Авенариус В.П.: Гоголь-гимназист (биографическая повесть)
Глава тринадцатая. Читатели знакомятся с самим "кибинцским царьком"

Глава тринадцатая

ЧИТАТЕЛИ ЗНАКОМЯТСЯ С САМИМ "КИБИНЦСКИМ ЦАРЬКОМ"

Утомленный тридцативерстным переездом из Васильевки в Кибинцы, а еще более своим дебютом на генеральной репетиции "Простака", молодой Гоголь охотно проспал бы долее обыкновенного. Но уже в восьмом часу утра он был внезапно разбужен неистовым собачьим лаем и отчаянными человеческими воплями. Он вскочил с постели и подбежал к окну, выходившему на обширный двор усадьбы.

Вопил так, оказалось, какой-то странный субъект, наряженный святочным журавлем, то есть в вывороченный наизнанку бараний тулуп, с продетой в рукава его палкой, на которой намотан был платок наподобие птичьей головы с деревянным клювом. Штук пять или шесть здоровенных псов с яростью трепали его за полы тулупа, а он орал благим матом, прыгал и корчился, как сумасшедший. Даровое зрелище привлекло уже, разумеется, толпу зевак из конюшни и кухни, которые вместо того, чтобы выручить беднягу, со смехом только науськивали еще на него рассвирепевших собак.

- Озорники! Рвань поросячья! Разгоните бестий! - пронесся тут по двору повелительный старческий голос, и Никоша увидел в окне хозяйского кабинета стариковскую голову в ночном колпаке и турецком шелковом шлафоре.

"Неужели это сам Дмитрий Прокофьевич? Никак бы в этом обличье не узнал!"

Но сам Дмитрий Прокофьевич, видно, спохватился, что ночной костюм его предназначен не для всех, и захлопнул уже окошко. Приказ его между тем был немедленно исполнен: добрый ушат воды да несколько палок и поленьев разом угомонили разъяренных псов, и жертва их могла снять с себя журавлиный образ и принять человеческий. Из овчины вылупился средних лет длинноволосый мужчина в долгополой рясе.

"Отец Варфоломей! Так ведь и думал", - сказал про себя Никоша, узнавший в злосчастном одного из кибинцских шутов, отставного дьячка.

А тут, откуда ни возьмись, выскочил и подбежал к последнему, в подлинном уже скоморошьем наряде, другой домашний шут Трощинского, Роман Иванович, и приветствовал его звонким петушиным криком.

- Отойди от греха! - огрызнулся на него отставной дьячок, запахиваясь рясой.

- "Отойди, не гляди!" - передразнил Роман Иванович. - "Много сукна с моей шкуры сошло!" - сказал горюн-баран. "Не тужи, - сказал мужик, - скоро самого съедим".

- Полноте, Роман Иванович! Бросьте несчастного! - услышал Никоша из комнаты рядом окрик своего отца.

Роман Иванович оглянулся, до ушей осклабился, прошелся по двору колесом до самых окон Василия Афанасьевича и униженно преклонился перед ним чуть не до земли с ужимками торгаша-еврея.

- Здрасштвуйте вам! Ж добрым вутром васшему благоутробию.

- Здравствуйте, - отвечал Василий Афанасьевич. - А знаете ли, Роман Иванович, из вас вышел бы недурной клоун. И не диво, так как вы и без того балясничаете с утра до вечера.

- Нужда скачет, нужда пляшет, - отозвался своим обыкновенным уже голосом балясник, маленькие смышленые глазки которого, беспрерывно мигая, юрко, как мышки, бегали по сторонам, ни на секунду не останавливаясь ни на одном предмете и против его собственной воли обличая, что под этой шутовской личиной скрывается если не вполне нормальный ум, то достаточная доля лукавства. Фамилии этого субъекта Никоша никогда не слыхал, да вряд ли тот и сам ее еще помнил, так как никто не величал его иначе, как Романом Ивановичем; известно было только, что он из захудалых дворян и давным-давно обжился в Кибинцах в качестве приживальца, пока окончательно переселившийся туда из Петербурга Дмитрий Прокофьевич не возвел его в свои придворные шуты. Перед одним лишь Василием Афанасьевичем Гоголем, обходившимся с ним, по благодушию своему, как равный с равным, этот рыцарь юродивого образа с глазу на глаз приподнимал иногда свое шутовское забрало.

- Скажите-ка по совести, любезнейший, - спросил Василий Афанасьевич, - эта травля на бедного Варфоломейку - не наших рук дело?

- Не наших рук, но нашего ума! - с важностью ответствовал шут, тыкая пальцем себе в лоб. - Плод зрелых размышлений.

- Но чем он опять проштрафился?

- Как чем-с? В сей высокоторжественный день, еще до святой обедни, дурачина на себя птичью амуницию напялил!

- Да вы сами-то, поглядите, в какой амуниции?

- В повседневной-с; и он оставайся до поры до времени в своем казенном балахоне. Смехотворствуй, господь с тобой: смех прет из тебя зачастую не от полноты сердца, а от пустоты желудка; ан нет ведь, семинарской мудростью своей, всякими рыбьими словами в нос тебе фыркает!.. А что, ваше благородие, - перешел Роман Иванович совершенно неожиданно из благородно-негодующего в просительный тон, - не найдется ль у вас в кармане завалящего рублика для бедной сиротинки?

- Это вы-то сиротинка?

- Мы-с: ни отца ни матери, ни кума ни кумушки; яко благ, яко наг, яко нет ничего. Не найдется ль хоть полтинничка?

Иди, сыну, иди, сыну,
Иди, сыну, причь вид мене!
Нехай тебе, нехай тебе,
Нехай тебе москаль визьме!

Роман Иванович ни мало не обиделся отказом, а весело затянул тотчас ответный куплет:

Мене, мати, мене, мати,
Мене, мати, москаль знае:
Жить до себе, жить до себе
Давно уже пидмовляе1.

После чего послушно отошел от окна. В дверь к Никоше просунулась голова отца.

- А! Проснулся тоже, но еще в сыром виде. Одевайся, душенька, одевайся живее; сейчас, того гляди, гратулянты нагрянут.

В самом деле, недолго погодя, начался почти несмолкавший затем в течение двух часов грохот колес и топот лошадиных копыт от съезжающихся новых "гратулянтов". Последним пожаловал, как подобало, самый почетный из гостей, князь Николай Григорьевич Репнин, сановитый свитский генерал, которого два ливрейных лакея высадили под руки из громоздкой, но роскошной, с княжеским гербом, колымаги. Теперь и нашему нежинскому дичку волей-неволей пришлось примкнуть к поздравителям: блестящему воинству и расфранченным "штафиркам", которые частью еще толпились, прихорашиваясь, в просторном вестибюле, частью же топтались на гладком паркете приемного зала под огромными хрустальными люстрами, с деланной радостью здороваясь друг с другом и с непритворным пренебрежением озираясь на проталкивавшегося между ними подростка-гимназиста: "Ты что за гусь и откуда взялся?"

Тут, к немалому своему удовольствию, Никоша углядел друга своего, Данилевского, прибывшего вместе с отчимом, и первым делом, конечно, нашел нужным поделиться с ним своей новостью: что, очень может быть, он, Никоша, будет также участвовать в парадном спектакле.

- Ничего, брат, не слышу, - сказал Данилевский, и действительно, от отрывочных восклицаний, шарканья ног и бряцания шпор и сабель в воздухе кругом стоял такой гул и гомон, что собственного слова нельзя было разобрать. - Пройдем-ка дальше.

Рука об руку проскользнули они в соседнюю горницу-гостиную, но попали, что называется, из огня да в полымя: на золоченой, обитой голубым бархатом мебели в стиле Людовика XVI пестрел здесь самый пышный "дамский цветник", или, вернее сказать, "птичник", от ярких красок которого и сверкавших всеми цветами радуги драгоценных каменьев просто в глазах рябило, а от звонкого щебетания в ушах звенело. Гоголь поспешил оттащить приятеля обратно в приемную:

- Назад!

Лавируя между взрослыми, мальчики кое-как пробрались до одного угла комнаты, где около колонны с большим бронзовым бюстом императрицы Екатерины II оказалось для них еще свободное место. Тут из смежной гостиной донесся слегка дребезжащий мужской голос, в ответ на который, под шелест шелковых платьев, зазвенел целый хор приветливых женских голосов.

- Дмитрий Прокофьевич! - пронеслось по всей приемной, и поздравители, как по волшебному мановению, разом отхлынули с середины комнаты на две стороны, чтобы оставить широкий проход для хозяина, показавшегося теперь на пороге под руку с именинницей-племянницей.

Семьдесят лет жизни с неизбежными в старости телесными недугами и долголетние государственные труды и заботы не могли, разумеется, не наложить и на Трощинского своего неумолимого отпечатка. Но свежевыбритый, завитый в мелкие кудряшки и затянутый в расшитый золотом мундир, в звездах и александровской ленте, он выступал сегодня так бодро, с такой победоносной улыбкой, точно вел невесту под венец. И Ольга Дмитриевна, видимо, умела ценить выпавшую ей честь: стройная и воздушная, с распущенными по плечам великолепными каштанового цвета локонами, сияя молодостью и красотой, она осыпала всех и каждого из своих больших карих глаз такими счастливыми, ласковыми взглядами, точно она не супруга почтенного генерала, а институтка, которую сейчас вот наградили шифром.

Вельможный дядя ее был менее расточителен: только избранных он удостаивал пары милостивых слов, другим же мимоходом едва головой кивал, а иных и вовсе не замечал. К числу последних принадлежали и наши два гимназиста.

По окончании церемониального обхода все двинулись чинно, следом за хозяином, в домовую церковь. Служба церковная совершалась с возможной торжественностью, домашние певчие на клиросе из сил надрывались, чтобы угодить своему сановному патрону. Но Гоголю было не до певчих: заметив промелькнувшую в боковом приделе фигуру местного дьячка, он шмыгнул за ним, чтобы заручиться у него на всякий случай платьем для роли Хомы Григоровича, а затем, возвратясь на свое место, стал истово молиться с коленопреклонением и земными поклонами.

- Я знаю, о чем ты сейчас молился, - тихонько шепнул ему Данилевский, когда он наконец приподнялся с пола.

- О чем?

- О том, чтобы Павла Степановича что-нибудь задержало до конца спектакля.

- А что же ты покраснел-то? Но если его до сих пор нет, то, конечно, уже не будет.

Наступило время обеда, а о "неисправном" актере все еще не было ни слуха ни духа. Молодой заместитель его совсем уже приободрился и, сидя со своим приятелем на одном конце накрытого покоем (литерой "П"), необозримого обеденного стола, с тайной гордостью озирался по сторонам: "Погодите вы, болтайте, шумите; вот ужо все разом замолчите, уши развесите, хлопать мне станете. Да помню ли я еще свою роль?"

И сквозь неумолчный говор сотни обедающих, сквозь стук ножей и вилок, звон бокалов и стройные звуки домашнего оркестра на хорах в голове его проносились фраза за фразой из "Простака".

- Нельзя ли потише, господа! Дайте послушать его высокопревосходительство! - заметил кто-то из гостей в одну из пауз оркестра, и гам кругом улегся, все взоры направились к центру стола, где между именинницей и самым именитым гостем, князем Репниным, восседал хозяин.

"принцам мысли" - ее собственное выражение, - к каковым, несомненно, принадлежал и француз Дидро. "Я сама страдаю легисманией (манией законодательства), - писала она ему, - но имейте в виду, что вы, господа, работаете на бумаге, которая все терпит; нашей фантазии, нашему перу нет препон; бедная же императрица трудится над человеческой шкурой, которая зело чувствительна и щекотлива".

- Как верно сказано, как остроумно! - послышались кругом голоса.

- А кстати, дяденька, - обратилась к Трощинскому Ольга Дмитриевна, - случалось ли вам тоже обедать за интимным столом покойной государыни?

- О, и не однажды! За полчаса до выхода ее величества все удостоенные такой чести имели быть уже, по регламенту, в сборе в бриллиантовой комнате, разумеется, в подобающем гардеробе. Вдруг двери настежь, камердинер Зотов дает ордер с порога: "Крышки!" Крышки с блюд мигом долой, и входит сама государыня, в сопутствии либо калмычки, либо своих двух английских собачек.

- А приборы у всех были, верно, золотые?

горшок щей в белой салфетке под золотой крышкой, и она, как сейчас вижу, полной ручкой своей с короткими пальцами берет этак золотую разливательную ложку и сама разливает - суверенша стольких миллионов, коих вся судьба и счастье от нее зависит! И ласковым словом своим, ангельской улыбкой простые щи, фабуле подобно, обращает для каждого в амброзию. Упражняясь в делах государственных, она так же просто, без всякой помпы оделяла достойных подвижников на поприще государственности несчетными милостями...

- К каковым подвижникам принадлежали и вы? - подхватил князь Репнин. - Ведь, занимая уже высокий пост, вы, Дмитрий Прокофьевич, были, кажись, еще совсем небогатым человеком.

- С подлинным верно. О трудах моих на пользу отечества судить не смею. Могу лишь засвидетельствовать, что нежданно-негаданно сразу был свыше золотым дождем осыпан.

- Как же это случилось? При какой оказии? Расскажите, пожалуйста.

- А вот при какой. Сижу я однажды в кабинете ее величества и компоную некий меморандум по преподанным мне ей конъюктурам. Сама государыня сидит вот этак тут же, напротив меня, со своей записной книжечкой, но безмолвствует, дабы не прерывать нити моих соображений. Внезапно, среди гробовой тишины, слышу ее глубокий, мягкий голос: "Слушай, Трошинский: до сих пор ведь не ведаю, есть ли у тебя какой достаток?" - "Достаток, ваше величество? Есть, - говорю, - в Малороссии родовое именьице, да, все одно, как бы его и не было". - "Что же, мало от него дохода?" - "Никакого, государыня, для меня, по крайней мере. Я все отдал родным". - "Родным! Так чем же ты сам-то живешь?" - "Щедротами вашего величества". Смолкла, наклонилась над записной книжечкой; взялся и я опять за перо. Вдруг слышу: звонит она в колокольчик. "Подать мне карту западных губерний!" Подали. Разложила она ее передо мной на столе: "Выбирай". Я так и вострепетал и воспрянул со стула. "То есть как так выбирать, ваше величество?" - "А так, в ознаменование моего особого к тебе расположения, выбирай, что больше приглянется". Вот она, фортуна-то, хватай за чуб! Окинул я взором карту, но совесть зазрила, и ткнул я перстом на Кагорлык, маленькое местечко в Киевской губернии, ранее мне приглянувшееся. - "Вот-с, - говорю, - Кагорлык, коли будет на то вашего величества диспозиция". - "Садись и пиши, а я тебе продиктую". Сел я и стал писать. И что же вы полагаете, милостивые государи и милостивые государыни мои? Пожаловала она мне с Кагорлыком и все Кагорлыкское староство да еще два других в придачу: Вербовецкое и Хрептьеское Подольской губернии2

Растроганный воспоминанием о рассказанном им сейчас достопамятном случае, старый вельможа отер себе рукой глаза. На мгновение за столом воцарилось почтительное молчание; вслед за тем все кругом заговорило еще оживленнее прежнего.

- Но по кончине Великой Екатерины, вы, кажется, точно так же не были забываемы царскими милостями? - заметил Репнин.

- Даже безмерно, не по заслугам, не по заслугам-с, - с горделивой скромностью отозвался маститый сановник. - Блаженной памяти император Павел Петрович соизволил отписать мне в Воронежской губернии ни много ни мало тридцать тысяч десятин и при оных две тысячи душ одного мужского пола. Трезоров неодушевленных и одушевленных на бренный век наш хватит! - заключил старик с самодовольной улыбкой; но тотчас, приняв опять серьезный вид, прибавил как бы с некоторой горечью: - Сии последние знаки высочайшей признательности дороги мне, конечно, не столько по их вещественной ценности, сколько ради личного еще в ту пору ко мне монаршего благоволения и ласки.

- Простите, Дмитрий Прокофьевич, - возразил Репнин, - но ведь и ныне благополучно царствующий государь император наш Александр Павлович жалует вас: вы уже отдыхали здесь, в Кибинцах, от государственных трудов, когда его величество призвал вас обратно в Петербург на ответственный пост министра юстиции.

- Потому что здоровье ваше было уже сильно потрясено, - старался поддержать его Репнин, - оба лейб-медика - Крейтер и Роджерсон - требовали ведь совершенного удаления вашего от дел.

- Оба лейб-медика? М-да. А кто стоял позади них? Возвышенный прежде всех "мужичок везде и нигде", коему был неудобен министр, один из всех не ездивший к нему с реверансами. Его величество, однако, грех сказать, до последнего дня не лишал меня своего благоприятства и уволил верноподданного раба своего в чистую при самом милостивом рескрипте... Господа! - возгласил Трощинский, вставая с приподнятым в руке бокалом. - Да здравствует всемилостивейший государь император наш и весь августейший дом его - ура!

Единодушное "ура!" прокатилось с обоих концов стола, бокалы зазвенели, оркестр на хорах грянул громкий туш.

- Кого это он разумел под "мужичком везде и нигде"? - тихонько спросил Гоголя Данилевский.

Примечания

1 Из "Наталки-Полтавки".

2 Пожалование это состоялось 8 августа 1795 года.

Раздел сайта: