Глава XVII.
Письмо къ С. Т. Аксакову изъ Петербурга. — Заботы о матери (Письмо къ Н. Д. Белозерскому). — Письма къ С. Т. Аксакову о пособiяхъ для продолженiя "Мертвыхъ Душъ"; — о первомъ томе "Мертвыхъ Душъ"; — о побужденiяхъ къ задуманному путешествiю въ Іерусалимъ. — Письмо къ матери о томъ, какая молитва действительна.
Гоголь пробылъ въ Петербурге не долго. Онъ такъ торопился отъездомъ, что некоторыя дела свои оставилъ неконченными, какъ это видно отчасти изъ следующаго письма его къ С. Т. Аксакову.
"Спб. Іюня 4 (1842).
"Я получилъ ваше письмо еще въ начале моего прiезда въ Петербургъ, милый другъ мой. Теперь пишу къ вамъ несколько строкъ передъ выездомъ. Хлопотъ было у меня довольно. Никакъ нельзя было на здешнемъ безтолковьи сделать всего вдругъ. Кое-что я оставилъ оканчивать Прокоповичу. Онъ уже занялся печатанiемъ. Дело, кажется, пойдетъ живо. Типографiи здешнiя набираютъ въ день до шести листовъ. Все четыре тома къ октябрю выйдутъ непременно. Экземпляръ "М. Д." еще не поднесенъ Ц**. Все это уже будетъ сделано по моемъ отъезде. Обмнимаю васъ несколько разъ. Крепки и сильны будьте душой, ибо крепость и сила почiетъ въ душе пишущаго сiи строки, а между любящими душами все передается и сообщается отъ одной къ другой, и потому сила отделится отъ меня несомненно въ вашу душу. Верующiе во светлое увидятъ светлое; темное существуетъ только для неверующихъ."
былъ выключитъ изъ него некоторыя подробности, неважныя для читателя.
"Благодарю васъ, добрый другъ мой Николай Даниловичъ, за ваше письмо. Я его вовсе не ожидалъ. Объ васъ я нигде не могъ узнать, что̀ вы и где вы. Словомъ, ваше письмо меня обрадовало. Все въ немъ относившееся до васъ было прочтено съ участiемъ; но въ этомъ вы не сомневаетесь. Благодарю васъ также за выписку о раздаче земель. Мне бы очень хотелось обнять васъ, но нетъ для этого мне возможности. Черезъ две недели я еду. Здоровье мое и я самъ уже не гожусь для здешняго климата, а главное — моя бедная душа: ей нетъ здесь прiюта, или, лучше сказать, для ней нетъ такого прiюта здесь, куда бы не доходили до нея волненья. Я же теперь больше гожусь для монастыря, чемъ для жизни светской. Вы въ письме вашемъ сказали, хотя вскользь и хотя не иначе, какъ на условiяхъ, что, можетъ быть, когда-нибудь побываете въ моей родине, то есть, въ деревне. Теперь я буду васъ просить объ этомъ серьёзно. Ради Бога, если случиться вамъ быть въ Полтаве, прiезжайте ко мне въ деревню Васильевку, въ тридцати-пяти верстахъ отъ Полтавы. Вы мне сделаете великую услугу и благодеянiе. Вотъ въ чемъ дело: разсмотрите ее и положенiе, въ какомъ она находится, и напишите объ этомъ мне, а также и чемъ можно поправить обстоятельства. Дела запущены мною. — — Вы человекъ умный и знающiй: вы заметите тотчасъ то, чего я самъ никакъ не замечу, ибо я, признаюсь, теперь едва даже могу заметить, что существую. Сделайте мне эту милость. Въ Полтаве вы узнаете, где наша деревня и какъ до нея доехать, отъ Ивана Васильевича Капниста, который живетъ постоянно въ Полтаве. Маменька несколько разъ слышала объ васъ отъ меня и будетъ рада вамъ несказанно. Сестры мои, изъ которыхъ две на дняхъ вышли изъ института и вамъ несколько знакомы, предобрыя девушки и еще, безъ сомненiя, не успели выучиться ничему дурному. Вы поживите денька два или три, что́ васъ заставятъ сделать непременно. Если вы не хотите дать виду, или вамъ покажется неловкимъ показать маменьке, что вы ревизуете именiе, то скажите, пожалуй, что я васъ просилъ особенно изследовать почву земли и годность ея для саду, а маменька знаетъ, что я всегда хотелъ развести садъ. Это ее обрадуетъ, какъ знакъ, что я, безъ сомненiя, собираюсь самъ пожить скоро въ деревне. А потомъ, между прочимъ, речь и о хозяйстве и о любопытстве вашемъ все видеть, что́ все очень натурально, а я, между прочимъ, отъ себя предуведомилъ маменьку, что вы большой охотникъ до саду и большой охотникъ хозяйничать и знатокъ. Итакъ, не откажите въ этой просьбе, которою вы не можете себе представить, какъ меня обяжете. Вамъ, верно, выберется время по уборке хлеба и окончанiи работъ, прекраснымъ сентябремъ, осенью, или, еще лучше, прежде. Впрочемъ, какъ вамъ удобнее. — — Я не извиняюсь передъ вами въ томъ, что налагаю на васъ такую коммиссiю. Я знаю ваше доброе сердце и дружбу нашу."
"тихаго угла" въ Риме, онъ ужъ просилъ матерiаловъ для продолженiя своей работы. Очень любопытно знать, въ какихъ пособiяхъ нуждался Гоголь для созданiя въ уме своемъ второго тома "Мертвыхъ Душъ". Вотъ письмо его къ С. Т. Аксакову, съ просьбами объ этихъ пособiяхъ.
"Гастейнъ. Іюля 27/15 (1842).
"Здоровы ли вы, и что делаете со всеми вашими? Напишите мне объ этомъ две-три строчки. Это мне нужно. Верно, знаете и чувствуете, что я объ васъ думаю часто. Изъ Москвы никто не догадался написать въ Гастейнъ, и я слышу черезъ то какую-то пустоту, которая мне несколько мешаетъ вдыхать въ себя полную жизнь. Я пробуду въ Гастейне вместе съ Языковымъ еще недели три, а въ конце августа хотимъ ехать въ Венецiю, где пробудемъ недели две, если не больше; и потому вы адресуйте, если почувствуете благодатное желанiе писать, прямо въ Венецiю, poste restante. Напишите мне все, какъ вы проводите время, хороша ли дача, хороша ли рыбная ловля, веселы ли какъ следуетъ ваши дети. О* С* скажу, что буду писать къ ней, что предметъ письма очень светелъ, и потому прошу ее быть какъ можно светлее до самого полученiя письма. Да, кстати о письмахъ. Пошлите кого-нибудь на квартиру Нащокина [у Стараго Пимена, въ доме Ивановой] узнать, получено ли имъ письмо мое. Письмо это очень нужно и касается прямо его дела, а потому мне хотелось бы, что-бы оно было получено во всей исправности. А моему милому Константину Сергеевичу напишу тоже письмо, несколько нужное для яасъ обоихъ. Сделайте милость обнимите всехъ, кого увидите изъ моихъ знакомыхъ. Если точно едутъ, то вы мне сделаете большую услугу присланьемъ черезъ нихъ некоторыхъ книгъ, а именно: "Памятникъ Веры", такой совершенно, какъ у О* С* и "Статистику Россiи" Андросова, и еще, если есть какое-нибудь замечательное сочиненiе статистическое о Россiи вообще, или относительно частей ея, вышедшее въ последнихъ годахъ, то хорошо бы очень присовокупить его къ нимъ. Кажется, вышелъ какой-то толстый томъ отъ министра внутреннихъ делъ. А Григорiя Сергеевича попрошу присылать мне реестръ всехъ сенатскихъ делъ за прошлый годъ, съ одной простой отметкой, между какими лицами завязалось дело и о чемъ дело. Тотъ реестръ можно присылать частями при письмахъ вашихъ. Это мне очень нужно. Да чуть было не позабылъ еще попросить о книге Кошихина, при Ц. Алексее Михайловиче."
"Надобно признаться (замечаетъ С. Т. Аксаковъ въ своихъ запискахъ), что почти все порученiя Гоголя на счетъ присылки статистическихъ и другихъ книгъ, а также выписокъ изъ делъ и деловыхъ регистровъ, исполнялись очень плохо; а между темъ очевидно, что все это было ему очень нужно для второго тома "Мертвыхъ Душъ". П—вы не поехали за границу, да и не думали ехать, а Гоголь счелъ ихъ слова за настоящее намеренiе. Конечно отъезжающихъ за границу и кроме ихъ было довольно; но мы плохо верили ихъ акуратности. Не помню, съ кемъ-то были посланы одинъ разъ бумаги и книги, но оне совсемъ не дошли до Гоголя и пропали. Не смотря на такiя уважительныя причины, должно сознаться, что все мы безъ исключенья были недовольно внимательны къ просьбамъ Гоголя. Я долженъ къ этому присовокупить, что такого рода сведенiя, какихъ требовалъ Гоголь, мне казались нетолько недостаточными для узнанiя настоящаго дела, но даже вредными, потому что сообщали неверныя понятiя."
"Гастейнъ 18/6 августа (1842).
"Я получилъ ваше милое письмо и уже несколько разъ перечиталъ его. Вы уже знаете, что я уже было соскучилъ, не имея отъ васъ никакой вести, и написалъ вамъ формальный запросъ; но теперь, слава Богу, письмо ваше въ моихъ рукахъ. Что же сделалось съ темъ, что писала, какъ видно изъ словъ вашихъ, О* С* — я никакъ не могу понять; оно не дошло ко мне. Все ваши известiя, все, что́ ни заключалось въ письме вашемъ, все до последняго слова и строчки, было для меня любопытно и равно прiятно, начиная съ вашего препровожденiя времени, уженья въ прудахъ и рекахъ, и до известiй вашихъ о "Мертвыхъ Душахъ". Первое впечатленiе ихъ на публику совершенно то, какое подозревалъ я заране. Неопределенные толки; поспешность быстрая прочесть и ненасыщенная пустота после прочтенья; досада на видимую безпрерывную мелочь событiй жизни, которая становится невольно насмешкой и упрекомъ; — все это я зналъ заране. Бедный читатель съ жадностью схватилъ въ руки книгу, чтобы прочесть ее, какъ занимательный, увлекательный романъ и, утомленный, опустилъ руки и голову, встретивши никакъ непредвиденную скуку. Все это я зналъ. Но при всемъ этомъ подробныя известiя обо всемъ этомъ мне всегда слишкомъ интересно слышать. Многiя замечанiя, вами приведенныя, были сделаны не безъ основанiя теми, которые ихъ сделали. Продолжайте сообщать и впредь, какъ бы они ни казались ничтожны. Мне все это очень нужно. Само по себе разумеется, что прiятнее всего было мне читать отчетъ вашихъ собственныхъ впечатленiй, хотя они были мне отчасти известны. Богъ одарилъ меня проницательностью, и я прочелъ въ лице вашемъ во время чтенiя почти все, что́ мне было нужно. Я не разсердился на васъ за неоткровенность. Я зналъ, что у всякаго человека есть внутренняя нежная застенчивость, воспрещающая ему сделать замечанiя на счетъ того, что̀, по мненiю его, касается слишкомъ тонкихъ чувствительныхъ струнъ, прикосновенiе къ которымъ, какъ бы то ни было, но все же сколько-нибудь раздражаетъ самое простительное самолюбiе. Самая искренняя дружба не можетъ совершенно изгладить этой застенчивости. Я знаю, что много еще протечетъ времени, пока узнаютъ меня совершенно, пока узнаютъ, что мне можно все говорить и более всего то, что́ более всего трогаетъ чувствительныя струны, — такъ же какъ я знаю и то, что придетъ наконецъ такое время, когда все почуютъ, что нужно мне сказать и то, что (заключается) въ собственныхъ душахъ, не скрывая ни одного изъ движенiй, хотя эти движенiя не ко мне относятся. Но отнесемъ будущее къ будущему и будемъ говорить о настоящемъ. Вы говорите, что молодое поколенiе лучше и скорее пойметъ. Но горе, еслибы не было стариковъ! У молодого слишкомъ много любви къ тому, что̀ восхитiло его; а где жаркая и сильная любовь, тамъ уже невольное пристрастiе. Старикъ прежде глядитъ очами разсудка, чемъ чувства, и чемъ меньше подвигнуто его чувство, темъ ясней его разсудокъ, и можетъ сказать всегда частную, по видимому маловажную и простую, но темъ не менее истинную правду. Еслибы сочиненье мое произвело равный успехъ и эффектъ на всехъ, въ этомъ была бы беда. Толковъ бы не было. Всякой, увлеченный важнейшимъ и главнымъ, считалъ бы неприличнымъ говорить о мелочахъ, считалъ бы мелочами замечанiя о незначительныхъ уклоненiяхъ, о всехъ проступкахъ, повидимому ничтожныхъ. Но теперь, когда еще не раскусили, въ чемъ дело, когда не узнали важнаго и главнейшаго, когда сочиненiе не получило определеннаго, недвижнаго определенiя, теперь нужно ловить толки и замечанiя: после ихъ не будетъ. Я знаю, что самые близкiе людя, которые более другихъ чувствуютъ мои сочиненiя, я знаю, что и они все почти ощутятъ разныя впечатленiя. Вотъ почему прежде всего я положилъ прочесть вамъ, Погодину и Константину, какъ тремъ различнымъ характерамъ, разнородно примущимъ первыя впечатленiя. То, что́ я увиделъ въ замечанiи ихъ, въ самомъ молчанiи и въ легкомъ движеньи недоуменья, ненарокомъ и мелькомъ проскальзывающаго по лицамъ, то принесло мне уже на другой день пользу, хотябы оно принесло мне несравненно большую пользу, еслибы застенчивость не помешала каждому расказать вполне характеръ своего впечатленья. Человекъ, который отвечаетъ на вопросъ ограждающими словами: "Не смею сказать утвердительно, не могу судить по первому впечатленiю", делаетъ хорошо: такъ предписываетъ правдивая скромность; но человекъ, который высказываетъ въ первую минуту свое первое впечатленiе, не опасаясь ни компрометировать себя, ни оскорбить нежной разборчивости и чувствительныхъ струнъ друга, тотъ человекъ великодушенъ. Такой подвигь есть верхъ доверiя къ тому, которому онъ вверяетъ свои сужденiя и которому вместе съ темъ (вверяетъ), такъ сказать, самого себя. Иными людьми овладеваетъ просто боязнь показаться глупее; но мы позабыли, что человекъ уже такъ созданъ, чтобы требовать вечной помощи другихъ. У всякаго есть что-то, чего нетъ у другого. У всякаго чувствительнее не та нерва, чемъ у другого, и только дружный разменъ и взаимная помощь могутъ дать возможность всемъ увидеть съ равной ясностью и со всехъ сторонъ предметъ. Я былъ уверенъ, что Кон. С. глубже и прежде пойметъ, и уверенъ, что критика его точно определитъ значенiе поэмы. Но, съ другой стороны, чувствую заочно, что Погодинъ былъ отчасти правъ, не поместивъ ее. Не смотря на несправедливость этого дела, я думаю просто, что ей рано быть напечатанной теперь. Молодой человекъ можетъ встретить слишкомъ сильную оппозицiю въ старыхъ. Уже вопросъ: почему многiе не могутъ понять "Мертвыхъ Душъ" съ перваго раза? оскорбитъ многихъ. Мой советъ напечатать ее зимою, после двухъ или трехъ ктритикъ. Недурно также разсмотреть, не слышится ли явно: образованнымъ человекомъ, какъ случается всякому, въ минуты хлопотъ и мыслей о другомъ, подслушать замечательное слово. Лучше всего, еслибы Кон. Сер. прислалъ эту критику мне въ Римъ, переписавши ее на тоненькой бумажке для удобнаго вложенiя въ письме. Я слишкомъ любопытенъ читать ее. Ваше мненiе: нетъ человека, который бы понялъ съ перваго разу "Мертвыя Души", совершенно справедливо, и должно распространиться на всехъ, потому что многое можетъ быть понятно одному только мне. Не пугайтесь даже вашего перваго впечатленiя, что восторженность во многихъ местахъ казалась вамъ доходившею до смешного излишества. Это правда, потому что полное значенiе лирическихъ намековъ можетъ изъясниться только тогда, когда выйдетъ последняя часть. — — —
"Васъ устрашаетъ мое длинное и трудное путешествiе. Вы говорите, что не можете понять ему причины, вы говорите, что несколько разъ хотели спросить меня и всё останавливались, не решаясь навязываться самому на доверенность. Зачемъ же вы не спросили? Никогда душевная жажда вопросить не должна оставаться въ груди. Никогда сердечный вопросъ не можетъ быть докученъ, или не у места. Самое большее было бы то, что я отвечалъ бы вамъ на это молчанiемъ. Но, если молчанiе это светло и выражаетъ спокойствiе душевное, то стало быть оно уже ответъ и ничемъ другимъ не могъ выразиться этотъ ответъ. А вопросъ вашъ всё-таки былъ бы мне прiятенъ, потому что онъ вопросъ друга. И что̀ бы могъ я вамъ отвечать? разве произнесъ бы слова только: "Такъ должно быть". Разсмотрите меня и мою жизнь среди васъ. Что̀ вы нашли во мне похожаго на ханжу, или хотя на это простодушное богомольство, или набожность, которою дышетъ наша добрая Москва, не думая о томъ, чтобы быть лучшею? Разве нашли вы во мне слепую веру во все безъ различiя обычаи предковъ, не разбирая, на лжи, или на правде они основаны, или увлеченье новизной, соблазнительной для многихъ современностью и модой? Разве вы заметили во мне юношескую незрелость, или живость въ мысляхъ? Разве открыли во мне что-нибудь похожее на фанатизмъ и жаркое, вдругъ раждающееся увлеченiе чемъ-нибудь? И если въ душе такого человека, уже по самой природе своей более медлительнаго и обдумывающаго, чемъ быстраго и торопящагося, который притомъ хоть сколько-нибудь умудренъ и опытомъ, и жизнью, и познаньемъ людей и света, если въ душе такого человека родилась подобная мысль предпринять это отдаленное путешествiе, то, верно, она уже не есть следствiе мгновеннаго порыва, верно, уже слишкомъ благодетельна она, верно, далеко оглянута она, верно, и умъ, и душа, и сердце соединились въ одно, чтобы послужить такой мысли. Но еслибъ даже и не могло заключиться въ ней никакой обширной цели, никакого подвига во имя любви къ братьямъ, никакого дела во имя Христа; то разве вся жизнь моя не сто́итъ благодарности? разве небесныя минуты техъ радостей, которыя я слышу, не вызываютъ благодарности? разве прекрасная жизнь техъ прекрасныхъ душъ, съ которыми встретилась душа моя, не вызываетъ благодарности? разве любовь, обнявшая мою душу и возвращающаяся въ ней более и более съ каждымъ днемъ, не стоитъ благодарности? Разве въ сихъ небесныхъ торжественныхъ минутахъ не присутствуетъ Христосъ? Разве эта любовь не есть уже самъ Христосъ? Разве все, что̀ отрывается отъ земли и земного, не есть уже Христосъ? Разве въ любви, сколько-нибудь отделившейся отъ чувственной любви, уже не слышится мелькнувшiй край божественной одежды Христа? И сiе высокое стремленiе, которымъ стремятся прекрасныя души одна къ другой, влюбленныя въ одни свои божественныя качества, а не земныя, не есть ли уже стремленiе ко Христу? "Где васъ двое, тамъ и церковь моя". Или никто не слышитъ сихъ божественныхъ словъ? Только любовь, рожденная землей и привязанная къ земле, только чувственная любовь, привязанная къ о́бразамъ человека, къ лицу, къ видимому, стоящему передъ нами человеку, та любовь только не зритъ Христа. Зато она временна, подвержена страшнымъ несчастьямъ и утратамъ. И да молится вечно человекъ, чтобы спасли его небесныя силы отъ сей ложной, превратной любви. Но любовь душъ — это вечная любовь. Тутъ нетъ утраты, нетъ разлуки, нетъ несчастiй, нетъ смерти. Прекрасный образъ, встреченный на земле, тутъ утверждается вечно; все, что̀ на земле умираетъ, то живетъ здесь вечно, то воскрешается ею, сей любовью, въ ней же, въ любви, и она безконечна, какъ безконечно небесное блаженство. Какъ же вы хотите, чтобы въ груди того, который услышалъ высокiя минуты небесной жизни, который услышалъ любовь, не возродилось желанiе взглянуть на ту землю, где проходили стопы Того, Кто первый сказалъ слова любви сей человекамъ, откуда истекла она на мiръ? Мы движемся благодарностью къ поэту, подарившему намъ наслажденья души своими произведенiями, мы спешимъ принесть ему дань уваженiя, спешимъ посетить его могилу, и никто не удивляется такому поступку, чувствуя, что сто́итъ уваженiя и самый великiй прахъ его. Сынъ спешитъ на могилу отца, и никто не спрашиваетъ его о причине, чувствуя, что дарованiе жизни и воспитанье сто̀ятъ благодарности. Одному только Тому, Кто рай блаженства низвелъ на землю, Кто виной всехъ высокихъ движенiй, Тому только считается какъ-то страннымъ поклониться въ самомъ месте Его земного странствiя. По крайней мере, если кто изъ среди насъ предприметъ такое путешествiе, мы уже какъ-то съ изумленiемъ таращимъ на него глаза, меряемъ его съ ногъ до головы, какъ-будтобы спрашивая: не ханжа ли онъ, не безумный ли онъ? Признайтесь: вамъ странно показалось, когда я въ первый разъ объявилъ вамъ о такомъ намеренiи? Моему характеру, наружности, образу мыслей, складу ума и речей, и жизни, однимъ словомъ — всему тому, что̀ составляетъ мою природу, кажется неприличнымъ такое дело. Человеку, неносящему ни клобука, ни митры, смешливому и смешащему людей, считающему и доныне важнымъ деломъ выставить неважныя дела и пустоту жизни, такому человеку — неправда ли? — странно предпринять такое путешествiе. Но разве не бываетъ въ природе странностей? Разве вамъ не странно было въ сочиненiи, подобномъ "Мертвымъ Душамъ", встретить лирическую восторженность? не смешною ли она вамъ показалась вначале, и потомъ не примирились ли вы съ нею, хотя не вполне еще узнали (ея) значенiе? Такъ, можетъ быть, вы примиритесь потомъ и съ симъ лирическимъ движенiемъ самого автора. И какъ мы можемъ сказать, чтобы то, которое кажется намъ минутнымъ вдохновенiемъ, нежданно налетевшимъ съ небесъ откровеньемъ, чтобы оно не было вложено всемогущей волею Бога уже въ самую природу нашу и не зрело бы въ насъ невидимо для другихъ? Какъ можно знать, что нетъ, можетъ быть, тайной связи между симъ моимъ сочиненiемъ, которое съ такими погремушками вышло на светъ изъ темной низенькой калитки, а не изъ победоносныхъ трiумфальныхъ воротъ, въ сопровожденiи трубнаго грома и торжественныхъ звуковъ, и между симъ отдаленнымъ моимъ путешествiемъ? И почему знать, что нетъ глубокой и чудной связи между всемъ этимъ и всей моей жизнью, и будущимъ, которое незримо грядетъ къ нимъ и котораго никто не слышитъ? Благоговенье же къ Промыслу! Это говоритъ вамъ вся глубина души моей. Помните, что въ то время, когда мельче всего становится мiръ, когда пустее жизнь, въ эгоизмъ и холодъ облекается все и никто не веритъ чудесамъ, — въ то время именно можетъ совершиться чудо, чудеснее всехъ чудесъ. Подобно какъ буря самая сильная настаетъ только тогда, когда тише обыкновеннаго станетъ морская поверхность. Душа моя слышитъ грядущее блаженство и знаетъ, что одного только стремленья нашего къ нему достаточно, чтобы всевышней милостью Бога оно ниспустилось въ наши души. Итакъ светлей и светлей да будутъ съ каждымъ днемъ и минутой ваши мысли, и светлей всего да будутъ неотразимая вера ваша въ Бога, и да не дерзнете вы опечалиться ничемъ, что́ безумно называетъ человекъ несчастiемъ. Вотъ что вамъ говоритъ человекъ, смешащiй людей. Прощайте, это письмо пусть будетъ для васъ и для О* С* вместе, но не показывайте его другимъ. Лирическiе движенiя души нашей!... неразумно ихъ сообщить кому бы то ни было. Одна только всемогущая любовь питаетъ къ нимъ тихую веру и умеетъ беречь какъ святыню во глубине души душевное слово любящаго человека. Впрочемъ помните, что путешествiе мое еще далеко. Раньше окончанiя моего труда оно не можетъ быть предприняго ни въ какомъ случае, и душа моя для него не въ силахъ быть готова. А до того времени нетъ никакой причины думать, чтобы не увиделись опять, если только это будетъ нужно. Пишите мне все, что́ ни делается съ вами и что́ ни делается вокругъ васъ. Все, что̀ ни касается жизни, уже жизнь моя. Толковъ объ "Мертвыхъ Душахъ", я думаю, до зимы вы не услышите. Но если, на случай, кто-нибудь будетъ вамъ писать объ нихъ, вы выпишите эти строки въ письме ко мне."
"Молитва — святое дело, но помните, что она ничтожна, если не сопровождена святыми делами. Молитвы делъ, а не молитвы словъ требуетъ отъ насъ Іисусъ. Не думайте, чтобы вы были бедны для того, чтобы помогать другимъ. Для этого не можетъ быть беденъ человекъ. Не богатствомъ, не деньгами мы можемъ помогать другимъ, но гораздо более, мы можемъ помогать сердечнымъ участьемъ, душевнымъ словомъ, воздвигая, ободряя падшiй духъ. И потому, если вы услышите, что где-нибудь страждетъ благородный душою человекъ, терпитъ горе жизни и готовъ предаться отчаянью, то спешите къ нему первыя на помощь. Скажите ему прежде всего: Онъ долженъ благословить свою бедность и несчастья; они ставятъ человека ближе къ Богу; они доставляютъ ему случай совершить те подвиги добродетели, которыя редко доводится совершать человеку; ибо среди бедности, среди угнетенiй стать твердо, не упасть и совершить благородный подвигъ — несравненно выше, чемъ совершить таковый же подвигъ среди богатства и довольства, хотябы для этого вздумалъ даже человекъ истратить все свое богатство. Пусть и въ мысль не приходитъ ему, что подвигъ его можетъ быть безответенъ и не найдетъ отголоска. Везде найдется благородная душа, которая откликнется ему и осветится сама силой его подвига; ибо прекрасные подвиги сообщаются, и есть много тайнъ въ глубине души нашей, которыхъ еще не открылъ человекъ, и которыя могутъ подарить ему чудныя блаженства. Если вы почувствуете, что слово ваше нашло доступъ къ сердцу страждущаго душою, тогда идите съ нимъ прямо въ церковь и выслушайте божественную литургiю. Какъ прохладный лесъ среди палящихъ степей, тогда приметъ его молитва подъ сень свою, и Тотъ, Кто умелъ все въ жизни претерпеть за насъ, Тотъ вооружитъ твердостью и силой его душу, о которыя разлетятся земныя несчастiя. — Сделавши такое дело, укрепивши изнемогшаго и обративши его къ Богу, вы возсылайте смело ваши молитвы. Оне будутъ крылаты и возлетятъ прямо на небо."