ пришелъ въ часъ, спросилъ карандашъ и лоскутокъ бумаги и началъ писать:
"Куда следуетъ А. О. наведываться между деломъ и бездельемъ, между визитами, и проч. и проч."
Въ этотъ день Гоголь былъ съ г-жей С—ой во многихъ местахъ и кончилъ обозренiе Рима церковью св. Петра. Онъ возилъ съ собой бумажку и везде что-нибудь отмечалъ; наконецъ написалъ:
"Петромъ осталась А. О. довольна".
Такiя прогулки продолжались ежедневно въ теченiе недели, и Гоголь направлялъ ихъ такъ, что оне кончались всякой разъ Петромъ
— Это такъ следуетъ, говоритъ онъ: — на Петра никакъ не наглядишься, хотя фасадъ у него и комодомъ.
Однажды онъ повезъ г-жу С—ву и ея брата въ San Pietro in Vinculi, где стоитъ статуя Моисея, работы Микель-Анджело. Онъ просилъ своихъ спутниковъ идти за собою и не смотреть въ правую сторону; потомъ привелъ ихъ къ одной колонне и вдругъ велелъ обернуться. Они ахнули отъ удивленiя и восторга, увидевъ передъ собой сидящаго Моисея, съ длинной бородой.
— Вотъ вамъ и Микель-Анджело! сказалъ Гоголь. — Каковъ?
онъ сделалъ эту статую. "Вообще (говоритъ А. О. С—ва) онъ хвасталъ передъ нами Римомъ такъ, какъ будто это его открытiе".
Въ особенности онъ заглядывался на древнiя статуи на Рафаеля. Однажды, когда его спутница не столько восхищалась, сколько бы онъ желалъ, Рафаелевой Психеею въ Форнезине, онъ очень серьезно на нее разсердился. Для него Рафаель-архитекторъ былъ столь же великъ, какъ ж Рафаель-живописецъ, и, чтобъ доказать это, онъ возилъ своихъ гостей на виллу Madama, построенную по рисункамъ Рафаеля. А. О. С—ва всходила съ Гоголемъ на Петра, и когда сказала ему, что ни за что́ не решилась бы идти по внутреннему карнизу церкви (который такъ широкъ, что по немъ могла бы проехать карета въ четыре лошади), онъ отвечалъ:
— Теперь и я не решился бы, потому что нервы у меня разстроены, но прежде я по целымъ часамъ лежалъ на этомъ карнизе, и верхнiй слой Петра мне такъ известенъ, какъ едва ли кому другому. Когда вглядишься въ Петра и въ пропорцiи его частей, нельзя надивиться довольно генiю Микель-Анджело.
Гоголь ездилъ съ А. О. С—ой и въ Альбано. Тамъ онъ сначала казался очень веселъ, потомъ вдругъ почувствовалъ скуку и томленiе. Вечеромъ все спутники Гоголя собрались вместе, и одинъ изъ нихъ началъ читать Lettres d’un Voyager, par George Sand. Гоголь былъ необыкновенно тревоженъ, ломалъ руки, не говоря ни слова, когда другiе восхищались некоторыми местами, и смотрелъ какъ-то пасмурно; наконецъ ушелъ къ себе. Все небольшое общество его спутниковъ ночевало въ Альбано. На другой день, когда А. О. С—ова спрашивала, зачемъ онъ ушелъ, онъ сказалъ:
— Любите ли вы скрипку?
— Да, отвечали ему.
— А любите ли вы, когда на скрипке фальшиво играютъ?
— Да что́ же это значитъ?
— Такъ ваша Жоржъ Зандъ видитъ и изображаетъ природу. Я не могъ видеть, какъ вы ею восхищаетесь. Я удивляюсь, какъ вамъ вообще нравится все это растрепанное.
Онъ условился провести въ Альбано вместе съ г-жею С—ой и ея спутниками трое сутокъ; но, возвратясь вечеромъ изъ гулянья, она съ удивленiемъ узнала, что онъ уехалъ въ Римъ. Въ оправданiе этого страннаго поступка онъ приводилъ потомъ такiя причины, которыя показывали, что онъ желалъ только отделаться отъ дальнейшихъ объясненiй.
Во время прогулокъ по Риму, его особенно забавляли ослы, на которыхъ онъ ехалъ съ своими спутниками. Онъ находилъ ихъ очень умными и прiятными животными и уверялъ, что они ни на какомъ языке не называются такъ прiятно, какъ на итальянскомъ (i ciueci). После ословъ его занимали растенiя, которыхъ обращики онъ срывалъ и привозилъ домой. Подъ весну, когда уже въ поле сделалось веселее, онъ выезжалъ для прогулокъ въ Кампанiю. Особенно любилъ онъ Ponte Numentano и Aqua Accittosa. Тамъ онъ ложился на спине и не говорилъ ни слова. Когда его спрашивали, отчего онъ молчитъ, онъ отвечалъ:
— Зачемъ говорить? тутъ надобно дышать, дышать, втягивать носомъ этотъ живительный воздухъ и благодарить Бога, что столько прекраснаго на свете.
На страстной неделе Гоголь говелъ, и тутъ А. О. С—ва заметила уже его религiозное расположенiе. Онъ становился обыкновенно поотдаль отъ другихъ и до такой степени бывалъ погруженъ въ молитву, что, казалось, не замечалъ никого вокругъ себя.
А. О. С—ва уехала изъ Рима въ мае и до iюля не имела никакого известiя о Гоголе; наконецъ узнала, что онъ въ Эмсе у Жуковскаго, къ которому она намеревалась ехать. Прiехавъ туда изъ Бадена, она узнала, что Гоголь выехалъ въ Баденъ къ ней навстречу, и скоро получила отъ него шутливое письмо, которое начиналось такъ:
"Каша безъ масла гораздо вкуснее, нежели Баденъ безъ васъ. Кашу безъ масла всё-таки можно какъ-нибудь есть, хоть на голодные зубы, а Баденъ безъ васъ просто не йдетъ въ горло".
Проведя въ Эмсе три дня, она выехала въ Баденъ и нашла тамъ Гоголя. Онъ почти всякой день у нея обедалъ, исключая техъ дней, когда онъ говорилъ:
— Пойду полюбоваться, что́ тамъ Русскiе делаютъ за табльдотомъ.
Онъ ходилъ въ гостинницы и другiя публичныя места, какъ ходятъ въ кунсткамеру. Не будучи почти ни съ кемъ знакомъ, Гоголь зналъ почти все отношенiя между прiезжими и угадывалъ многое очень верно. Всякiй день после обеда онъ читалъ г-же См—ой "Илiаду", въ переводе Гнедича, и когда она говорила, что эта книга ей надоедаетъ, онъ оскорблялся, сердился и писалъ къ Жуковскому, что А. О. "и на Илiаду топаетъ ногами". Въ это время онъ ужъ былъ очень известенъ русской заграничной публике по своимъ сочиненiямъ, и князь Д*** просилъ А. О. С—ву показать ему автора "Мертвыхъ душъ". Гоголь уже простился тогда съ нею и долженъ былъ черезъ минуту проехать мимо въ дилижансе. Но сколько она ни звала его, чтобъ обернулся къ ней, Гоголь, заметивши, видно, съ нею князя, сделалъ видъ, что ничего не слышитъ, и такимъ образомъ проехалъ мимо нея и уехалъ во Франкфуртъ къ Жуковскому.
Она не условилась съ нимъ, где имъ увидеться въ будущую зиму, и просила его письменно прiехать въ Ниццу. Онъ отвечалъ, что онъ чувствуетъ, что слишкомъ привязывается къ семейству графа С*** и къ ней, а ему не следуетъ этого делать, чтобъ не связывать своихъ действiй никакими узами. Живя въ Ницце, А. О. С—ва долго не получала отъ него писемъ, какъ однажды, въ декабре месяце, возвратясь изъ прогулки, нашла въ своей квартире Гоголя.
— Вотъ видите, сказалъ онъ, — вотъ и я теперь съ вами, и поселился очень близко къ вамъ. Я распоряжусь такъ, что буду делить свое время между вами и В—ми.
Квартира его, однакожъ, оказалась неудобною, и онъ переехалъ къ В—мъ, въ домъ г-жи Паради.
Въ Ницце Гоголь также почти ежедневно обедалъ у А. О. С—ой, но ужъ не читалъ больше после обеда "Илiады", а вытаскивалъ вместо нея изъ кармана толстую тетрадь выписокъ изъ Святыхъ Отцовъ. Иногда онъ читалъ сочиненiя Марка-Аврелiя и съ умиленiемъ говорилъ:
— Божусь Богомъ, что ему недостаетъ только быть христiяниномъ!
О своихъ обстоятельствахъ онъ говорилъ очень мало; но такъ какъ было известно, что его способы существованiя очень скудны, то его собеседница желала хотя шуткой выпытать, что́ у него есть. Одинъ разъ она начала его экзаминовать, сколько у него белья и платья, и старалась отгадать, чего у него больше.
— Я вижу, что вы просто совсемъ не умеете отгадывать, отвечалъ онъ. — Я большой франтъ на галстухи и жилеты. У меня три галстуха: одинъ парадный, другой повседневный, а третiй дорожнiй, потеплее.
Изъ распросовъ оказалось, что у него было только необходимое для того, чтобъ быть чистымъ.
— Это мне такъ следуетъ, говорилъ онъ. — Всемъ такъ следуетъ, и вы будете жить, какъ я, и, можетъ быть, я увижу то время, когда у васъ будетъ только две пары платья: одно для праздниковъ, другое для будней. А лишняя мебель и всякiе комфорты въ комнате вамъ такъ надоедятъ, что вы сами понемногу станете избавляться отъ нихъ. Я вижу, что это время придетъ для васъ. Вотъ я заметилъ, что у меня въ чемодане завелась ненужная вещь; я вамъ ее подарю.
И на другой день принесъ А. О. С—ой рисунокъ Иванова.
Въ то время на нее иногда находила непонятная тоска. Гоголь списалъ собственноручно четырнадцать псалмовъ и заставлялъ ее учить ихъ наизусть. После обеда онъ спрашивалъ у нея урокъ, какъ спрашиваютъ у детей, и лишь только она хоть немножко запиналась на слове, онъ говорилъ: "Не твердо!" и отсрочивалъ урокъ до другого дня.
—ва часто встречала его на берегу моря. Если его внезапно поражало какое-нибудь освещенiе на утесахъ или на зелени, онъ не говорилъ ни слова, а только останавливался, указывалъ и улыбался. Въ Ницце онъ былъ по большей части очень веселъ, представлялъ своихъ гимназическихъ учителей, разсказывалъ анекдоты и между прочимъ прочиталъ своему небольшому обществу "Тараса Бульбу". Здоровье его, однакожъ, не было въ цветущемъ состоянiи. Онъ разсказывалъ, что, едучи въ Ниццу, заболелъ въ Марсели ночью такъ ужасно, что не надеялся дожить до утра и съ покорностью ожидалъ смерти. Онъ чувствовалъ, какъ смерть къ нему приближалась, и встречалъ ее молитвами. Утромъ онъ чувствовалъ большую слабость, однакожъ селъ въ дилижансъ и прiехалъ въ Ниццу.
—ва уехала говеть въ Парижъ, а Гоголь въ Штутгардтъ, но вместо Штутгардта попалъ въ Дармштадтъ. Въ iюне она прiехала во Франкфуртъ и нашла Гоголя въ Hôtel de Russie. Она провела тамъ две недели, видаясь каждый день съ Гоголемъ и Жуковскимъ. Гоголь былъ беззаботно веселъ и не жаловался на свое здоровье.
Въ томъ же году она возвратилась въ Россiю и вела съ Гоголемъ деятельную переписку, о которой мне известно только, что она была нравственно-религiознаго содержанiя.
Следующiя письма Гоголя могутъ служить продолженiемъ переданнаго мною разсказа А. О. С—ой.
Къ С. Т. Аксакову.
"1844 г. Ницца. Февраля 10, 30 генв.
"Я очень поздно отвечаю на письмо ваше, милый другъ мой. Причин(ою) этого было отчасти физическое болезненное расположенiе, содержавшее духъ мой въ какомъ-то безчувственно-сонномъ положенiи, съ которымъ я боролся безпрестанно, желая победить его, и которое отнимало у меня даже охоту и силу писать письма. Меня успокоивала съ этой стороны уверенность, что друзья мои, то есть те, которые верятъ душе моей, не припишутъ моего молчанiя забвенiю о нихъ. Все, что́ ни разсудили вы на счетъ моего письма къ N*. N*., я нахожу совершенно благоразумнымъ, такъ же какъ и ваши собственныя мысли обо всемъ, къ тому относящiяся. Одно мне было только грустно читать, это то, что ваше собственное душевное расположенiе не спокойно и тревожно. Я придумывалъ все средства, какiя могли только внушить мне небольшое познанiе и некоторые внутреннiе душевные опыты — —"
Къ Н. Н. Ш***.
"Ницца. Марта, 1844.
"Хотя до праздника Воскресенья Христова остается еще три съ половиною недели, но я заранее васъ поздравляю, добрый и почтенный другъ мой Надежда Николаевна. На дняхъ я еду отсюда въ Штутгардтъ, съ темъ чтобъ тамъ въ русской церкве нашей говеть и встретить Пасху. Вы можете быть уверены, что я буду молиться и за васъ, какъ, безъ сомненiя, вы будете молиться обо мне, и что после провозглашенiя "Христосъ воскресе" пошлемъ взаимно другъ другу наши душевныя и братскiя лобзанiя. Я получилъ отъ васъ два письма съ того времени, какъ писалъ къ вамъ въ последнiй разъ: одно назадъ тому месяцъ [писанное вамъ отъ 20 генваря], другое гораздо прежде. Не сердитесь на меня за большiе промежутки.
что всякiй разъ возникаетъ въ душе вопросъ: будетъ ли отъ письма моего какая-нибудь существенная польза и что-нибудь спасительное для брата? не обратится ли оно въ болтовню или въ повторенiе того, что́ уже было сказано? Вамъ дело другое: вы имеете более времени, и притомъ вы можете более сказать полезнаго. А мне иногда дорога всякая минута, мне слишкомъ еще много предстоитъ узнать и научиться самому, для того, чтобы сказать потомъ что-нибудь полезное другому. Не забывайте, что кроме того мне иногда предстоитъ страшная переписка и отвечать приходится на все стороны, и почти всегда такими письмами, которыя требуютъ долгаго обдуманiя. И потому я уже давно положилъ писать только въ случае самой сильной душевной нужды. Все это я считаю нужнымъ сказать вамъ, потому что вы уже, какъ мне показалось изъ письма вашего, начали было приписывать другую причину моему редкописанiю. Прежде я бы на васъ посердился за такое обо мне заключенiе, какъ сердился некогда на друзей моихъ, толковавшихъ во мне иное превратно. Но теперь не сержусь ни на что и скажу вамъ вместо того вотъ что: друзьямъ моимъ случалось переменять обо мне мненiе, но мне еще ни разу не случилось переменить мненiе ни объ одномъ близкомъ мне человеке. Меня не смутятъ не только какiе-нибудь слухи и толки, но даже, еслибы самъ человекъ, уже известный мне по душе своей, сталъ бы клеветать на себя, я бы и этому не поверилъ, ибо . Отсюда перейдемъ весьма кстати къ толкамъ обо мне. Сказавши вамъ въ письме, что некоторые толки дошли до меня, я, признаюсь, разумею толки, возникшiе вследствiе литературныхъ отношенiй и некоторыхъ недоразуменiй, произшедщихъ еще въ пребыванiе мое въ Москве. Но какiе могутъ (быть) обо мне теперь толки такого рода, которые могли бы опечалить друзей моихъ — этого я не могу понять. Вы говорите, что васъ смущалъ одинъ слухъ, и не сказываете даже, какой слухъ. Какъ же я могу и оправдаться, еслибы захотелъ, когда даже не знаю, въ чемъ меня обвиняютъ? Зачемъ вы, почтенный другъ, употребляете такую загадочность со мною? Неужели опасаетесь тронуть во мне какую либо щекотливую или чувствительную струну? Но на эту-то именно струну и следуетъ нападатъ. Я почиталъ, что вы хотя въ этомъ отношенiи знаете меня лучше. Вы разсудите сами: стремлюсь я къ тому, къ чему и вы стремитесь и къ чему всякой изъ насъ долженъ стремиться, именно: быть лучше, чемъ есть. Какъ же вы скрываете и не говорите, когда, можетъ быть, во мне есть дурное съ такой стороны, съ какой я еще и не подозревалъ? Сами знаете также, что съ темъ, который хочетъ быть лучше, не следуетъ употреблять никакой осторожности. Еслибы вы, вместо того, чтобы напрасно смущаться въ душе вашей, написали бы просто: "Вотъ какой слухъ до меня дошелъ; нужно ли ему верить?" я бы вамъ тогда прямо, какъ самому Богу, сказалъ бы, правда ли это, или нетъ. И такъ впередъ поступайте со мной справедливей и притомъ достойней и васъ, и меня. Еще одно слово скажу вамъ о вашихъ письмахъ. Какъ они ни прiятны были мне всегда, но когда я соображался, что́ вамъ стояла почта, то я желалъ, чтобъ они были реже, и отчасти въ этомъ смысле сказалъ вамъ, что, по причине частыхъ разъездовъ, переписка частая бываетъ невозможна. Я очень хорошо знаю, что вы помогаете многимъ беднымъ, и что у васъ всякая копейка пристроена. Зачемъ же вы не хотите быть экономны и не поступаете такъ, какъ я васъ просилъ? то есть, отдавайте половину писемъ Аксакову и Языкову. Они мне пишутъ очень мало, иногда я просто получаю одинъ пустой пакетъ; стало быть они и за свое, и за ваше письмо заплатятъ то же самое, что́ за одно свое.
"Вотъ вамъ все, почтенный другъ мой, что́ хотелъ сказать вамъ. Благодарю васъ за присланную въ письме выписочку, но еще более благодарю, что вы обещаетесь послать съ Бабарыкиными молитвы св. Дм. Ростовскаго. Душе моей нужней теперь то, что̀ писано Святителями нашей Церкви, чемъ то, что̀ можно читать на французскомъ языке. Это я уже испыталъ. Пишите проще какъ можно и называйте всякую вещь своимъ именемъ безъ обиняковъ, не въ бровь, а прямо въ глазъ, — иначе я не пойму вашего письма."
Къ ней же (1844).
"Благодарю васъ за письмецо и въ немъ особенно за желанiе, чтобъ Богъ благословилъ трудъ мой на пользу ближняго. Ничего бы такъ не хотелось, какъ этого. О, еслибы Богъ, не глядя на мерзость и недостоинство мое, но, внявъ единственно молитвамъ добрыхъ душъ, обо мне молящихся, удостоилъ бы меня счастiя этого и не отлучался бы отъ меня во все время моей жизни, не смотря на всю мою низость и неблагодарность!"
"Благодарю васъ, добрый, великодушный другъ мой Надежда Николаевна, за ваши письма. Я ихъ часто перечитываю. Въ мои болезненныя минуты, въ минуты, когда падаетъ духъ мой, я всегда нахожу въ нихъ утешенiе и благодарю всякую минуту руку Промысла за встречу мою съ вами. Не забывайте же меня, молитесь обо мне, пишите ко мне. Еще одна душевная просьба. Ваша жизнь такъ прекрасна, она отдана вся благодеянiямъ, вы бываете часто свидетелемъ многихъ прекрасныхъ движенiй человека: извещайте же меня обо всехъ христiянскихъ подвигахъ, высокихъ душевныхъ подвигахъ, кемъ бы они ни были произведены. Разсказъ о прекрасныхъ движеньяхъ нашего ближняго и брата вливаетъ всегда чудную силу и бодрость въ нашу душу и стремитъ ее новою освеженною молитвою къ Богу."
Къ С. Т. Аксакову.
"16 мая (1844). Франкфуртъ.
"Я получилъ ваше милое и откровенное письмо. Прочитавши его, я мысленно васъ обнялъ и поцаловалъ, а потомъ засмеялся. — — —
"Все это ваше волненiе и мысленная борьба есть больше ничего, какъ дело общаго нашего прiятеля, всемъ известнаго, именно чорта. Но вы не упускайте изъ виду, что онъ щелкоперъ и весь состоитъ изъ надуванья. Изъ чего вы вообразили, что вамъ нужно пробуждаться или повести другую жизнь? Ваша жизнь, слава Богу, такъ безукоризненна, прекрасна и благородна, какъ дай Богъ всемъ подобную. — — —
"Одинъ упрекъ вамъ следуетъ сделать — въ излишестве страстнаго увлеченiя во всемъ: какъ въ самой дружеской привязанности и сношенiяхъ вашихъ, такъ и во всемъ благородномъ и прекрасномъ, что́ ни исходитъ отъ васъ. Итакъ глядите твердо впередъ и не смущайтесь темъ, если въ жизни вашей есть пустые и бездейственные годы. Отдохновенiе намъ нужно. Такiе годы бываютъ въ жизни всехъ людей, хоть бы они были самые святые. А если вы отыскиваете въ себе какiя-нибудь гадости, то этимъ следуетъ не то чтобы смущаться, а благодарить Бога за то, что они въ насъ есть. Не будь въ насъ этихъ гадостей, мы бы занеслись Богъ знаетъ какъ, и гордость наша заставила бы насъ наделать множество гадостей, несравненно важнейшихъ. — — —
"Итакъ ваше волненiе есть просто дело чорта. Вы эту скотину бейте по морде и не смущайтесь ничемъ. Онъ — точно мелкiй чиновникъ, забравшiйся въ городъ будто бы на следствiе. Пыль запуститъ всемъ, распечетъ, раскричится. Стоитъ только немножко струсить и податься назадъ — тутъ-то онъ и пойдетъ храбриться. А какъ только наступишь на него, онъ и хвостъ подожметъ. Мы сами делаемъ изъ него великана; а въ самомъ-то деле онъ . Пословица не бываетъ даромъ, а пословица говоритъ: Хвалился чортъ всемъ мiромъ овладеть, а Богъ ему и надъ свиньей не далъ власти шепчетъ: "— пробуждайся!" когда не зачемъ и пробуждаться, потому что не спишь, а просто не видишь его одного. Словомъ, пугать, надувать, приводить въ унынiе — это его дело. Онъ очень знаетъ, что Богу не любъ человекъ унывающiй, пугающiйся, словомъ, неверующiй въ Его небесную любовь и милость, вотъ и все. Вамъ бы следовало просто, не глядя на него, выполнить буквально предписанье, руководствуясь только темъ, что дареному коню въ зубы не глядятъ. Вы бы, можетъ быть, нашли тамъ только подтвержденiе тому, чему вы веруете и что́ въ васъ есть, и тогда остановилось бы все яснее и утвердительней на своихъ местахъ, воцаривъ чрезъ то строгiй порядокъ въ самую душу.
"О себе скажу вамъ вообще, что моя природа совсемъ не мистическая. Недоразуменья произошли отъ того, что я слишкомъ рано вздумалъ было заговорить о томъ, что́ слишкомъ ясно было мне и чего я не въ силахъ былъ выразить глупыми и темными речами, въ чемъ сильно раскаяваюсь, даже и за печатныя места. Но внутренно я не изменялся никогда въ главныхъ моихъ положенiихъ. Съ 12-летняго, можетъ быть, возраста я иду тою же дорогою, какъ и ныне, не шатаясь и не колебаясь никогда во мненiяхъ главныхъ, не переходилъ изъ одного положенiя въ другое и, если встречалъ на дороге что-нибудь сомнительное, не останавливался и не ломалъ голову, а махнувши рукой и сказавши: "Объяснится потомъ", шелъ далее своей дорогой; и точно Богъ помогалъ мне, и все потомъ объяснялось само собой. И теперь я могу сказать, что въ существе своемъ все тотъ же, хотя, можетъ быть, избавился только отъ многаго мешавшаго мне на моемъ пути и стало быть чрезъ то сделался несколько умней, вижу ясней многiя вещи и называю ихъ прямо по имени, т. е. чорта называю прямо чортомъ, не даю ему великолепнаго костюма à la Байронъ и знаю, что онъ ходитъ во фраке — —
"Спросите у Языкова, послалъ ли онъ книги мне и съ кемъ именно. Я еще не получилъ, а между темъ онъ мне обещалъ следующiя: 1) "Добротолюбiе", 2) Летописи, 3) Иннокентiя и 4) Сочиненiя Святыхъ Отцевъ. Теперь, безъ сомненiя, удобно послать, потому что изъ Москвы весной подымется много за границу. Да попрошу васъ, если нельзя прислать "Москвитянина" всего за прошлый годъ 1843, то хотя критики Шевырева; а Михаилу Семеновичу скажите, что онъ , а деткамъ его скажите, что яблоко отъ яблони недалеко падаетъ. Онъ самъ вызвался доставить мне критики Сенковскаго и невинныя замечанiя, напечатанныя въ "Сыне Отечества". Времени было довольно, а случая и оказiи для пересылки не нужно, потому что, писавши на тонкой бумаге, можно было легко послать во всякое время, разделивъ на два или на три письма, какъ я сделалъ съ моими статьями, гораздо побольшими, которыя ему же пригодились въ бенефисъ. Онъ меня привелъ въ непрiятное и затруднительное положенiе писать къ Сенковскому и просить его о присылке статей, потому что во многихъ вещахъ на близкихъ людей никакъ нельзя полагаться и лучше писать къ первому незнакомому лицу. Незнакомому человеку бываетъ иногда совестно показать себя въ первый разъ ненадежнымъ человекомъ, а прiятелямъ никогда не бываетъ совестно пустить дело въ затяжку.
"Прилагаемое письмо прошу васъ доставить Над. Ник. Въ немъ содержится объясненiе на счетъ одного слуха, распущеннаго обо мне въ Москве. Объясненiя объ этомъ предмете я бъ не сделалъ никому, потому что ленивъ на подобныя вещи; но, такъ какъ она прямо и безхитростно сделала мне запросъ, то мне показалось совестно не дать ей ответа. А съ вами о семъ тратить словъ не следуетъ. Вы . Человекъ-небаба веритъ более самому , чемъ ; а человекъ-баба человекъ-небаба. Тутъ вашей заслуги никакой нетъ, ниже прiобретенiя. Такъ Богъ велелъ, чтобъ вы были человека-бабу, потому что человекъ-баба человеку-небаба — — — К. С., напримеръ... но объ этихъ господахъ не следуетъ говорить: они совершенно въ руце будущаго, то онъ останется человекъ-баба человека-небабучеловекъ-баба"
Къ нему же.
"Франкфуртъ, декабря 21. (1844)
"Наконецъ я получилъ отъ васъ письмо, добрый другъ мой. Между многими причинами вашего молчанiя, съ которыми почти со всеми я согласенъ, зная самъ, какъ трудно вдругъ заговорить, когда не знаешь даже, съ котораго конца прежде начать, одна мне показалась такою, которую я бы никакъ не допустилъ въ дело и никакъ бы не уважилъ, — именно, что состоянiе грустное души уже потому не должно быть передаваемо, что можетъ возмутить спокойствiе отсутствующаго друга. Но для чего же тогда и другъ? Онъ именно и дается намъ для трудныхъ минутъ, а въ минуты веселыя и всякой человекъ можетъ быть для насъ хорошъ. Богъ весть, можетъ быть, именно въ такiя минуты я бы и пригодился. Что я написалъ глуповатое письмо, это ничего не значитъ: письмо было писано въ сырую погоду, когда я и самъ былъ въ состоянiи полухандры, въ серомъ расположенiи духа, что́, какъ известно, еще глупее чернаго, и когда мне показалось, что и вы тоже находитесь въ состоянiи полухандры, желая ободрить и васъ и съ темъ вместе и себя, я попалъ въ фальшивую ноту, взялъ неверно и заметилъ это уже по отправленiи письма. Впрочемъ, вы не смущайтесь, еслибъ даже и 10 получили глуповатыхъ писемъ [на такiя письма человекъ, какъ известно, всегда гораздъ]: иногда между ними попадется и умное. Да и глупыя письма, даромъ, что они глупы, а ихъ иногда бываетъ полезно прочесть и другой и третiй разъ, чтобы видеть, какимъ образомъ человекъ, хотевши сделать умную вещь, сделалъ глупость. А потому о вашихъ грустныхъ минутахъ вы прежде всего мне говорите, ставьте ихъ всегда впередъ всякихъ другихъ новостей и помните только, что никакъ нельзя сказать впередъ, чтобы такой-то человекъ не могъ сказать утешительнаго слова, хотябы онъ былъ и вовсе не умный. Много уже значитъ хотеть сказать утешительное слово. И, если съ подобнымъ искреннимъ желанiемъ сердца придетъ и глуповатый къ страждущему, то ему стоитъ только разинуть ротъ, а помогаетъ уже Богъ и превращаетъ тутъ же слово безсильное въ сильное.
"Вы меня известили вдругъ о разныхъ утратахъ. Прежде утраты меня поражали больше; теперь, слава Богу, меньше. Во первыхъ потому, что я вижу со дня на день яснее, что смерть не можетъ отъ насъ оторвать человека, котораго мы любили, а во вторыхъ потому, что некогда и грустить: жизнь такъ коротка, работы вокругъ такъ много, что дай Богъ поскорей запастись сколько-нибудь темъ въ этой жизни, безъ чего нельзя явиться въ будущую. А потому поблагодаримъ покойниковъ за жизнь и за добрый примеръ, намъ данный, помолимся о нихъ и скажемъ Богу за все спасибо, а сами за дело. Известiемъ о смерти Ел. В. П***ой я опечалился только въ начале, но потомъ возсветлелъ духомъ, когда узналъ, что П*** перенесъ великодушно и твердо, какъ христiянинъ, такую утрату. Такой подвигъ есть краса человеческихъ подвиговъ, и Богъ, верно, наградилъ его за это такими высокими благами, какiя редко удается вкушать на земле человеку.
"Обратимся же отъ П***, который подалъ намъ всемъ такой прекрасный примеръ, и къ прочимъ живущимъ. Вы меня очень порадовали благопрiятными известiями о вашихъ сыновьяхъ. — — — Если К. С. сколько-нибудь веритъ тому, что я могу иногда слышать природу человека и знаю сколько-нибудь законъ состоянiй, переходовъ, переменъ и движенiй въ душе человеческой, какъ наблюдавшiй пристально даже за своей собственной душою, что̀ вообще редко делается другими, то да последуетъ онъ хотя разъ моему совету, и именно следующему: не думать хотя два-три года о полноте, целости и постепенномъ логическомъ развитiи идей въ статьяхъ своихъ большихъ, какiя случится писать ему. Поверьте, это не дается въ такiе годы и въ такой поре душевнаго состоянiя. У него отразится повсюду только одно неясное стремленiе къ нимъ, а ихъ самихъ не будетъ.
"Живой ему примеръ я. Я старее годами, умею более себя обуздывать, а при всемъ — сколько я натворилъ глупостей въ моихъ сочиненiяхъ, именно стремясь къ той полноте, которой во мне самомъ еще не было, хотя мне и казалось, что я очень уже созрелъ. И надъ многими местами въ моихъ сочиненiяхъ, которыя даже были похвалены одними, другiе очень справедливо посмеялись. Тамъ есть очень много того, что́ похоже на короткую ногу въ большомъ сапоге; а всего смешнее въ нихъ претензiя на то, чего въ нихъ покаместъ нетъ.
"Итакъ да прислушается К. С. къ моему совету. Это не советъ, а скорее братское увещанiе человека, уже искусившагося и который хотелъ бы сколько-нибудь помочь своею собственною бедою, обративъ ее не въ беду, а въ пользу другому. — — К. С. можетъ множество приготовить прекрасныхъ филологическихъ статей. Оне будутъ интересны для всехъ. Это я могу сказать впередъ, потому что я самъ слушалъ съ большимъ удовольствiемъ, когда онъ изъяснялъ мне производство многихъ словъ. Но нужно, чтобы оне писаны были слишкомъ просто и въ такомъ же порядке, какъ у него выходили изустно въ разговоре, безъ всякой мысли о томъ, чтобы дать имъ целость и полноту. То и другое выльется само собою гораздо удовлетворительнее, чемъ тогда, еслибы онъ о нихъ думалъ Онъ долженъ только заботиться о томъ, чтобы статья была какъ можно короче. Русской умъ не любитъ, когда ему изъясняютъ что нибудь слишкомъ долго. Статья его чемъ короче и сжатей, темъ будетъ занимательней. Не брать въ начале большихъ филологическихъ вопросовъ, то есть такихъ, въ которыхъ бы было разветвленiе на многiе другiе, но раздробить ихъ на отдельные вопросы, которые бы имели въ себе неразделяемую целость, и заняться каждымъ отдельно, взявъ его въ предметъ статьи; словомъ, какъ делалъ Пушкинъ, который, нарезавши изъ бумаги ярлыковъ, писалъ на каждомъ по заглавiю, о чемъ когда-либо потомъ ему хотелось припомнить. На одномъ писалъ: "Русская изба", на другомъ: "Державинъ", на третьемъ имя тоже какого-нибудь замечательнаго предмета, и такъ далее. Все эти ярлыки накладывалъ онъ целою кучею въ вазу, которая стояла на его рабочемъ столе, и потомъ, когда случалось ему свободное время, онъ вынималъ на удачу первый билетъ; при имени, на немъ написанномъ, онъ вспоминалъ вдругъ все, что̀ у него соединялось въ памяти съ этимъ именемъ, и записывалъ о немъ тутъ же, на томъ же билете, все, что́ зналъ. Изъ этого составились те статьи, которыя напечатались потомъ въ посмертномъ изданiи его сочиненiй и которыя такъ интересны именно темъ, что всякая мысль его тамъ осталась живьемъ, какъ вышла изъ головы. [Изъ этихъ записокъ многiя, еще интереснейшiя, не напечатаны потому, что относились къ современнымъ лицамъ.] Такимъ образомъ и Конст. Сер. да напишетъ себе на бумажке всякое русское замечательное слово и потомъ тутъ же кратко и ясно его производство — — —"