Глава двадцать первая
В СПЕЦИАЛЬНОМ КЛАССЕ ШКОЛЫ ЖИЗНИ
В осеннюю пору деревня представляла для Пушкина, как известно, особенную прелесть. Хотя дача и не могла заменить ему деревни, но в Царском Селе дышалось все же гораздо легче, чем в Петербурге, и он перебрался сюда на зимнее житье только с заморозками в октябре. Тут один из первых визитов его был к Гоголю, который между тем устроился на новой квартире (в четвертом же этаже на Офицерской, в доме Брунста).
- А у вас здесь, ей-Богу, премило, - говорил Пушкин, озираясь в просторном и, действительно, очень уютном жилье. - Вся эта обстановка, конечно, хозяйская?
- Нет, моя собственная, - отвечал Гоголь, самодовольно потирая руки. - Кое-что у меня уже имелось с первого приезда в Питер; остальное: вот письменный стол с креслом, бюро, да вон старинные гравюры на стене прикупил теперь на толкучке...
- На толкучке!
- А что вы думаете: там такие сокровища, каких в ином большом магазине не найдете.
- Но мебель как будто совсем новая, сейчас только отполирована...
Тонкая усмешка пробежала по губам Гоголя.
- Значит, недаром столько политуры и сил потратил!
- То есть как вас понимать? Не собственноручно же вы полировали?
- Вот этими самыми руками; и дешево, знаете, и сердито.
- Не знал я за вами таких талантов! Но хорошенькие занавески эти не сами же вы смастерили?
- Выкроил сам и показывал, как шить.
- Браво! Как станем с Натальей Николаевной обзаводиться своим домком, так позволим себе вас также обеспокоить. Зашел я, однако, сегодня к вам не за этим.
Но умысел другой тут был:
Хозяин музыку любил.
В каком положении, скажите, ваш второй сборник "Вечеров диканьских"?
- Покаместь в переходном, так сказать, в неглиже: нет ни одной штуки вполне отделанной, чтобы можно было показать вам.
- Ну, со своим братом писателем вам нечего чиниться. Меня интересует именно ваше творчество. Покажите-ка, покажите, что у вас наготовлено.
Пушкин, сам Пушкин интересовался его творчеством!
Гоголь выгрузил на стол весь ворох своих писаний и торопливо начал перелистывать их, не зная, на чем остановиться. Но Пушкин решил вопрос, наложив руку на самую объемистую тетрадь:
- Ведь я вам, душенька, все равно ничего не прощу. Что это такое? "Ночь перед Рождеством"? Ну, вот и извольте читать.
перед Пушкиным, который не раз во время чтения награждал автора самым искренним смехом.
- Это, пожалуй, еще лучше всех прежних рассказов пасечника, - заметил он, когда Гоголь закрыл тетрадь. - Тут не столько даже остроумия, сколько здорового юмора: острота смешит, юмор веселит.
- А вы не сделаете мне никаких замечаний? - спросил Гоголь, которому такая похвала как хмель ударила в голову.
- Сегодня - нет, - уклонился Пушкин, - сегодня я гость и смакую только. Но одним глазком я охотно заглянул бы еще в ваш чуланчик с сырой провизией. У вас ведь тоже, конечно, имеются разные летучие заметки?
- Как не быть...
- Ну, так выкладывайте-ка свое сырье, из которого стряпаются потом такие вкусные вещи, как эта "Ночь перед Рождеством".
Делать нечего - пришлось выкладывать свое "сырье". Как знаток-антикварий, попавший к другому собирателю древностей, с одинаковым интересом разглядывает и большую мраморную статую и миниатюрную, но редкую камею, так же точно Пушкин с неослабевающим любопытством перебирал выложенную перед ним рукописную груду, не пропуская ни одного клочка бумаги с случайной заметкой, набросанной карандашом. Всего более же заняла его записная тетрадка Гоголя за время путешествия его из Полтавы в Петербург: тут были не только мимолетные наблюдения туриста - описания местностей, одежд и нравов, но и целые разговоры с встречными людьми.
- Да вы просто Крез! - сказал Пушкин. - И способ, которым вы собираете ваши богатства, надо сознаться, гораздо систематичнее моего.
- А ваш способ какой? - спросил Гоголь.
- Как накопится у меня в голове запас наблюдений, я нарежу себе пачку билетиков, сделаю на каждом подходящий ярлык и положу всю пачку в вазу на рабочем столе. А выдастся раз свободная минута, - достану из вазы наугад, как в лотерее, тот или другой билетик, и какой бы мне тут ни попался заголовок, например, "Державин" или "Русская изба", в памяти моей разом восстанет все то, что мне хотелось сказать о Державине или русской избе...
- И вы тотчас записываете все на том же билетике?
- Если найдется на нем место; если же нет, то продолжаю на другой бумажке. Многое, конечно, так и останется без употребления; но наследникам моим будет хоть чем пополнить посмертное издание моих сочинений! - с грустною шутливостью добавил Пушкин. - Сами же вы, Николай Васильевич, оставайтесь при вашей системе. Не все в ваших самородках золото, есть и шлаки; но я помогу вам отделить их, по пословице: кого люблю, того и бью.
Так все более сближались наши два великие писателя, хоть звезда одного из них стояла уже в зените, а звезда другого едва восходила над горизонтом. Встречались они не только друг у друга, но и у Жуковского, Плетнева и Россет. На одном из понедельников у последней Гоголь удостоился читать свою "Майскую ночь" великому князю Михаилу Павловичу; в дугой понедельник - самому государю. Государь обошелся с молодым писателем очень милостиво, поговорил с ним о Малороссии, о гетманах Хмельницком и Скоропадском, а когда узнал, что Гоголь приходится внучатым племянником покойному министру юстиции Трощинскому, то отозвался с большою похвалою об этом выдающемся сотруднике Екатерины II и Александра I. Тут речь зашла и о верности старых русских слуг.
- Никто так звучно не воспел их, как наш Искра, - сказала Россет, давшая Пушкину, между прочим, и это прозвище. - Его няня Арина Родионовна будет вечно жить в его чудных стихах.
- Прочитай-ка нам что-нибудь про нее, Пушкин, - предложил государь.
Пушкин, немножко подумав, стал читать свое несравненное стихотворение: "Наперсница волшебной старины", где няня и бабушка поэта Марья Алексеевна Ганнибал (еще ранее няни рассказывавшая ему семейные предания) сливаются в один общий образ музы-старушки, а та внезапно превращается в молодую красавицу-музу.
- Какие восхитительные, мелодичные стихи! - сказал государь.
- И как плохо прочтены! - подхватила Россет. - Он вечно мчится галопом!
- Однако вы обращаетесь с поэтом без церемонии.
- Это мой самый строгий цензор, гораздо строже вашего величества, - сказал Пушкин. - Он уважает только поэзию, а не поэтов, которых третирует свысока. Но ухо у нее верное и музыкальное.
- В таком случае, ты на будущее время приноси свои новые стихи ей, а она уже будет передавать их мне на последнюю цензуру: она будет твоим фельдъегерем ко мне.
По уходе государя разговор сделался опять общим. Было тут немало людей умных и остроумных, каждый считал долгом подсыпать свою щепотку аттической соли; это была как бы скачка остроумцев, но Пушкин вел скачку и своими неожиданными выводами опрокидывал всякие соображения.
- Ну, Пушкин, - заметил Жуковский, - ты так умен, что с тобой говорить невозможно. Чувствуешь, что ты неправ, и, однако, с тобой соглашаешься.
Ответом Пушкина был тот звонкий, чистосердечный смех, которому так завидовал Брюллов, говоривший: "Какой счастливец Пушкин! Смеется, словно кишки видны".
"аристократов ума и литературы". Но, сидя в стороне, он не сводил глаз с Пушкина и тихомолком заносил слова его в свою карманную записную книжку.
- Записывайте, записывайте, - сказала ему, подходя, молодая хозяйка. - Сверчок ныне особенно в ударе; это какой-то фейерверк. Знаете ли вы, что говорил он мне про ваши заметки, которые вы показывали ему на дому? - продолжала она, таинственно понижая голос. - "Я просто поражен наблюдательностью нашего молчальника-хохла! - говорил он. - Хохол все видит, все слышит, схватывает самые неуловимые оттенки, особливо же все смешное. Но он не только смеется: он бывает и грустен; он рассмешит, но заставит и плакать. И помяните мое слово: раньше десяти лет он будет русским Стерном!"
- Это предсказал сам Александр Сергеевич?
- Да, а вы уж постарайтесь оправдать его предсказание, слушайтесь его советов. Он вас, кажется, сердечно полюбил.
- Кажется, что так; по крайней мере, обещался применить на мне поговорку: кого люблю, того и бью.
Испытать на себе силу этой поговорки Гоголю пришлось, действительно, в полной мере. Сколько раз, бывало, в течение последующей зимы Пушкин взбегал к нему на четвертый этаж и засиживался у него до глубокой ночи, беспощадно очищая его самородки в огненном горниле своей художественной критики.
В том же доме и на одной даже лестнице с Гоголем проживал в 1831 году безвестный еще тогда музыкант Штейн, впоследствии профессор Петербугской консерватории. Познакомившись со Штейном, Гоголь нередко заходил к молодому соседу, когда тот фантазировал на фортепиано. И вот однажды, когда Штейн, возвратясь поздно из гостей, огласил опять лестницу чарующими звуками, в комнату к нему ворвался Гоголь. Вид у него был до того расстроенный, что Штейн испугался.
- Что с вами, Николай Васильевич? Что случилось?
- Ничего, ничего... играйте... - пробормотал Гоголь, бросаясь на диван.
Штейн снова заиграл. Но вдруг ему, сквозь музыку, почудились со стороны дивана всхлипы. Что за диво! Он прекратил игру и оглянулся: Гоголь, этот невозмутимый флегматик, беспардонный насмешник, припал лицом на руки и рыдал, да, рыдал!
Но когда Штейн подошел к нему и участливо тронул его за плечо, Гоголь сердито буркнул:
- Ах, оставьте меня!.. Играйте, пожалуйста...
- Музыка вас еще более расстроит, - сказал Штейн. - Не заходил ли к вам опять господин Пушкин?
Имя Пушкина как острым ножом разбередило свежую рану.
- О, не называйте его! - вскричал Гоголь в полном отчаянье. - Он меня ни в грош не ставит, он меня презирает!..
- Но за что?
- Какая жизнь после этого? - не слушая, продолжал всхлипывать Гоголь. - Одно только и остается - умереть...
Немалого труда стоило Штейну выпытать у бедняги, в чем дело. Оказалось, что Пушкин распушил его в пух и прах за его "невежество".
- И он прав, он тысячу раз прав! - в порыве самобичевания восклицал Гоголь. - Что такое талант без знания?
- Но вы же прошли университетский курс?
- В гимназии "высших наук" - да. Но известны ли мне на самом деле эти высшие науки? Знаю ли я сколько-нибудь иностранные литературы? Что я читал? Я - невежда, я - круглый невежда! Каким же могу я быть писателем, глашатаем народным, когда сам едва разбираю азы?
- А господин Пушкин не назвал вам разве книг, которые вам следует прочитать?
- Некоторые назвал...
- Так и прочитайте. Вы еще так молоды, что можете перечитать, выучить наизусть хоть сотню книг.
1.
Советы Пушкина Гоголю относительно чтения иностранных писателей и мыслителей не остались бесплодны: в записках А. О. Россет-Смирновой перечислены следующие сочинения, прочитанные Гоголем по совету Пушкина: по английской литературе - те из драм Шекспира, которые имелись уже тогда в русском переводе, по испанской - "Дон-Кихот" Сервантеса (во французском переводе), по немецкой (в оригинале) - кроме Шиллера, уже известного Гоголю, "Фауст", "Вильгельм Мейстер" и некоторые другие произведения Гете, "Натан Мудрый" и "Гамбургская драматургия" Лессинга; наконец, по французской (также в оригинале) - трагедии Расина и Корнеля, комедии Мольера, сказки Вольтера, басни Лафонтена, "Опыты" ("Essais") Монтеня, "Мысли" Паскаля, "Персидские письма" Монтескье, "Характеры" Лабрюйера.
Отчаиваться Гоголю, в действительности, было нечего. Благодаря чтению, а также постоянному общению с живыми носителями русской поэзии и мысли, литературный и умственный кругозор его все более расширялся. И Пушкин стал относиться к нему уже не как к нерадивому ученику, а как к даровитому младшему товарищу. В течение всех пяти лет, которые Гоголь оставался еще в Петербурге, Пушкин не переставал забегать к нему и целые вечера проводил с ним с глазу на глаз. Гоголь прочитывал, а Пушкин то ободрял его добрым смехом, добрым словом, то делал какое-нибудь меткое замечание. Иной раз, впрочем, и сам Пушкин приносил свои новые стихи. По своей живой натуре, он нередко горячился, но уходил почти всегда в наилучшем расположении духа.
- Еще ни у одного писателя, - говорил он, - не было этого дара выставлять так ярко пошлость человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула крупно в глаза всем.
Только слушая первые главы "Мертвых душ", в первоначальной редакции которых, по заявлению самого Гоголя, были выведены не люди, а "чудовища", Пушкин делался все мрачнее и мрачнее, пока не воскликнул:
- Боже, как грустна наша Россия!
Однажды, после продолжительной отлучки из Петербурга, Пушкин, зайдя опять к Гоголю, не застал его дома.
- Да вам чего? - спросил Яким, когда Пушкин тем не менее, как был "в шинельке", вошел в кабинет барина. - Записочку написать?
И, говоря так, Пушкин принялся рыться в разбросанных на письменном столе бумагах отсутствовавшего хозяина.
А уж как сам Гоголь ценил такую привязанность к нему Пушкина!
"Не робей, воробей, дерись с орлом!" - говорил он когда-то, когда мнил себя поэтом. Теперь, напротив, сам орел побратался с ним, признал его орленком. Мало ли на свете пород орлиных? Не нынче-завтра он сам станет орлом, которому будет от всех птиц почет.
Еще летом 1831 года Гоголь отказался от всякой денежной помощи матери. Теперь он по несколько раз в год стал посылать ей и сестрам разные столичные гостинцы: браслеты, перчатки, башмаки, ридикюли, ковры, конфекты и т. п. Когда ответ на одну из таких посылок затерялся, он шутливо посоветовал матери:
"В предотвращение подобных беспорядков, впредь прошу адресовать мне просто Гоголю, потому что кончик моей фамилии я не знаю куда делся. Может быть, кто-нибудь поднял его на большой дороге и носит, как свою собственность".
Посылая ей (в марте 1832 года) на расходы по свадьбе своей старшей сестры Машеньки, или, как ее теперь звали, Marie, 500 рублей, он раз навсегда отказался и от протекции провинциалов:
"Вы все еще, кажется, привыкли почитать меня за нищего, для которого всякий человек с небольшим именем и знакомством может наделать кучу добра. Но прошу вас не беспокоиться об этом. Путь я имею гораздо прямее и, признаюсь, не знаю такого добра, которое бы мог мне сделать человек. Добра я желаю от Бога, и именно - быть всегда здоровым и видеть вас всегда здоровыми. Верьте моему слову, маменька, что все, кроме этого, гниль и суета".
Когда затем мать попыталась затронуть общеинтересную тему, сын отозвался так:
"Вы спрашиваете меня, появилась ли точно комета в Петербурге? Охота же вам заниматься ею! Мало ли подобной дряни является каждый год! По мне хоть бы двадцать комет засветило вдруг и все звезды по-прицепляли к себе длинные хвосты, придерживаясь старой моды, мне бы это не больше принесло радости, как прошлого года упавший снег. Впрочем, когда вы мне объявили, что есть комета, то я нарочно обсматривал по несколько часов небо, но никакой звезды, даже короткохвостой или куцей, не встретил".
оба никогда недолюбливали, говорится:
"Возвышенный все тот же; трагедии все те же. "Тасс" его, которого он написал уже в шестой раз, необыкновенно толст, занимает четверть стопы бумаги. Характеры все необыкновенно благородны, полны самоотвержения, и вдобавок выведен на сцену мальчишка тринадцати лет, поэт и влюбленный в Тасса по уши. А сравнениями играет, как мячиками: небо, землю и ад потрясает, будто перышко. Довольно, что прежние: "губы посинели у него цветом моря" или "тростник шепчет, как шепчут в мраке цепи" - ничто против нынешних".
Кукольник, сам, видно, чувствуя, что ему не место в кружке Пушкина и Гоголя, тогда уже примкнул к противоположному лагерю - Греча, Булгарина и Сенковского.
Что касается других нежинцев, то Гоголь еще с осени 1831 года завел для них у себя постоянные вечера, для которых нарочно сам приготовлял особые шоколадные сухарики.
"Что тебе сказать о наших? - писал он Данилевскому. - Они все, слава Богу, здоровы, прозябают по-прежнему, навещают каждую среду и воскресенье меня, старика".
1 Про описанную выше сцену слышал от самого профессора Штейна сын его Р. Ф. Штейн, известный наш иллюстратор, а от последнего - пишущий эти строки.