Авенариус В.П.: Гоголь-гимназист (биографическая повесть)
Глава четвертая. Дошутился

Глава четвертая

ДОШУТИЛСЯ

Подходила масленица, а с ней и день гимназического спектакля. На долю Гоголя в озеровской трагедии выпала незначительная роль верховного жреца храма Эвменид, да и той он не мог подучить на зубок: очень уж тяжеловесны были эти "полуклассические" александрийские ямбы. Куда более занимала его сама обстановка театра, потому что, с разрешения начальства, на этот раз имелось в виду пригласить зрителями и живших и Нежине ближайших родственников молодых актеров, и, чтобы не ударить лицом в грязь, ставили "настоящие декорации", а Гоголю, как изрядному рисовальщику, поручили сооружение их и раскраску. Во время рекреаций, когда все прочие гимназисты гуляли, резвились, он не делал ни шагу из запасной классной комнаты, специально отведенной господам актерам, и с редким усердием клеил, малевал.

Раз, впрочем, Данилевский застал его там и за другим делом: Гоголь держал в руках ручное зеркальце и корчил сам себе уморительные рожи.

- Ты что это, Никоша, мимику, что ли, изучаешь? - спросил Данилевский.

- А то как же? - был ответ. - Ведь коли играть этакого столетнего старикашку, так надо и выглядеть стариком. Вот зубы только мешают: никак не могу добиться, чтобы нос сходился с подбородком, погляди-ка.

Данилевский расхохотался: благодаря крючковатому носу и выдающемуся подбородку, друг его почти достигал уже своей цели.

- Ну что, изряднехонько?

- Превосходно! Только вот что я тебе скажу, дружище: ты забываешь, что у верховного жреца должен быть вид строгий, величественный, а у тебя выходит, извини, какая-то карикатура на жреца, замухрышка, над которым не грех и посмеяться.

- Что и требовалось доказать. По крайней мере, увидят, что в этакой ходульной пьесе гораздо более комизма, чем трагизма.

- Ничего не увидят, как разве то, что ты не трагик, а комик. Но это и без того нам всем известно.

- По природе-то я не комик, а меланхолик, - серьезно и как бы с оттенком грусти промолвил Гоголь, - наши товарищеские игры, например, не доставляют мне ни малейшего удовольствия...

- Вот то-то и удивительно, - подхватил Данилевский, - как объяснить себе такое противоречие в твоей натуре? Ставить других в нелепое, смешное положение, напротив, доставляет тебе большое удовольствие.

- Потому что этим я разгоняю свое тоскливое настроение. Да и моя ли вина в том, что у меня есть некоторый дар подмечать все смешное?

- Как бы этот дар не обошелся тебе слишком дорого!

Опасения Данилевского скоро оправдались. Началось дело на уроке у учителя пения Федора Емельяновича Севрюгина. В гимназическом хоре "для порядка" должны были участвовать все воспитанники, как способные к музыке, так и лишенные музыкального слуха. К числу последних принадлежал и Гоголь. И вот на таком-то уроке хорового пения он взял высокую ноту настолько "мимо", что даже привыкший к таким фальшивым нотам у учеников Федор Емельянович не выдержал.

- Экой вы глухарь, Яновский! - заметил он по привычке нараспев и запиликал на своей скрипице под самым ухом Гоголя. - Пропойте соло.

- "Экой вы глухарь, Яновский! Пропойте соло"! - затянул совершенно под тон ему Гоголь.

Остальные школьники захохотали, учитель же справедливо возмутился.

- Есть ли у вас совесть, Яновский! - вскричал он.

- Совесть-то есть, да голос ее не всегда слышу: глухарь! Что поделаешь?

У сусида хата била,
У сусида жинка мила,
А у мене ни хатинки,
1

- Замолчите ли вы! - прикрикнул на неугомонного Севрюгин. - Вы больше не будете петь у меня!

- Никогда?

- Никогда.

- Не знаю, как и благодарить вас, Федор Емельянович...

- Будет вам паясничать! Наши счеты кончены. Таким образом Гоголь, действительно, навсегда был избавлен от хорового пения. Шалость его так и прошла бы ему безнаказанно, не последуй вслед за ней другая.

Было это на уроке физики у профессора математических наук Казимира Варфоломеевича Шаполинского. Из всех, профессор Шаполинский пользовался едва ли не наибольшим уважением и симпатией учеников; глубоко преданный своему делу, он излагал свои предметы сжато, точно и почти с юношеским жаром, хотя ему и подходил уже четвертый десяток. Живя бобылем, он вел самый тихий, скромный образ жизни истого ученого; в критические моменты школьного быта отстаивал интересы воспитанников и вообще относился к молодежи с душевной теплотой и неизменным прямодушием. Ленивых он серьезно журил, а на малоспособных к математическим вычислениям рукой махнул. К таковым принадлежал и Гоголь; но лично к Гоголю Шаполинский выказывал доброе расположение ради его родителей, с которыми был знаком еще с прежнего времени.

Переспросив заданный урок, Казимир Варфоломеевич сошел с кафедры к большой классной доске и вооружился мелом.

- Теперь мы приступим к теории рычага, - объявил он. Это требует особенного сосредоточения мыслей, и потому прошу, господа, полного внимания.

- Вострубим, братие, яко во златокованныя трубы, в разум ума своего и возвеем мудрости своея! - послышалось с задней скамейки.

Профессор узнал голос школьника.

- Если вы, Яновский, не в состоянии следить за мной, то, по крайней мере, не затрудняйте мне моего дела, - спокойно проговорил он, и, изобразив мелом на доске "идеальный" рычаг, принялся объяснять его теорию.

Объяснение не пришло еще к концу, как донесшийся до слуха Шаполинского с задней скамейки шум от шарканья нескольких ног и скрипа гусиных перьев заставил его оглянуться. Шум исходил от группы мальчиков, стеснившихся около Гоголя.

- Опять вы, Яновский! - сказал он. - Без проказ ни на час.

- Да мы, Казимир Варфоломеевич, проверяем теорию рычага на практике, - отозвался названный, поднимая на воздух свою тетрадь.

- Покажите-ка, что у вас там.

Гоголь вышел к профессору с тетрадью. Тот раскрыл ее и в недоумении пожал плечом: целая страница вдоль и поперек была изрисована одной заглавной буквой "D" и притом такими каракулями, точно ворона по бумаге прогулялась.

- Вместо того чтобы стараться вникнуть в слова профессора, вы вот какими пустяками занимаетесь! Уразумели вы хоть кое-что из моего объяснения?

- Кое-что - да-с.

- Так вот вам губка, вот мел. Сотрите мой рисунок и начертите вновь.

Рисовать, как сказано, Гоголь был уже мастер. Одного взгляда на профессорский чертеж ему было довольно, чтобы запечатлеть его в памяти. Стерев чертеж губкой, он тотчас восстановил его опять мелком с прежней точностью.

- Верно, - сказал Шаполинский. - А дальше что же? Все ли тут у вас, что нужно?

Гоголь задумался.

- Вот видите ли, - с мягким укором продолжал профессор. - В науках, особенно в точных, как физика и математика, верхоглядство хуже полного незнания. Голова, набитая отрывочными, беспорядочными сведениями, подобна библиотеке, к которой ключ утерян. Вы забыли даже, что для объяснения чертежа надо выставить на нем буквы.

- Ах да!

рука вывела на доске пребезобразное D, наподобие тех, что красовались в его тетради.

- Вы, кажется, даже писать разучились! - возмутился Казимир Варфоломеевич, который, при всем своем благодушии, не выносил "профанации науки".

- А это, знаете, оттого, что в теории рычаг - одно, а на практике - другое, - отвечал Гоголь. - Ведь рука человеческая от плеча до кисти - рычаг? Вы сами нам говорили.

- Рычаг, конечно.

- И нога тоже рычаг?

- Ну да, понятное дело.

- Так отчего же оба рычага только до тех пор в нашей власти, доколе они действуют дружно, по одному направлению? Лишь только вы пустите их в ход врозь, направо да налево - и конец, стоп машина!

- Я вас, милый мой, не совсем в толк возьму: как так врозь?

- А вот так: верхним рычагом вы выводите на доске букву D справа налево, а нижним производите на полу такое же круговое движение слева направо. И у вас самих, поверьте, буква D выйдет не лучше моей. Не попробуете ли?

Он подал профессору мелок. Чем глубже умудрен человек в научной области, тем он, по большей части, неопытнее, простодушнее в житейских мелочах. И человек науки поддался на удочку шалуна. Приняв мелок, он носком правой ноги стал кружить по полу, а правую руку в то же время занес над доской, чтобы начертать размашистое D. Но не тут-то было: рука против его собственной ноги двинулась не влево, а вслед за ногой - вправо.

- Вот так штука, - пробормотал про себя Шаполинский и, взяв непослушную руку кистью другой руки за локоть, повторил опыт.

Но, будучи довольно плотной комплекции и вынужденный стоять во время опыта журавлем на одной ножке, он насильственным кружением руки в противоположную сторону от вращающейся ноги вывел себя из равновесия и, пожалуй, совсем его потерял бы, если бы вовремя не ухватился за плечо стоявшего тут же Гоголя. Уважение воспитанников к почтенному профессору было так велико, что послышавшееся было на скамьях легкое пересыпание гороха невольного смеха тотчас же прекратилось, когда Шаполинский окинул класс не столько гневным, сколько смущенно-укоризненным взглядом.

- Я упустил из виду, - сказал он, - что рычаги нашего тела находятся в некоторой органической связи между собой. Но об этом в свое время. Теперь же позвольте докончить настоящий урок.

Отерев платком выступивший у него на раскрасневшемся лице пот, Казимир Варфоломеевич со всегдашней точностью и ясностью стал досказывать урок и окончил его как раз к звонку.

- Поняли, господа?

- Как не понять, - был единогласный ответ.

- И вы, Яновский?

- Да-с.

- Очень рад. До свидания, господа.

- До свидания, Казимир Варфоломеевич.

по пятам Гоголь кружил по полу правой ногой, а правой рукой выводил по воздуху букву D и вдруг тяжеловесно покачнулся, как давеча сам профессор. Очевидно, школьник передразнивал его, и Шаполинский, что случалось с ним очень редко, забылся, схватил своего двойника за оба узеньких плеча и так неистово затряс его, что у Гоголя дыханье сперло, душа в пятки ушла: вот-вот треснет об пол - и дух вон.

- Что я вижу! - раздалось тут около них громогласно. - Что это у вас тут, Казимир Варфоломеевич?

Тот разом пришел опять в себя и выпустил из рук свою жертву. Перед ним стоял сам директор Орлай! Сильно сконфуженный, Казимир Варфоломеевич для собственного уже оправдания вынужден был объяснить причину своей ручной расправы.

- Всему есть мера, Яновский! - загрохотал Громовержец. На вас за последнее время накопилось столько жалоб со стороны господ преподавателей, что пора, наконец, и итог подвести: сегодня же будет сознана для этого конференция.

- Насмешливость, Иван Семенович, вообще в натуре малороссов, - заступился за школьника добряк Шаполинский, - этим отчасти объясняются его неуместные выходки.

Какого рода несовершенства - природы или воли - сильнее у Яновского, один я не берусь решить и отдаю вопрос на суд конференции.

Примечания

1 Из "Наталки-Полтавки" Котляревского.

Раздел сайта: