Кулиш П. А.: Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя
Глава VI

Глава VI

Воспоминанiя Н. Д. Белозерскаго. — Служба въ Патрiотическомъ Институте и въ С. Петербургскомъ Университете. — Воспоминанiя г. Иваницкаго о лекцiяхъ Гоголя. — Разсказъ товарища по службе. — Переписка съ А. С. Данилевскимъ и М. А. Максимовичемъ: о "Вечерахъ на Хуторе"; — о Пушкине и Жуковскомъ; — о любви; — о товарищахъ-землякахъ; — объ изданiи малороссiйскихъ песенъ; — о петербургскихъ литераторахъ; — о страсти къ малороссiйскимъ песнямъ. — о перемещенiи на службу въ Кiевъ. — Воззванiе Гоголя къ генiю накануне новаго (1834) года.

Отъ людей, знавшихъ Гоголя лично въ перiодъ его петербургской жизни, я узналъ о немъ немного. Это потому, что Гоголь, съ практическимъ направленiемъ своего таланта, соединялъ нежную деликатность души, не позволявшую ему выказывать передъ другими то, чего у нихъ не доставало, и, предаваясь врожденной своей наблюдательности, защищался личиною человека обыкновеннаго отъ наблюдательности другихъ. Въ немъ можно было подметить какую-нибудь поэтическую особенность не иначе, какъ только безъ его ведома, то есть, когда онъ не стоялъ у самаго себя на стороже. Эту черту характера онъ сохранилъ до самой смерти.

и часто приходилъ къ его двоюродному брату, тоже студенту, г. Божко, для ученическихъ занятiй. Онъ описываетъ будущаго поэта въ то время немножко сутуловатымъ и съ походкою, которую всего лучше выражаетъ слово . Впоследствiи они встретились, уже какъ старые знакомые, въ Петербурге, въ эпоху "Вечеровъ на Хуторе" и "Миргорода". Белозерскiй нашелъ Гоголя уже прiятелемъ Пушкина и Жуковскаго, у которыхъ онъ проживалъ иногда въ Царскомъ Селе. Это была самая цветущая пора въ характере поэта. Онъ писалъ все сцены изъ воспоминанiй родины, трудился надъ "Исторiею Малороссiи" и любилъ проводить время въ кругу земляковъ. Тутъ-то чаще всего видели его такимъ оживленнымъ, какъ разсказывяетъ г. Гаевскiй, въ своихъ "Заметкахъ для Бiографiи Гоголя". Г. Прокоповичъ вспоминаетъ съ восхищенiемъ объ этой поре жизни своего друга. У него я виделъ портретъ Гоголя, рисованный и литографированный Венецiановымъ, и который, по словамъ владельца, можно назвать портретомъ автора "Тараса Бульбы".

Гоголь отличался тогда щеголеватостью своего костюма, которымъ впоследствiи началъ пренебрегать, но боялся холоду и носилъ зимою шинель, плотно запахнувъ ее и поднявъ воротникъ обеими руками выше ушей. Въ то время переменчивость въ настроенiи его души обнаруживалась въ скоромъ созиданiи и разрушенiи плановъ. Такъ однажды весною онъ объявилъ, что едетъ въ Малороссiю, и, действительно, совсемъ собрался въ дорогу. Приходятъ къ нему проститься и узнаютъ, что онъ переехалъ на дачу. Н. Д. Белозерскiй посетилъ его въ этомъ сельскомъ уединенiи. Гоголь занималъ отдельный домикъ съ мезониномъ, недалеко отъ Поклонной горы, на даче Гинтера.

— Кто же у васъ внизу живетъ? спросилъ гость.

— Низъ я нанялъ другому жильцу, отвечалъ Гоголь.

— Где же вы его поймали?

— Онъ самъ явился ко мне, по объявленiю въ газетахъ. И еще какая странная случайность! Звонитъ ко мне какой-то господинъ. Отпираютъ.

"— Вы публиковали въ газетахъ объ отдаче въ наемъ половины дачи?"

— Публиковалъ.

"— Нельзя ли мне воспользоваться?...."

— Очень рядъ. Не угодно ли садиться? Позвольте узнать вашу фамилiю.

"— Половинкинъ."

— Такъ и прекрасно! вотъ вамъ и половина дачи. — Тотчасъ безъ торгу и порешили.

Черезъ несколько времени г. Белозерскiй опять посетилъ Гоголя на даче и нашелъ въ ней одного г. Половинкина. Гоголь, вставши разъ очень рано и увидевъ на термометре 8 град. тепла, уехалъ въ Малороссiю, и съ такою поспешностью, что не сделалъ даже никакихъ распоряженiй касательно своего зимняго платья, оставленнаго къ комоде. Потомъ ужъ онъ писалъ изъ Малороссiи, къ своему земляку Белозерскому, чтобе онъ съездилъ къ Половинкину и попросилъ его развесить платье на свежемъ воздухе. Белозерскiй отправился на дачу и нашелъ платье уже развешеннымъ.

Переходя къ воспоминанiямъ второго лица о Гоголе, я долженъ сперва возвратиться несколько назадъ и разсказать о дальнейшей педагогической службе его. Состоя въ чине титулярнаго советника со дня вступленiя въ должность старшаго учителя исторiи при Патрiотическомъ Институте, Гоголь, "въ награду отличныхъ трудовъ", былъ пожалованъ отъ Ея Величества, 9-го марта 1834 года, брильянтовымъ перстнемъ. А между темъ, при содействiи своихъ покровителей и силою собственнаго авторитета, онъ проложилъ себе путь къ высшему посту: 24-го iюня 1834 года онъ былъ утвержденъ адъюнктомъ по кафедре всеобщей исторiи при С. Петербургскомъ Университете. Онъ искалъ этого места вовсе не изъ честолюбiя или корыстныхъ видовъ. Честолюбiе его было выше мелочного тщеславiя ступенью, занимаемою въ обществе, а матерiальныя выгоды никогда не составляли цели его жизни: оне были въ его глазахъ только средствами для осуществленiя плановъ, постоянно занимавшихъ его душу. Письма его къ М. А. Максимовичу о кафедре всеобщей исторiи въ Кiевскомъ Университете, которой онъ напрасно домогался, покажутъ, для чего ему нужно было получить место профессора. Встретивъ въ этомъ исканiи препятствiя, онъ ограничился званiемъ адъюнкта въ столичномъ университете. "Здесь онъ не переставалъ работать по мере данныхъ ему Богомъ силъ, не переставалъ учиться и постоянно имелъ въ виду цель — сделаться наконецъ ученымъ хорошимъ профессоромъ, именно историкомъ. Но его художническая природа мешала постоянно той пассивной деятельности, которая нужна для обогащенiя себя сведенiями. Его пониманiе исторiи не могло обратиться въ спокойное преподаванiе. Темъ не менее съ юныхъ летъ Гоголь делалъ постоянныя усилiя образовать себя, которыя темъ более имеютъ въ себе заслуги, что для художника оне тяжеле, нежели для всякаго другого. Доказательствомъ этому служитъ его записная книга, о которой говорено было выше. Такiя записныя книги видали у него постоянно. Чемъ далее, темъ более заставлялъ онъ себя заниматься, изучать, работать. Коротко его знавшiе могутъ это засвидетельствовать. Быстрота соображенiя, генiальная отгадка смысла вещей и событiй мешаетъ также заниматься последовательно. Человекъ, для котораго смыслъ событiя является выводомъ, часто тяжело добываемымъ долгими трудами, видитъ всю цену и необходимость для него этихъ трудовъ. Но для того, чей острый взоръ проникаетъ въ смыслъ событiя, не дожидаясь полной, окончательной работы, для того не составляетъ она той необходимости, какъ для медленно идущаго ума. Не хочу сказать, чтобы даръ прозренiя освобождалъ человека отъ труда: я хочу сказать только то, что этотъ даръ, предупреждая выводъ постепенный, мешаетъ последовательности работы." Вотъ почему Гоголь, желая служить какъ истинный гражданинъ своего отечества на поприще преподаванiя наукъ, далеко не достигъ своей цели, и когда въ конце 1835 года вышло постановленiе, по которому онъ долженъ былъ выдержать испытанiе на степень доктора философiи, если бы пожелалъ занять профессорскую должность, — онъ предпочелъ лучше оставить государственную службу и служить отечеству исключительно на поприще писателя.

"Гоголь читалъ исторiю Среднихъ вековъ — говоритъ г. Иваницкiй — для студентовъ 2-го курса филологическаго отделенiя. Началъ онъ въ сентябре 1834, а окончилъ въ конце 1835 года. На первую лекцiю онъ явился въ сопровожденiи инспектора студентовъ. Это было въ 2 часа. Гоголь вошелъ въ аудиторiю, раскланялся съ нами и, въ ожиданiи ректора, началъ о чемъ-то говорить съ инспекторомъ, стоя у окна. Заметно было, что онъ находился въ тревожномъ состоянiи духа: вертелъ въ рукахъ шляпу, мялъ перчатку и какъ-то недоверчиво посматривалъ на насъ. Наконецъ подошелъ къ кафедре и, обратясь къ намъ, началъ объяснять, о чемъ намеренъ онъ читать сегодня лекцiю. Въ продолженiе этой коротенькой речи, онъ постепенно всходилъ по ступенямъ кафедры: сперва всталъ на первую ступеньку, потомъ — на вторую, потомъ — на третью. Ясно, что онъ не доверялъ самъ себе и хотелъ сначала попробовать, какъ-то онъ будетъ читать. Мне кажется, однакожь, что волненiе его происходило не отъ недостатка присутствiя духа, а просто отъ слабости нервовъ, потому что въ то время, какъ лицо его непрiятно бледнело и принимало болезненное выраженiе, мысль, высказываемая имъ, развивалась совершенно-логически и въ самыхъ блестящихъ формахъ. Къ концу речи Гоголь стоялъ ужь на самой верхней ступеньке кафедры и заметно одушевился. Вотъ въ эту-то минуту ему и начать бы лекцiю, но вдругъ вошелъ ректоръ.... Гоголь долженъ былъ оставить на минуту свой постъ, который занялъ такъ ловко, и даже можно сказать, незаметно для самого себя. Ректоръ сказалъ ему несколько приветствiй, поздоровался со студентами и занялъ приготовленное для него кресло. Настала совершенная тишина. Гоголь опять впалъ въ прежнее тревожное состоянiе: опять лицо его побледнело и приняло болезненное выраженiе. Но медлить ужь было нельзя: онъ вошелъ на кафедру и лекцiя началась....

"Не знаю, прошло ли и пять минутъ, какъ ужь Гоголь овладедъ совершенно вниманiемъ слушателей. Не возможно было спокойно следить за его мыслью, которая летела и преломлялась, какъ молнiя, освещая безпрестанно картину за картиной въ этомъ мраке средневековой исторiи. Впрочемъ, вся эта лекцiя изъ слова-въ-слово напечатана въ "Арабескахъ", кажется, подъ заглавiемъ: "О характере Исторiи Среднихъ Вековъ". Ясно, что и въ такомъ случае, не доверяя самъ себе, Гоголь выучилъ наизустъ предварительно-написанную лекцiю, и хотя во время чтенiя одушевился и говорилъ совершенно свободно, но ужь не могъ оторваться отъ затверженныхъ фразъ, и потому не прибавилъ къ нимъ ни одного слова.

"Лекцiя продолжалась три четверти часа. Когда Гоголь вышелъ изъ аудиторiи, мы окружили его въ сборной зале и просили, чтобъ онъ далъ намъ эту лекцiю въ рукописи. Гоголь сказалъ, что она у него набросана только въ черне, но что современемъ онъ обработаетъ ее и дастъ намъ; а потомъ прибавилъ: "на первый разъ я старался, господа, показать вамъ только главный характеръ Исторiи Среднихъ Вековъ; въ следующiй разъ мы примемся за самые факты и должны будемъ вооружиться для этого анатомическимъ ножомъ."

"Мы съ нетерпенiемъ ждали следующей лекцiи. Гоголь прiехалъ довольно поздно и началъ ее фразой: "Азiя была всегда какимъ-то народо-вержущимъ вулканомъ". Потомъ поговорилъ немного о великомъ переселенiи народовъ, но такъ вяло, безжизненно и сбивчиво, что скучно было слушать, и мы не верили сами себе, тотъ ли это Гоголь, который на прошлой неделе прочелъ такую блестящую лекцiю? Наконецъ, указавъ намъ на кое-какiе курсы, где мы можемъ прочесть объ этомъ предмете, онъ раскланялся и уехалъ. Вся лекцiя продолжалась 20 минутъ. Следующiя лекцiи были въ томъ же роде, такъ что мы совершенно наконецъ охладели къ Гоголю, и аудиторiя его все больше и больше пустела.

"Но вотъ однажды — это было въ октябре — ходимъ мы по сборной зале и ждемъ Гоголя. Вдругъ входятъ Пушкинъ и Жуковскiй. Отъ швейцара, конечно, они ужь знали, что Гоголь еще не прiехалъ, и потому, обратясь къ намъ, спросили только, въ которой аудиторiи будетъ читать Гоголь? мы указали на аудиторiю. Пушкинъ и Жуковскiй заглянули въ нее, но не вошли, а остались въ сборной зале. Черезъ четверть часа прiехалъ Гоголь, и мы вследъ за тремя поэтами вошли въ аудиторiю и сели по местамъ. Гоголь вошелъ на кафедру, и вдругъ, какъ говорится, ни съ того, ни съ другаго, началъ читать взглядъ на исторiю Аравитянъ. Лекцiя была блестящая, въ такомъ же роде, какъ и первая. Она вся изъ слова-въ-слово напечатана въ "Арабескахъ". Видно, что Гоголь зналъ заранее о намеренiи поэтовъ прiехать къ нему на лекцiю, и потому приготовился угостить ихъ поэтически. После лекцiи Пушкинъ заговорилъ о чемъ-то съ Гоголемъ, но я слышалъ одно только слово: "увлекательно"....

"Все следующiя лекцiи Гоголя были очень сухи и скучны: ни одно событiе, ни одно лицо историческое не вызвало его на беседу живую и одушевленную.... Какими-то сонными глазами смотрелъ онъ на прошедшiе века и отжившiя племена. Безъ сомненiя, ему самому было скучно, и онъ виделъ, что скучно и его слушателямъ. Бывало, прiедетъ, поговоритъ съ полчаса съ кафедры, уедетъ, да ужь и не показывается целую неделю, а иногда и две. Потомъ опять прiедетъ, и опять та же исторiя. Такъ прошло время до мая.

"Наступилъ экзаменъ. Гоголь прiехалъ, подвязанный чернымъ платкомъ: не знаю ужь, зубы у него болели, что ли. Вопросы предлагалъ бывшiй ректоръ И. П. Ш. Гоголь сиделъ въ стороне и ни во что не вступался. Мы слышали ужь тогда, что онъ оставляетъ Университетъ и едетъ на Кавказъ. После экзамена мы окружили его и изъявили сожаленiе, что должны разстаться съ нимъ. Гоголь отвечалъ, что здоровье его разстроено и что онъ долженъ переменить климатъ.

"Теперь я еду на Кавказъ: мне хочется застать тамъ еще свежую зелень; но я надеюсь, господа, что мы когда нибудь еще встретимся.

"Поездка эта, однакожь, не состоялась, не знаю почему."

— воспоминанiе студента о Гоголе-профессоре. А вотъ что́ говоритъ одинъ изъ его товарищей по службе въ Университете.

"Я познакомился съ Гоголемъ тогда, какъ онъ былъ сделанъ адъюнктъ-профессоромъ въ С. Петербургскомъ Университете, где я тоже былъ адъюнктъ-профессоромъ. Гоголь сошелся съ нами хорошо, какъ съ новыми товарищами; но мы встретили его холодно. Не знаю, какъ кто, но я только по одному: я смотрелъ на науку черезъ-чуръ лирически, виделъ въ ней высокое, чуть-чуть не священное дело, и потому отъ человека, бравшагося быть преподавателемъ, требовалъ полнаго и безусловнаго посвященiя себя ей. Самъ я занимался сильно, но избралъ для преподаванiя искусство, мастерство [начертательную геометрiю], не смея взяться за науку высшаго анализа, которую мне тогда предлагали. Къ тому же Гоголь тогда, какъ писатель-художникъ, едва показался; мы, большинство, толпа, не обращали еще дельнаго вниманiя на его "Вечера на Хуторе"; наконецъ и самое вступленiе его въ Университетъ путемъ окольнымъ отдаляло насъ отъ него, какъ отъ человека. По всему этому сношенiя съ нимъ у меня были весьма форменныя, и то весьма редкiя."

Въ переписке Гоголя съ А. С. Данилевскимъ и известнымъ писателемъ М. А. Максимовичемъ открываются новыя черты юношескаго перiода его жизни.

Г. Данилевскiй былъ близкiй родственникъ и соседъ Гоголя по именiю. Они вместе воспитывались въ нежинской Гимназiи Высшихъ Наукъ и вместе искали служебнаго поприща въ Петербурге. Проживъ несколько времени въ столице, г. Данилевскiй определился въ одинъ изъ кавказскихъ полковъ и жилъ въ Пятигорске въ то время, когда Гоголь делалъ свои первыя литературныя попытки. Эта разлука была поводомъ къ переписке между ними, изъ которой читатель узнаетъ много интереснаго.

"Вечеровъ на Хуторе", которые онъ называетъ своимъ поросенкомъ. Тутъ, между прочимъ, уже открываются его близкiя отношенiя къ Пушкину и Жуковскому, которые въ то время работали въ полноте силъ и возбуждали молодого поэта къ деятельности. Тогда еще крепка была цепь литературнаго преемства; еще свежи были преданiя о Державине; еще недавно умолкнулъ Карамзинъ, а между темъ Пушкинъ и Жуковскiй стояли уже на высшихъ ступеняхъ своего развитiя. И въ такую-то эпоху развернулись первые цветы гоголева таланта. Письма къ г. Данилевскому, которыя сейчасъ будутъ мною приведены, можно сказать согреты огнемъ жертвенника, у котораго молодой поэтъ присутствовалъ въ благоговейномъ восхищенiи. Къ сожаленiю, онъ мало высказывалъ того, что проникало глубоко въ его душу. Письма его изображаютъ внешнюю жизнь, которая его окружала.

1.

"Ноября 2 (1831), Спб.

"Вотъ оно какъ! пятой месяцъ на Кавказе и, можетъ быть, еще бы столько прошло до первой вести, еслибы Купидо сердца не подогнало лозою. Впустили молодца на Кавказъ —

"Ой лы́хо закаблу́камъ, достанецця й передамъ!"

"Знаешь ли, сколько разъ ты въ письме своемъ просилъ меня не забыть прислать нотъ? Шесть разъ: два раза съ начала, два въ средине да два при конце. Ге, ге, ге! дело далеко зашло! Я, однакожъ, тотъ же часъ решился исполнить твою просьбу. Для этого довольно бы тебе разъ упомянуть. Я обращался къ здешнимъ артисткамъ указать мне лучшее; но Сильфида Урусова и Ласточка Розетти требовали непременно, что(бъ) я поименовалъ великодушную смертную, для которой такъ хлопочу. Какъ мне поименовать, когда я самъ не знаю, кто она? Я сказалъ только, что средоточiе любви моей согреваетъ ледовитый Кавказъ и бросаетъ на меня лучи косвеннее севернаго солнца. Какъ бы то ни было, только забралъ все, что̀ было лучшаго въ здешнихъ магазинахъ. Французскiе кадрили въ большой моде здесь Титова. Однакожъ я посыл(аю) тебе и Россини несколько французск(ихъ) романсовъ, русскихъ новыхъ песенъ, всего на тридцать рублей. Да что за вздоръ такой ты мелешь, что пришлешь мне деньги после? Кчему это? Я тебе и безъ того долженъ 65 рублей. Я думалъ было и на остальные набрать тебе всякой всячины — конфектъ и прочаго, да раздумалъ: можетъ быть, тебе что нужнее будетъ. Ты пожалуста безъ церемонiи напиши, что̀ прислать тебе на остальные 35 рублей, и я немедленно вышлю. Въ здешнихъ магазинахъ получено изза моря столько дамскихъ вещей и прочаго, и все совершенное объеденiе!

"Порося мое давно уже вышло въ светъ. Одинъ экземпляръ послалъ а къ тебе въ Сорочинцы. Теперь, я думаю, Василiй Ивановичъ совокупно съ любезнымъ зятемъ Егоромъ Львовичемъ его почитываютъ. Однакожъ, на всякой случай посылаю тебе еще одинъ. Оно успело уже заелужить

.........
"

Въ Сорочинцы я тебе также отправилъ и Ольдекоповъ Словарь. Письмо твое я получилъ сегодня, то есть 2 ноября [писанное тобою 18 октября]. Пишу ответъ сегодня, а отправляю завтра. Кажется, исправно? Зато день хлопотъ. Это я для того тебе упоминаю, что бы ты умелъ быть благодарнымъ и писалъ въ следующемъ письме подробнее. Напиши также, въ который день ты получишь письмо мое вместе съ сею посылкою. Мне любопытно знать, сколько времени оно будетъ по почте идти къ тебе. Ну, известное лицо города Пятигорска, более сказать мне тебе нечего. Ведь ты же самъ меня торопишь скорее отправлять письмо.

"Все лето я прожилъ въ Павловске и Царскомъ Селе. — — Почти каждый вечеръ собирались мы, Жуковскiй, Пушкинъ и я. О, если бы ты зналъ, сколько прелестей вышло изподъ пера сихъ мужей! У Пушкина повесть, октавами писанная: "Кухарка", въ которой вся Коломна и петербургская природа живая. Кроме того сказки русскiя народныя, — не то что "Русланъ и Людмила", но совершенно русскiя. Одна писана даже безъ размера, только съ рифмами, и прелесть невообразимая! У Жуковскаго тоже русскiя народныя сказки, одне экзаметрами, другiя просто четырехстопными стихами, и чудное дело! Жуковскаго узнать нельзя. Кажется, появился новый обширный поэтъ, и уже чисто русской; ничего германскаго и прежняго. А какая бездна новыхъ балладъ! оне на дняхъ выйдутъ.

"Ты мне обещалъ описать прибытiе свое домой, прiемъ, встречи и пр. и пр., да мне кажется, что у тебя на квартире и пера чиненнаго нетъ; только одинъ карандашъ, въ часы досуга, подмахиваетъ злодейское деревцо.

"Прощай; будь здоровъ и любимъ, да незабывай твоего неизменнаго

"Гоголя.

2.

"1 генварь, 1832 (изъ Петербурга.)

"Подлинно много чуднаго въ письме твоемъ. Я самъ бы желалъ на время принять твой образъ съ твоими страстишками и взглянуть на другихъ такимъ же взоромъ, исполненнымъ сарказма, какимъ глядишь ты на мышей, выбегающихъ на середину твоей комнаты. Право, должно быть что-то не въ шутку чрезвычайное засело Кавказской области въ городъ Пятигорскъ. Поэтическая часть твоего письма удивительно хороша, но прозаическая въ довольно плохомъ положенiи. Кто это кавказское солнце! Почему оно именно одинъ только Кавказъ освещаетъ, а весь мiръ оставляетъ въ тени, и какимъ образомъ ваша милость сделалась фокусомъ зажигательнаго стекла, то есть, привлекла на себя все лучи его? За такую точность ты меня назовешь бухгалтерскою книгою или инымъ чемъ. Но самъ посуди: если не прикрепить красавицу къ земле, то черты ея будутъ слишкомъ воздушны, неопределенно-общи и потому безхарактерны.

"Посылаю тебе все, что̀ только можно было скоро достать: "Северные цветы" и "Альцiону". "Невскiй Альманахъ" еще не вышелъ, да врядъ ли въ немъ будетъ что-нибудь путнее. Галстуховъ черныхъ не носятъ; вместо нихъ употребляютъ синiе. Я бы тебе охотно выслалъ его, но сижу теперь боленъ и не выхожу никуда. Духи же, я думаю, самъ ты знаешь, принадлежатъ къ жидкостямъ; а жидкостей на почте не принимаютъ. После постараюсь тебе и другое прислать, теперь же не хочу задерживать письма. Притомъ же "Северные Цветы", можетъ быть, на первый разъ приведутъ въ забвенiе неисправность въ прочемъ. Тутъ ты найдешь Языкова такъ прелестнымъ, какъ еще никогда, Пушкина чудную пiесу "Моцартъ и Салiери", въ которой, кроме яркаго поэтическаго созданiя, такое высокое драматическое искусство, — картиннаго "Делибаша", и все, что̀ ни есть его, чудесно! — Жуковскаго "Змiя". Сюда затесалась и Красненькаго "Полночь".

"Письма твоего, писаннаго изъ Лубенъ, въ которомъ ты описываешь прiездъ свой домой, я, къ величайшему сожаленiю, не получалъ. — — Не задолго до твоего, я получилъ письмо отъ Василiя Ивановича, въ которомъ онъ извещаетъ меня, что книги, посланныя мною тебе въ Семереньки, онъ получилъ. Не излишнимъ почитаю при семъ привесть его слова, сказанныя въ похвалу моей книги.

"Если выдадите еще книгу въ светъ , то пришлите для любопытства и прочету. Мы весьма знаемъ, что присланная вами книга "есть сочиненiе ваше. Это есть прекраснейшее дело, благороднейшее "занятiе. Я читалъ и рекомендацiю ей отъ Булгарйна въ "Северной "Пчеле" очень съ хорошей стороны и къ поощренiю сочинителя. Это "видеть прiятно."

"Видишь, какой я хвастунъ! Читалъ ли ты новыя баллады Жуков скаго? Что за прелесть! Оне вышли въ двухъ частяхъ вместе съ ста рыми и стоятъ очень не дорого: десять рублей.

"Что̀ тебе сказать о нашихъ? Они все, слава Богу, здоровы, прозябаютъ по прежнему, навещаютъ каждую среду и воскресенье меня старика и, къ удивленiю, до сихъ поръ еще ни одинъ изъ нихъ не имеетъ звезды и не директоръ департамента.

"Разсмешила меня до крайности твоя приписка или обещанiе въ конце письма: "Можетъ быть, въ следующую почту напишу къ тебе еще, а можетъ быть, нетъ." Кчему такая благородная скромность и сомненiе? кчему это: можеть бытъ, неть? Какъ будто удивительная твоя аккуратность мало известна!

"Писалъ бы къ тебе еще, но болезнь моя мешаетъ. Отлагаю до удобнейшаго времени, а теперь прощай. Обнимаю тебя и вместе завидую, что ты находишься въ стране здравiя.

"Твой Гоголь.

"Да, вотъ молодецъ! пишу 1-го генваря и забылъ поздравить съ новымъ годомъ. Желаю тебе провесть его въ седьмомъ небе блаженства."

"Мы весьма ". Они показываютъ, что многiя лица и обстоятельства, представленныя Гоголемъ въ "Вечерахъ на Хуторе", были общеизвестны въ его родномъ околотке: иначе какимъ бы образомъ тамъ сделалось такъ рано известно, что подъ псевдонимомъ Рудого Панька скрывается Гоголь?

3.

"Спб. 1832, марта 10.

"Мне бы следовало просто на тебя разсердиться и начхать, какъ говаривалъ Ландраженъ, за твои эдакiя пакости. Вотъ уже скоро три месяца, какъ отъ тебя ни двоетоточiя ни точки. Даже не известилъ меня, получилъ ли въ исправности посланные мною альманахи. Видно, тебе теперь ничего не нужно изъ Петербурга, потому что ты тогда только писалъ ко мне, когда имелъ во мне надобность. Эй, не плюй въ колодезь! увидишь, если не доведется изъ него же после напиться. Можетъ быть, ты находишься уже въ седьмомъ небе и оттого не пишешь. Чортъ меня возьми, если я самъ теперь не близко седьмого неба! и съ такимъ же сарказмомъ, какъ ты, гляжу на славу и на всё, хотя моя владычица куды суровее твоей. Еслибъ я былъ, какъ ты, военный человекъ, я бы съ оружiемъ въ рукахъ доказалъ бы тебе, что северная повелительница моего южнаго сердца томительнее и блистательнее твоей кавказской. Ни въ небе, ни въ земле, нигде ты не встретишь хотя порознь техъ неуловимо-божественныхъ чертъ и роскошныхъ вдохновенiй, которыя ensemble дышутъ и уместились въ ея, Боже, какъ гармоническомъ лице. Но довольно. Посылаю тебе вторую книжку "Вечеровъ" и на удачу "Онегина". Можетъ быть, у васъ въ глуши его еще не читали. Въ такомъ случае ты обомлеешь отъ радости и, верно, не найдешь словъ, чемъ выразить мне свою благодарность.

"Прощай. Если тебе что̀ нужно прислать, то пиши смело, хотя и не случится у тебя денегъ. Все тебе будетъ выслано. Мы люди свои, после сочтемся.

"Твой Гоголь."

4.

"Спб. Марта 30 (1832).

"Я ни мало не удивляюсь, что мое письмо шло такъ долго. Должно вспомнить, что теперь время самое неблагопрiятное для почтъ: разлитiе рекъ, негодность дороги и проч. Я получилъ твои деньги и не могу скоро выполнить твоего порученья. Если бы ты напередъ хорошенько размыслилъ все, то, верно, не прислалъ бы мне теперь денегъ, верно бы вспомнилъ, что за две недели до праздника ни одинъ портной не возьмется шить, и потому, въ наказанье, ты будешь ждать три сверхсрочныхъ недели своего сюртука, потому что, спустя только неделю после праздника, примутся шить его тебе. На требованiе же мое поставить тебе сукно по 25 р. аршинъ, Ручъ далъ мне одинъ обыкновенный свой ответъ, что онъ низкихъ сортовъ суконъ не держитъ.

"Теперь несколько словъ о твоемъ письме. Съ какой ты стати началъ говорить о шуткахъ, которыми будто бы было наполнено мое письмо? и что̀ ты нашелъ безсмысленнаго въ томъ, что я писалъ къ тебе, что ты говоришь только о поэтической стороне, не упоминая о прозаической? Ты не понимаешь, что̀ значитъ поэтическая сторона? Поэтическая сторона: "Она несравненная, единственная" и проч. Прозаическая: "Она Анна Андреевна такая-то". Поэтическая: "Она принадлежитъ мне, ея душа моя". Прозаическая: "Нетъ ли какихъ препятствiй въ томъ, чтобъ она принадлежала мне не толко душою, но и теломъ и всемъ; однимъ словомъ — ensemble"? Прекрасна, пламенна, томительна и ничемъ не изъяснима любовь до брака; но тотъ только показалъ одинъ порывъ, одну попытку къ любви, кто любилъ до брака. Эта любовь не полна; она только начало, мгновенный, но за то сильный и свирепый энтузiазмъ, потрясающiй надолго весь организмъ человека. Но вторая часть, или лучше сказать, самая книга — потому что первая только предуведомленiе къ ней — спокойна, и целое море тихихъ наслажденiй, которыхъ съ каждымъ днемъ открывается более и более, и темъ съ большимъ наслажденiемъ изумляешься имъ, что они казались совершенно незаметными и обыкновенными. Это художникъ, влюбленный въ произведенье великаго мастера, съ котораго уже онъ никогда не отрываетъ глазъ своихъ и каждый день открываетъ въ немъ новыя и новыя очаровательныя и полныя обширнаго генiя черты, изумляясь самъ себе, что онъ не могъ ихъ увидать прежде. Любовь до брака — стихи Языкова: они эффекты, огненны и съ перваго разу уже овладеваютъ всеми чувствами. Но после брака любовь — это поэзiя Пушкина: она не вдругъ обхватитъ насъ, но чемъ более вглядываешься въ нее, темъ она более открывается, развертывается и наконецъ превращается въ величавый и обширный океанъ, въ который чемъ более вглядываешься, темъ онъ кажется необъятнее, и тогда самые стихи Языкова кажутся только частiю, небольшою рекою, впадающею въ этотъ океанъ. Видишь, какъ я прекрасно разсказываю! О, съ меня бы былъ славный романистъ, если бы я сталъ писать романы! Впрочемъ это самое я докажу тебе примеромъ, ибо безъ примера никакое доказательство не доказательство, и древнiе очень хорошо делали, что помещали его во всякую хрiю. Ты, я думаю, уже прочелъ "Ивана Федоровича Шпоньку". Онъ до брака удивительно какъ похожъ на стихи Языкова, между темъ какъ после брака сделается совершенно поэзiей Пушкина.

"Хочешь ли ты знать, что̀ делается у насъ въ этомъ водяномъ городе? Прiехалъ Возвышенный съ паномъ Пла́тономъ и П***. — — Вся эта труппа пробудетъ здесь до мая, а можетъ быть и долее. Возвышенный всё тотъ же; трагедiи его всё те же. Тассъ его, котораго онъ написалъ уже въ шестой разъ, необыкновенно толстъ, занимаетъ четверть стопы бумаги. Характеры всё необыкновенно благородны, полны самоотверженья и, въ добавокъ, выведенъ на сцену мальчишка 13 летъ, поэтъ и влюбленный въ Тасса по уши. А сравненьями играетъ, какъ мячиками; небо, землю и адъ потрясаетъ, будто перышко. Довольно, что прежнiя: губы посинели у него цветомъ моря, или: тростникъ шепчетъ, какъ шепчутъ въ мраке цепи — ничто противъ нынешнихъ. Пушкина всё по прежнему не любитъ; "Борисъ Годуновъ" ему не нравится. — —

"Красненькой кляняется тебе. Онъ еще не актеръ, но скоро будетъ имъ, и можетъ быть, тотчасъ после Святой.

"У васъ, я думаю, уже весна давно. Напиши, съ котораго времени начинается у васъ весна. Я давно уже не нюхалъ этого кушанья."

5.

"26 апреля (1832) Спб.

"Сейчасъ только что принесли мне отъ Руча твой модный сюртукъ. Мерка у него твоя была въ сохранности, и онъ уверяетъ, что совершенно сделалъ по ней. Я замечу только то, что я слишкомъ теперь сталъ тебя тонее. Теперь если бы ты увиделъ меня, то бы верно не узналъ: такъ я похудалъ. Твой сюртукъ на меня такъ широкъ, какъ халатъ. На Кавказе, я думаю, ты еще больше разжирелъ; а здешнiй проклятый климатъ убiйственъ. Очень жалею, что не могу прислать, кроме жилета, ничего больше: денегъ у меня теперь совершенно нетъ, и я не знаю, станетъ ли на пересылку. Меня всё смешатъ твои обещанiя. Къ чему эти уверенiя, что будешь непременно ко мне писать чрезъ каждыя две недели. Какъ будто я не знаю тебя! Уже прошло около полтора месяца после того, а ты до сихъ поръ ни строчки. Да врядъ ли напишешь и впредь, покуда какая-нибудь нужда не заставитъ. Однакожъ я прошу тебя, извести меня по крайней мере, въ исправности ли ты получилъ прежде посланныя мною книги и теперь посылаемый сюртукъ съ жилетомъ, потому что я до техъ поръ не могу быть спокоенъ, пока не получу твоей росписки въ исправномъ полученiи. Признаюсь, я опасаюсь оттого тебе посылать новыхъ книгъ, которыхъ вышло доныне не мало, что не знаю, исправно ли ты ихъ получаешь. Спешу отправлять и не имею больше времени.

"Твой Гоголь."

дачную жизнь со всеми ея искусственными прелестями.

"1832. Спб. Іюня 15.

"Опять не могу дождаться отъ тебя письма, или хоть даже короткаго извещенiя о полученiи сюртука и прочаго. Верно, тебя скука никогда не посещаетъ, ибо только въ такомъ расположенiи обыкновенно приходитъ охота писать.

"Счастливъ ты въ прелестныхъ....
".

Желалось бы мне поглядеть на тебя. Да нельзя ли это сделать такимъ образомъ, чтобы мы выехали одинъ другому навстречу? Сборное место положить хотя въ Толстомъ или въ Васильевке. Наши Нежинцы почти все потянулись на это лето въ Малороссiю, даже Красненькой уехалъ. А въ iюле месяце если бы тебе вздумалось заглянуть въ Малороссiю, то засталъ бы и меня, лениво возвращающагося съ поля отъ косарей, или беззаботно лежащаго подъ широкой яблоней, безъ сюртука, на ковре, возле ведра холодной воды со льдомъ и проч. Прiезжай!

"Твой Гоголь."

На возвратномъ пути изъ родины, Гоголь отыскалъ въ Москве своего земляка М. А. Максимовича, который былъ тогда профессоромъ ботаники при Московскомъ Университете. Знакомство ихъ началось съ 1829 года, когда г. Максимовичъ, посетивъ Петербургъ, виделъ Гоголя за чаемъ у одного общаго ихъ земляка, где собралось еще несколько малороссiянъ. По словамъ его, Гоголь ничемъ особеннымъ не выдался изъ круга собеседниковъ, и онъ не сохранилъ въ памяти даже наружности будущаго знаменитаго писателя. Гоголь не засталъ г. Максимовича дома, и г. Максимовичъ, узнавъ, что у него былъ авторъ "Вечеровъ на Хуторе", поспешилъ къ нему въ гостинницу. Гоголь встретилъ своего гостя, какъ стараго знакомаго, видевъ его три года тому назадъ не более, какъ въ продолженiе двухъ часовъ, и г. Максимовичу стоило большого труда не дать заметить поэту, что онъ совсемъ его не помнитъ. По словамъ г. Максимовича, Гоголь былъ тогда хорошенькимъ молодымъ человекомъ, въ шелковомъ архалуке вишневаго цвета. Оба они заняты были въ то время Малороссiею: Гоголь готовился писать исторiю этой страны, а Максимовичъ собирался печатать свои "Украинскiя народныя песни", и потому они нашли другъ друга очень интересными людьми. Немного времени провели они вместе, но съ этой поры начинается рядъ писемъ Гоголя къ г. Максимовичу, въ высшей степени замечательныхъ. Вотъ первое.

"Спб. 1832, декабря 12.

"Я думаю, вы земляче, порядочно меня браните за то, что я до сихъ поръ не откликнулся къ вамъ? Ваша виньетка меня долго задерживала. Тотъ художникъ, Малороссъ въ обоихъ смыслахъ, про котораго я вамъ говорилъ и который одинъ могъ бы сделать нацiональную виньетку, пропалъ какъ въ воду, и я до сихъ поръ не могу его отыскать. Другой, которому я поручилъ, наляпалъ какихъ-то Чухонцевъ, и такъ гадко, что я посовестился вамъ посылать. — — Однакожъ жаль, что наши песни будутъ безъ виньетки; еще более жаль, если я васъ задержалъ этимъ. Какъ же вы поживаете? Можно ли надеяться мне вашего прiезду нынешней зимой сюда? А это было бы такъ хорошо, какъ нельзя лучше. Я до сихъ поръ не пересталъ досадовать на судьбу, столкнувшую насъ мелькомъ на такое короткое время. Не досталось намъ ни покалякать о томъ, о семъ, ни помолчать, глядя другь на друга. Посылаю вамъ виршу, говоренную Запорожцами, и разстаюсь съ вами до следующаго письма.

"Н. Гоголь."

"Поклонитесь отъ меня, когда увидите, Щепкину. Посылаю поклонъ также земляку, живущему съ вами, и желаю ему успеховъ въ трудахъ, такъ интересныхъ для насъ".

въ холодности къ знакомымъ и друзьямъ. Обширный планъ литературной деятельности, начертанный имъ въ третьемъ перiоде его существованiя, поглотилъ все его нравственныя силы, набросилъ на его лицо покровъ холодности и наложилъ печать молчанiя на уста его; но были минуты, когда его душевный жаръ къ человеку вообще и товарищамъ ранней молодости въ особенности обнаруживался во всей весенней свежести, и это подтверждается множествомъ его писемъ.

Следующее письмо къ А. С. Данилевскому говоритъ очень много о редкихъ свойствахъ Гоголевой натуры, въ которой юношеская пылкость соединялась съ удивительнымъ самообладанiемъ. Между прочимъ читатель найдетъ здесь несколько строкъ изъ его сердечнаго романа, о которомъ онъ проговорился въ письме отъ 1-го января, 1832.

"Декабрь, 20-е (1832). Спб.

"Наконецъ я получилъ таки отъ тебя письмо. Я уже думалъ, что ты далъ тягу въ Одессу или въ иное место. Очень понимаю и чувствую состоянiе души твоей, хотя самому, благодаря судьбу, не удалось испытать. Я потому говорю , что это пламя меня бы превратило въ прахъ въ одно мгновенье. Я бы не нашелъ себе въ прошедшемъ наслажденья; я силился бы превратить это въ настоящее и былъ бы самъ жертвою этого усилiя. И потому-то, къ спасенью моему, у меня есть твердая воля, два раза отводившая меня отъ желанiя заглянуть въ пропасть. Ты счастливецъ, тебе уделъ вкусить первое благо въ свете — любовь; а я.... Но мы, кажется, своротили на байронизмъ. "Да зачемъ ты нападаешь на Пушкина, что онъ прикидывался? Мне кажется, что Байронъ скорее. Онъ слишкомъ жарокъ, слишкомъ много говоритъ о любви и почти всегда съ изступленiемъ. Это что-то подозрительно. Сильная, продолжительная любовь проста, какъ голубица, то есть, выражается просто, безъ всякихъ определительныхъ и живописныхъ прилагательныхъ. Она не выражаетъ, но видно, что хочетъ что-то выразить, чего, однакожъ, нельзя выразить, и этимъ говоритъ сильнее всехъ пламенныхъ, красноречивыхъ тирадъ. А въ доказательство моей справедливости, прочти те строки, которыя ты велишь мне целовать.

"Жаль, что ты не едешь въ Петербургъ; но если ты находишь выгоду въ Одессе, то нечего делать. Не забывай только писать. Жаль, намъ дома такъ мало удалось пожить вместе. Мне все кажется, что я тебя почти что не виделъ.

"Скажу тебе, что Красненькой заходился не на шутку жениться на какой-то актрисе съ необыкновеннымъ, говоритъ, талантомъ, — лучше Брянскаго — я ее впрочемъ не виделъ — и доказываетъ очень сильно, что ему необходимо жениться. Впрочемъ мне кажется, что этотъ задоръ успеетъ простыть покаместь. Здесь и Драгунъ. Такой молодецъ съ себя! съ страшными бакенбартами и очками. Но необыкновенный флегма. — — —

"Прощай! где бы ни былъ ты, желаю, чтобы тебя посетилъ необыкновенный трудъ и прилежанiе, такое, съ какимъ ты готовился къ школе, живя у Іохима. Это — лекарство отъ всего. А чтобы положить этому хорошее начало, пиши какъ можно чаще письма ко мне. Это средство очень действительно."

вернымъ своему признанiю:

"Во дни веселiй и желанiй
Я былъ отъ баловъ безъ ума".

"1833, февраля 8. Спб.

"Я получилъ оба письма твои почти въ одно время и изумился страшнымъ переворотамъ въ нашей стороне. Кто бы могъ подумать, чтобы Соф. В. и М. Ал. выйдутъ въ одно время замужъ, что мыши съедятъ живописный потолокъ Юрьева и что голтвянскiя ба́лки узрятъ на берегахъ своихъ черниговскаго форшмейстера! Насмешилъ ты меня Л*** — — Одинъ Гаврюшка въ барышахъ. Однако я отъ всей души радъ, что Марья Алексеевна вышла замужъ. Жаль только, что ты не написалъ за кого. Что̀ ты ленишься, или скучаешь?

"Мне уже кажется, что время то, когда мы были вместе въ Васильевке и въ Толстомъ, чортъ знаетъ какъ отдалилось, — какъ будто ему минуло летъ пять! Оно получило уже для меня прелесть воспоминанiя.

"И не одинъ я, — все, кажется, дремлетъ. Литература не двигается; пара только вздорныхъ альманаховъ вышла — "Альцiона" и "Комета Белы". Но въ нихъ, можетъ быть, чайная ложка меду, а прочее все деготь. Пушкина нигде не встретишь, какъ только на балахъ. Такъ онъ протранжиритъ всю жизнь свою, если только какой нибудь случай и более необходимость не затащутъ его въ деревню. Одинъ только князь Одоевскiй деятельнее. На дняхъ печатаетъ онъ фантастическiя сцены, подъ заглавiемъ: "Пестрыя Сказки". Рекомендую: очень будетъ затейливое изданiе, потому что производится подъ моимъ присмотромъ. Читаешь ли ты "Илiаду"? Бедный Гнедичь уже не существуетъ. Какъ мухи, мрутъ люди и поэты. Одинъ X*** и Ш***, на зло и посмеянiе векамъ, остаются тверды и переживаютъ всехъ — — Поздравляю тебя съ новымъ землякомъ, прiобретенiемъ нашей родине. Это Фаддей Бенедиктовичъ Булгаринъ. Вообрази себе: уже печатаетъ малороссiйскiй романъ, подъ названiемъ "Мазепа". — — Въ альманахе "Комета Белы" былъ помещенъ его отрывокъ подъ титуломъ: "Походъ Палеевой вольницы", где лица говорятъ даже малороссiйскимъ языкомъ. Попотчивать ли тебя чемъ нибудь изъ Языкова, чтобы закусить г.... конфектами? Но я похвасталъ, а ничего и не вспомню. Несколько строчекъ, однакожъ приведу.

" — — — — — —


И блистательно светла.
Какъ вино, ее люблю я,
Прославляемое мной.

Душу, полную тоской,
Всю тоску она отгонитъ
И меня на ложе склонить


О былыхъ, веселыхъ дняхъ.
И стихи мои читаетъ,
".

"Красненькой еще не женился, да что-то и не столько уже поговариваетъ объ этомъ. — —

"Не знаю, врядъ ли тебе будетъ хорошо ехать теперь. Дорога, гоговорятъ, мерзкая; снегъ то вдугъ нападаетъ, то вдругъ изчезнетъ. Но, какъ бы то ни было, я очень радъ, что ты это вздумалъ и хоть ты и пострадаешь въ дороге, зато я выиграю, тебя прежде увидевши. А Тиссонъ какъ?. поедетъ ли онъ съ тобою, или нетъ? Мне Акимъ надоелъ [онъ состоитъ въ должности повереннаго Афанасiя и ходитъ здесь по деламъ его]. Безпрестанно проситъ позволенiя итти къ Т***, который употребляетъ Фабiевскiя увертки въ промедленiи уплаты 15 руб. съ копейками. Это ты можешь передать Афанасiю.

"Ты меня ужасно какъ ошеломилъ известiемъ, что у васъ снегъ таетъ и пахнетъ весною. Что это такое весна? Я ее не знаю, я ее не помню, я позабылъ совершенно, виделъ ли ее когда-нибудь. Это должно быть что-то такое девственное, неизъяснимо упоительное, Элизiумъ. "Счастливецъ"! повторилъ я несколько разъ, когда прочелъ твое письмо. Чего бы я не далъ, чтобы встретить, обнять, поглотить въ себя весну! Весну... какъ странно для меня звучитъ это имя! Я его точно такъ же повторяю, какъ К*** [NB. который находится опять здесь и успелъ уже написать 7 трагедiй] повторялъ — помнишь? — Поза, Поза, Поза.

"Кстати о Возвышенномъ. Онъ нестерпимо скученъ сделался. Тогда, было, соберетъ около себя толпу и толкуетъ или о Моцарте и интеграле, или движетъ эту толпу за собою испанскими звуками гитары. Теперь совсемъ не то: не терпитъ людности и выберетъ такое время придти, когда я одинъ, и тогда — или душитъ трагедiей, или говоритъ такъ странно, такъ вяло, такъ непонятно, что а решительно не могу понять, какой онъ секты, и не могу заметить никакого направленiя въ немъ.

"Зато прiятель твой Василiй Игнатьевичъ, о которомъ ты заботишься, ни на волосъ не переменился съ того времени, какъ ты его оставилъ. Та же ловкость, та же охота забегать по дороге къ прiятелямъ за две версты всторону. Кажется, онъ, чемъ далее, делается легче на подъемъ, такъ что въ глубокой старости улетитъ, я думаю, съ теломъ въ поднебесныя страны, отчизну поэтовъ.

"Прощай. Пиши, если успеешь. Видишь ли ты Федора Акимовича съ новобрачною супругою, или хотя мужественнаго Грыця! Да, что̀ Барановъ? въ нашихъ еще краяхъ? Поклонись ему отъ меня, если увидишь и скажи ему, что я именемъ политики прошу его написать строкъ несколько. Что̀ въ Васильевке делается? Я думаю, Катерина Ивановна напела тебе уши песнями про Богрендомъ духтеромъ."

— именно 2 iюня 1833 года. Въ немъ Гоголь опять жалуется на изнурительный петербургскiй климатъ, который прогналъ его впоследствiи за границу.

"Спб. Іюля 2 (1833).

"Чувствительно благодарю васъ, земляче, за "Наума" и "Размышленiя", а также и за приложенное къ нимъ письмо ваше. Все я прочелъ съ большимъ апетитомъ, хотя и получилъ, къ сожаленiю, поздно, потому что теперь только прiехалъ изъ Петергофа, где прожилъ около месяца и засталъ ихъ у Смирдина лежавши(ми) около месяца.

"Жаль мне очень, что вы хвораете. — — Я самъ думаю то же сделать и на следующiй годъ махнуть отсюда. Дурни мы, право, какъ разсудишь хорошенько. — — Едемъ! Сколько мы тамъ насобираемъ вся кой всячины! все выкопаемъ. Если вы будете въ Кiеве, то отъищите эксъ-профессора Белоусова: этотъ человекъ будетъ вамъ очень полезенъ во многомъ, и я желаю, чтобъ вы съ нимъ сошлись. Итакъ, вы поймаете еще въ Малороссiи осень — благоухающую, славную осень, съ своимъ свежимъ, неподдельнымъ букетомъ. Счастливы вы! А я живу здесь среди лета и не чувствую лета. Душно; а нетъ его. Совершенная баня; воздухъ хочетъ уничтожить, а не оживить. Не знаю, напишу ли я что нибудь для васъ. Я такъ теперь остылъ, очерствелъ, сделался такой прозой, что не узнаю себя. Вотъ скоро будетъ годъ, какъ я ни строчки. Какъ ни принуждаю себя, нетъ, да и только. Но, однакожъ, для "Денницы" вашей употреблю все силы разбудить мозгъ свой и разворушить воображе(нiе). А до того, поручая васъ деятельности, молю Бога, да ниспошлетъ вамъ здоровье и силы, что̀ лучше всего на этомъ грешномъ мiре. Уведомьте пожалуста, какую пользу принесетъ вамъ московскiй водопой и какимъ образомъ вы проводите на немъ день свой. Я слышалъ, что Дядьковскiй отправился на Кавказъ. Онъ еще не возвратился? Если возвратился, то что̀ говоритъ о Кавказе, объ употребленiи водъ, о степени ихъ целительности, и въ какихъ особенно болезняхъ? Изъ моихъ тщательныхъ вопросовъ вы можете догадаться, что и мне пришло въ думку потащиться на Кавказъ, зане скудельный составъ мой часто одолеваемъ недугомъ и крайне дряхлеетъ. Хотелось бы мне очень вместо пера покалякать съ вами языкомъ, да этотъ годъ мне никакъ нельзя отлучиться изъ Петербурга.... Итакъ, будьте здоровы и не забывайте земляка, которому будетъ подаркомъ ваша строка. Прощайте.

"Вашъ Н. Гоголь."

ли не будетъ вернее, если мы скажемъ, что то была

"Забота юности — любовь."

Обратите вниманiе на строки, напечатанныя курсивомъ въ следующемъ письме, писанномъ изъ Петербурга, отъ 9 ноября:

"Я получилъ ваше письмо, любезнейшiй землякъ, черезъ Смирдина. Я чертовски досадую на себя за то, что ничего не имею, что́ бы прислать вамъ въ вашу "Денницу". У меня есть сто разныхъ началъ и ни одной повести, и ни одного даже отрывка полнаго, годна(го) для альманаха. Смирдинъ изъ другихъ уже рукъ досталъ одну мою старинную повесть, о которой я совсемъ было позабылъ и которую я стыжусь назвать своею; впрочемъ, она такъ велика и неуклюжа, что никакъ не годится въ вашъ альманахъ. Не гневайтесь на меня, мой милый и отъ всей души и сердца любимый мною землякъ. Я вамъ въ другой разъ непременно приготовлю что́ вы хотите. Но не теперь: снова деятельный, движущiйся— — Украины. Ничто такъ не успокоиваетъ, какъ исторiя. Мои мысли начинаютъ литься тише и стройнее. Мне кажется, что я напишу ее, что я скажу много того, чего до меня не говорили.

"Я очень порадовался, услышавъ отъ васъ о богатомъ присовокупленiи песенъ и собранiи Ходаковскаго. Какъ бы я желалъ теперь быть съ вами и пересмотреть ихъ вместе, при трепетной свече, между стенами, убитыми книгами и книжною пылью, съ жадностью жида, считающаго червонцы! Моя радость, жизнь моя! песни! какъ я васъ люблю! Что все черствыя летописи, въ которыхъ я теперь роюсь, предъ этими звонкими, живыми летописями!... Я самъ теперь получилъ много новыхъ, и какiя есть между ними — прелесть. Я вамъ ихъ спишу... не такъ скоро, потому что ихъ очень много. Да! я васъ прошу, сделайте милость, дайте списать все находящiяся у васъ песни, выключая печатныхъ и сообщенныхъ вамъ мною. Сделайте милость и пришлите этотъ экземпляръ мне. Я не могу жить безъ песенъ. Вы не понимаете, какая это мука. Я знаю, что есть столько песенъ, и вместе съ темъ не знаю. Это все равно, еслибъ кто передъ женщиной сказалъ, что онъ знаетъ секретъ, и не объявилъ бы ей. Велите переписать четкому, красивому писцу въ тетрадь in quarto на мой счетъ. Я не имею терпенiя дождаться печатнаго; притомъ я тогда буду знать, какiя присылать вамъ песни, чтобы у васъ не было двухъ сходныхъ дублетовъ. Вы не можете представить, какъ мне помогаютъ въ исторiи песни.

Даже не историческiя, даже п......, оне все даютъ по новой черте въ мою исторiю, все разоблачаютъ яснее и яснее — — прошедшую жизнь и — — прошедшихъ людей.... велите сделать это скорее. Я вамъ за то пришлю находящiяся у меня, которыхъ будетъ до двухсотъ, и что̀ замечательно — что многiя изъ нихъ похожи совершенно на антики, на которыхъ лежитъ печать древности, но которые совершенно не были въ обращенiи и лежали зарытые.

"Прощайте, милый — — землякъ, не забывайте меня, какъ я не забываю васъ.... Лучше вычеркнуть....

"Пишите ко мне.

"Вечно вашъ Н. Гоголь."

Читатель теперь видитъ, что я не напрасно распространился о первоначальныхъ влiянiяхъ, которымъ подвергался Гоголь въ родной своей сфере; они были могущественны и дали его чувствамъ, мыслямъ и словамъ поэтическiй строй, показавшiйся столь оригинальнымъ всей Россiи. Письма его, при всей небрежности его языка и изложенiя, обнаруживаютъ яснее, нежели печатныя сочиненiя, изъ какого жерла лился потокъ его вдохновенiя и у кого учился онъ дивному своему искусству одной строкой выражать целый образъ. Въ нихъ открывается, съ какой томительной жаждой эта душа вбирала въ себя всё, что̀ было нужно для будущаго ея творчества. И ничто, можетъ быть, не насыщало такъ въ Гоголе артистической жажды новыхъ образовъ, свежихъ речей, сильно высказанныхъ чувствъ, ничто, можетъ быть, не способствовало до такой степени развитiю въ немъ лирическаго настроенiя, какъ родныя преданiя и родныя песни. Оне положили въ основу созданiямъ его кисти горячiй, цветистый подмалевокъ, который согреваетъ скрытою теплотою самыя холодныя его картины. Въ его Чичиковыхъ, въ его Плюшкиныхъ, въ его Маниловыхъ и Собакевичахъ, во всехъ этихъ обыденныхъ фигурахъ нашей жизни проглядываютъ, сквозь верхнiй сероватый тонъ, яркiя краски, которыми онъ живописалъ Тараса Бульбу; въ простомъ складе его прозы слышится быстрое движенiе песни; въ его изображенiяхъ ничтожества человеческаго душа чуетъ стремленiе къ высокой трагедiи. Здесь-то, можетъ быть, скрывается источникъ необъяснимаго обаянiя, въ которомъ онъ постоянно держитъ читателя, какiя бы лица ни выводилъ на сцену, какiя бы картины ни развернулъ передъ его глазами. Оно сделалось какъ бы врожденнымъ свойствомъ Гоголя вследствiе той "жажды знанiй и труда", техъ чистыхъ стремленiй къ прекрасному и возвышенному, которыя пробуждаютъ во глубине души поэта таящiяся въ ней силы, приводятъ ихъ въ действiе и мало-по-малу обращаютъ ихъ для него въ покорныя орудiя. То были цветы юности, по которымъ можно было уже заключать, какiе будутъ собраны плоды въ последствiи.... Но возвратимся къ письмамъ.

(Вспомнимъ, что Гоголь тогда былъ еще старшимъ учителемъ исторiи въ Патрiотическомъ Институте). На это-то письмо Гоголь отвечалъ ему, не выставя числа:

"Благодарю тебя за все: за письмо, за мысли въ немъ, за новости и проч. Представь, я тоже думалъ: туда! туда! въ Кiевъ! въ древнiй, въ прекрасный Кiевъ! — — Тамъ или вокругъ него деялись дела старины нашей.... Я работаю. Я всеми силами стараюсь; но на меня находитъ страхъ: "можетъ быть, я не успею!" Мне надоелъ Петербургъ, или, лучше, не онъ, но — — климатъ его: онъ меня допекаетъ. Да, это славно будетъ, если мы займемъ съ тобою кiевскiя кафедры: много можно будетъ наделать добра. А новая жизнь среди такого хорошаго края! Тамъ можно обновиться всеми силами. Разве это малость? Но меня смущаетъ, если это не исполнится!... Если же исполнится, да ты надуешь, тогда одному прiехать въ этотъ край, хоть и желанный, но быть одному соверш(енно), не иметь съ кемъ заговорить языкомъ души — это страшно! — — Нужно будетъ стараться кого-нибудь изъ известныхъ людей туда впихнуть, истинно просвещенныхъ и также чистыхъ и добрыхъ душою, какъ мы съ тобою. Я говорилъ Пушкину о стихахъ. Онъ написалъ путешествуя две большiя пiесы, но отрывковъ изъ нихъ не хочетъ давать, а обещается написать несколько маленькихъ. Я съ своей стороны употреблю старанiе его подгонять.

"Прощай до следующаго письма. Жду съ нетерпенiемъ отъ тебя обещанной тетради песенъ, темъ более, что безпрестанно получаю новыя, изъ которыхъ много есть историческихъ, еще больше — прекрасныхъ. Впрочемъ я нетерпеливее тебя, и никакъ не могу утерпеть, чтобы не выписать здесь одной изъ самыхъ интересныхъ, которой верно у тебя нетъ."

Изъ отметки г. Максимовича на этомъ письме видно, что оно было писано въ 1833 году, а предыдущее и последующее за нимъ (по порядку нумерацiи) письма — оба съ означенiемъ чиселъ — определяютъ для него промежутокъ между 9 ноября и концомъ года. Гоголь въ это время писалъ или готовилъ къ изданiю свои повести и другiя пьесы, составившiя "Арабески" и "Миргородъ". До какой степени онъ уже и тогда сознавалъ свои творческiя силы, видно изъ следующаго поэтическаго воззванiя его къ генiю, написаннаго накануне новаго года.

"1834.

"Великая, торжественная минута. Боже, какъ слились и столпились около ней волны различныхъ чувствъ! Нетъ, это не мечта! Это та роковая, неотразимая грань между воспоминанiемъ и надеждою. Уже нетъ воспоминанiя, уже оно несется, уже пересиливаетъ его надежда, у ногъ моихъ шумитъ мое прошедшее, надо мною скозь туманъ светлеетъ неразгаданное будущее. Молю тебя, жизнь души моей, мой Генiй, о, не скрывайся отъ меня! Пободрствуй надо мною въ эту минуту и не отходи отъ меня весь этотъ такъ заманчиво наступающiй для меня годъ.

стоишь передо мною 1834 (годъ)? Будь и ты моимъ ангеломъ. Если лень и безчувственно(сть) хотя на время осмелятся коснуться меня, о, разбуди меня тогда, не дай имъ овладеть мною; пусть твои многоговорящiя цифры, какъ неумолкающiе часы, какъ заветъ, стоятъ передо мною; чтобы каждая цифра твоя громче набата разила слухъ мой, чтобы она, какъ гальваническiй прутъ, производила судорожное потрясенiе во всемъ моемъ составе. Таинственный, неизъяснимый 1834 (годъ), где означу я тебя великими труда(ми)? Среди ли этой кучи набросанныхъ одинъ на другой домовъ, гремящихъ улицъ, кипящей меркантильности, этой безобразной кучи модъ, парадовъ, чиновниковъ, дикихъ северныхъ ночей, блеску и низкой безцветности? Въ моемъ ли прекрасномъ, древнемъ, обетованномъ Кiеве, увенчанномъ многоплодными садами, опоясанно(мъ) моимъ южнымъ прекраснымъ, чуднымъ небомъ, упоительными ночами, где горы обсыпаны кустарниками, съ своими гармоническими обрывами, и подмывающiй (ихъ) чистый и быстрый мой Днепръ? Тамъ ли? О, я не знаю, какъ назвать тебя, мой Генiй! Ты, отъ колыбели еще пролетавшiй съ своими гармоническими песнями мимо моихъ ушей, такiя чудныя, необъяснимыя доныне, зараждавшiй во мне думы, такiя необъятныя и упоительныя лелеяв(шiй) во мне мечты. О, взгляни, прекрасный, низведи на меня свои небесныя очи! Я на коленяхъ, я у ногъ твоихъ. О, не разлучайся со мною! Живи на земле со мною хотя два часа каждый день, какъ прекрасный братъ мой. Я совершу, я совершу! Жизнь кипитъ во мне. Труды мои будутъ вдохновенны. Надъ ними будетъ веять недоступное земле божество. Я совершу! О, поцелуй и благослови меня!"

Раздел сайта: